Поэт⁠⁠

Ноябрь 1918 года. Огромные ярко-рыжие афиши аршинными буквами объявляют

на стенах домов Невского об открытии Института живого

слова и о том, что запись в число его слушателей в таком-то

бывшем великокняжеском дворце на Дворцовой набережной...

... — Он сейчас явится!..

И Гумилев действительно явился.

Именно ≪явился≫, а не пришел. Это было странное явление.

В нем было что-то театральное, даже что-то оккультное. Или,

вернее, это было явление существа с другой планеты. И это все

почувствовали — удивленный шепот прокатился по рядам.

И смолк.

На эстраде, выскользнув из боковой дверцы, стоял Гумилев.

Высокий, узкоплечий, в оленьей дохе с белым рисунком по подолу,

колыхавшейся вокруг его длинных худых ног. Ушастая

оленья шапка и пестрый африканский портфель придавали ему

еще более необыкновенный вид.

Он стоял неподвижно, глядя прямо перед собой. С минуту?

Может быть, больше, может быть, меньше. Но мне показалось —

долго. Мучительно долго. Потом двинулся к лекторскому столику

у самой рампы, сел, аккуратно положил на стол свой пестрый

портфель и только тогда обеими руками снял с головы — как

митру — свою оленью ушастую шапку и водрузил ее на портфель.

Все это он проделал медленно, очень медленно, с явным

расчетом на эффект.

— Господа,— начал он гулким, уходящим в небо голосом,—

я предполагаю, что большинство из вас поэты. Или, вернее,

считают себя поэтами. Но я боюсь, что, прослушав мою лекцию,

вы сильно поколеблетесь в этой своей уверенности.

Поэзия совсем не то, что вы думаете, и то, что вы пишете и

считаете стихами, вряд ли имеет к ней хоть отдаленное отношение ...

Ирина Одоевцева

На берегах Невы: Литературные мемуары.