Нюшка. Часть 9.
…А дальше — пусть об Аннушкиной жизни рассказывают скупые записи в ее дневнике, который стала она вести за несколько месяцев до трагического конца своей жизни.
"12 июня 198… года. Так хочется иногда хоть с кем-то поговорить, а с кем? Вот попробую вести дневник. Говорят, это помогает содержать в порядке свою голову, помогает разобраться в своей душе, в своих помыслах… Не пойму, что происходит у нас дома. Вернее, не "у нас", а между мной и папой. Как-то странно он стал на меня смотреть. Даже слов подобрать не могу… Если бы это был не папа, я бы могла сказать, что он смотрит на меня, как… как те пьяные солдаты-новобранцы в вагоне. Как будто я ему не дочь, а всё та же вокзальная потаскушка. Или я всё это выдумываю?"
"…19 июня 198… года. Мама собралась в санаторий. Что-то стала печень ее сильно беспокоить, а тут на работе ей путевку предложили, она с радостью согласилась. Пусть подлечится мама, давно пора. И отец так обрадовался, что у нее появилась возможность отдохнуть и подлечиться! Помогал даже ей вчера чемодан собирать. Путевка какая-то "горящая", поэтому через два дня мама уже едет".
"23 июня 198… года. Да, что-то странное происходит в нашем доме… Маму мы проводили в санаторий позавчера. Папа увез ее в аэропорт, вернулся веселый, всё шутил, что-то смешное рассказывал… Пот том затеялся вроде спать. Перед сном закрылся в ванной. Долго-долго что-то всё там плескался, бурчал, грохал. Вдруг слышу, кричит: "Аня, принеси мне чистое полотенце!" Я без всякой задней мысли достала банное полотенце, несу в ванную. Дверь открываю — папа стоит… Весь голый… волосы жиденькие, жалкенький такой… Я прямо обомлела. А отец каким-то странным голосом мне говорит: "А ты не хочешь помыться вместе со мной, Аня? Давай, доча!" Я хотела ему сказать, что он совсем сошел с ума, что это всё, — безобразие, и вообще, нельзя так… Только ведь я же ни слова не могу произнести! Пока я пыталась что-то сказать, отец затащил меня в ванную, раздел, принялся мочалкой тереть… А я — снова словно бы онемела, ни рукой, ни ногой шевельнуть не могу. А отец потом взял меня на руки и как был, нагишом, потащил меня в их с мамой комнату, на их кровать… И тут со мной что-то случилось: смотрю на отца — тех, черных, около вокзала вижу. Отвернусь от отца — Чума с полу в КВД голый встает… А отец раскинул меня на постели, шторы задернул, яркий светильник зажег — сидит, голый, около кровати, меня разглядывает, гладит меня по ногам, по груди, бормочет: "Вот, как жаль, что в этой комнате нет больших зеркал!.. Это было бы так красиво!.." Я лежу и думаю, будто кино какое-то смотрю: "Нет, нет, это всё такие глупости! Нет, нет, нет, такого в жизни просто не бывает!". А отец взгромоздился на меня…
Он — от которого я родилась на свет! Он — который учил меня ходить, читать, ловить рыбу! Он — он насиловал меня, как вокзальную проститутку!!!"
Часто, читая какую-нибудь книжную историю, я думаю: "Надо же, так навыдумывать!" И вот сейчас, размышляя над тем, что произошло между мной и моим отцом, я думаю, что ведь многие этому просто не поверят, не смогут поверить!
