Пушкин
Что-то невыносимое, какая-то невозможная влюбленность, и тоска по несбыточному посещает меня в этот день каждый раз.
Я скучаю по нему — как по живому, как по кому-то, кого давно знаю и люблю.
Я люблю в нем всё — и его горячность, и его снобизм, и его грамматические ошибки: «плотют» (это даже Гоголь вышутил в «Ревизоре»)…
Меня совершенно не волнует его растасканность на цитаты. В конце концов, «первый человек, сравнивший женщину с розой, был поэт; второй — пошляк!». Он был первый.
Он умирал в мучениях от пустяковой по нынешним временам раны, молча, без стонов, блюдя свое невероятное достоинство до последней минуты.
Он был невероятным во всём.
И от того, что кто-то этого не в силах понять, хуже не ему, а «кому-то».
А, впрочем, всё это пустое.
Ему сегодня исполнилось 215 лет, и еще полно на свете тех, кто любят его на грани сердечной боли.
Это главное.
P. S. Прочла у кого-то в ленте, что сегодня «от его портретов и стихов будет просто тошнить…»
Прошу прощения, уважаемые, но «тошнит» — это от ваших портретов и ваших стихов.
А от того, что его вспоминают всего раз в год — плакать хочется.
Вспоминали бы чаще — жизнь могла бы быть и получше.
Хотя бы потому, что вместе с ним вспоминали бы и подзабытое слово «честь».
Exegi monumentum
Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
К нему не зарастет народная тропа,
Вознесся выше он главою непокорной
Александрийского столпа.
Нет, весь я не умру — душа в заветной лире
Мой прах переживет и тленья убежит —
И славен буду я, доколь в подлунном мире
Жив будет хоть один пиит.
Слух обо мне пройдет по всей Руси великой,
И назовет меня всяк сущий в ней язык,
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой
Тунгус, и друг степей калмык.
И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокой век восславил я Свободу
И милость к падшим призывал.
Веленью божию, о муза, будь послушна,
Обиды не страшась, не требуя венца,
Хвалу и клевету приемли равнодушно,
И не оспоривай глупца.
21 августа 1836
Ирина Павлова,
07.06.2014