…Кончив свое дело, отец, запыхавшийся, потный, с дрожащими руками и ногами, тут же начал мне втолковывать: "Ты, Анька, смотри не вздумай матери какую чушь наболтать! Она тебе всё равно не поверит, поверит мне, а тебя тогда, знаешь, куда упрячут?" Я посмотрела ему, прямо в глаза и вдруг ужаснулась от мысли, что мой отец — такой же самец, такое же упрямое грязное животное, как вообще все мужики. К мужчинам у меня не осталось никаких чувств, кроме ненависти, презрения и страха. И еще, я думаю, если бы у меня появилась такая возможность, я бы физически — хотя бы худших из них! — уничтожала. Они не люди! Да и я-то — кто? Так и буду, даже в родном доме, вечная проститутка…"
"27 июня 198… года. Мама прислала из санатория письмо. Пишет мне и отцу, мол, живите дружно, вы — одна кровь, одна семья, любите друг друга… Мы и "любим" друг друга: отец теперь уже каждый вечер после работы, будто так всю жизнь было, приходит ко мне в комнату, лезет ко мне в постель. Изнасилует меня — и пошел спать. Храпит, как кабан. А я лежу и плачу чуть не до утра. Я не знаю, что мне делать. Маме, конечно, я ничего не скажу. Да какой толк что-либо говорить? Она же мне всё равно не поверит. Ей просто НЕ ВЫГОДНО верить в то, что ее муж, мой отец, — насильник! Виноватой буду я, всегда я… На всю жизнь теперь я — "девочка из КВД". Что мне делать — выброситься из окошка? Повеситься? Но сейчас ко мне почти каждый вечер заходит Славка. Рассказывает про то, что видит на улице, пока подметает свой участок. Или просто сидит, молчит, песни какие-нибудь чуть слышно напевает. И вот что чудно: я его уже совсем не стесняюсь! Он смотрит на меня без презрения, но и без жалости, без брезгливости — смотрит просто как на девчонку. А я уж давно от этого отвыкла… Вчера Слава подвел меня к окну и тихо-тихо поцеловал меня — в один глаз, в другой… так чисто, нежно… А потом он гладил меня по голове, как маленькую, и опять что-то чуть слышно напевал… Может, Славке сказать про отца? Ой, нет, нет! Славка его просто убьет. И всё равно ничего уже не исправишь".
"30 июня 198…,года. Сегодня отец, изнасиловав меря два раза подряд, сказал, включив свет и рассматривая мое тело: "Эх, Анька, убрать бы куда-нибудь твою страшную рожу — какая бы ты была шикарная баба, а цены бы тебе не было, какая фигура!" А потом он принес фотоаппарат и заставил меня ему позировать… День ото дня я ненавижу отца всё больше. Я всё чаще ловлю себя на мысли, что я его убиваю. Мне страшно об этом думать, я гоню эти мысли прочь, но они всё возвращаются и возвращаются… Господи ты мой боже, научи меня, глупую, что я должна сделать, чтобы раз и навсегда прекратить эту грязь — сожительство с собственным отцом?! Странное дело, я даже могу ему сопротивляться, я подчиняюсь ему, делаю всё, что он только прикажет. Вчера он заставил меня… заставил взять в рот. Ладно, когда над тобой издевается кто-то чужой, но это — отец мой, мой папка!.. Он, видите ли, экспериментирует со мной. Принес какую-то поганую книжонку с похабными фотографиями и заставляет меня принимать позы, "как в книжке". Ох, если бы всё это видела мама!"
"З июля 198… года. Приходил опять Слава. Вчера. И он меня вдруг спросил: "Ты бы вышла за меня замуж, малыш?" У меня аж рот разинулся — вот я удивилась! Какое нам с ним "замужество" и "женитьба", а? А впрочем… впрочем, почему бы и нет? Мужиков я, конечно, ненавижу. Но Слава вообще-то и не мужик. Во всяком случае, возможности проявлять свою мужскую сущность у него нет. А Славе нужна жена, которая не побежит искать приключений за его спиной… Может быть, мне и правда выйти за него? Тем более, что Наталью Владимировну я знаю, там никаких неприятных неожиданностей не будет". Нет, я, кажется, с ума схожу! Что это я лепечу, про какое "замужество"? Как я в загс пойду — с такой харей? Нет, нет, это все глупые сказки, я действительно начинаю сходить с ума!"
"6 июля 198… года. Сегодня отец пришел с работы пьяным. Опять полез ко мне. Потом, после всего, сказал: "Скоро приедет мать. Смотри, никаких глупостей чтобы ты ей не плела! Не дай Бог, распустишь язык — бедная, доча, будешь!"… Интересно, как отец относится к самому себе? Уважает ли он себя, считает ли себя порядочным человеком? Наверное, у него и сомнений никаких нет — наверняка считает себя ангелом. Вот я — да, я — зараза, сволочь, проститутка, а он — весьма уважаемый гражданин… Мне так хочется увидеть его раскаяние, его хотя бы пьяные слезы, боже мой!..
Слава говорит, что если мы с ним поженимся, мы уедем в какую-нибудь дальнюю маленькую деревеньку, заведем свой дом, свое хозяйство, будем жить сами по себе, никого не трогая, работая сами на себя. Со временем, может быть, возьмем ребенка из детского дома на воспитание… И я первый раз спокойно и просто подумала: а почему бы в самом деле нам так не сделать? Я очень люблю природу, Слава тоже. Я вспоминаю, как жила в деревне у дедушки и бабушки на летних каникулах — какая это всегда была радость, какая красота! Я даже начала думать, что мы со Славой посадим в огороде — ну, картошку, овощи — само собой разумеется. Я бы еще хотела много-много цветов… Как у бабушки! Георгины, гладиолусы, незабудки, анютины глазки, золотые шары… Мечтаю, мечтаю, потом думаю: а кто же это почти четыре года в самых непотребных местах шлялся, кого любили вокзальные бичи?.. Может быть, всё это мне снится в каком-то долгом, затянувшемся сне, из которого я всё никак не могу вынырнуть! Скорее бы приезжала мама, окончился бы ужас моих отношений с отцом. Как он мне надоел! Едва приходит с работы — бегом раздевается, бежит в мою комнату… Потом сидит на кухне в одних трусах, свинья, и разглагольствует, пихая в рот всё подряд.
Как он мне надоел, как я его не-на-ви-жу!!!"
"12 июля 198… года. Приехала наконец-то мама домой. Очень хорошо отдохнула, подлечилась, посвежела. Первое, что мама сказала; зайдя в дом, это: "Ты странно как-то выглядишь, Анечка. Что-нибудь случилось? Вы ругались?". Я замотала головой. Вот еще чего не хватало — мать посвятить во все мерзости, что мы тут с папашей!.. Нет уж, пусть всё это поскорее забудется!"
Шли дни, недели, месяцы… Уже в конце августа до Ани наконец дошло, что она — беременна. Сначала она с робкой надеждой еще металась, ждала месячных — бывали у нее задержки и раньше, но, слава Богу, до сих пор не беременела, — всё надеялась, что "как-то само образуется". Нет, всё сходилось к тому, что у нее будет ребенок.
При одной мысли об этом ее начинала бить крупная дрожь. Она даже вообразить не могла себе объяснения с матерью, да еще — с помощью блокнотика! Ну, как ее рука выведет: "Я беременна от папы!"? Это невозможно даже на секунду представить! Господи, какая опять безысходность! Куда теперь опять бежать, к кому, где искать помощи и защиты?! Ужас, ужас, безысходность..
Каким-то звериным чутьем напакостившего самца и отец чувствовал что-то неладное. Утром, за столом, он искоса то и дело вглядывался в Анино лицо, хмурился, матери отвечал излишне резко, почти грубо — та тоже начала нервничать, не понимая, что в доме происходит.
А тут еще Славка… Повестки из военкомата сыпались на него, как из рога изобилия, И, наконец, Слава и его мать были официально извещены, что против Славы возбуждается уголовное дело за уклонение от обязательной действительной военной службы. Суд назначен был на начало сентября.
Слава похудел, помрачнел, но при Ане старался держаться молодцом, рассказывал армейские анекдоты и, вообще, всячески храбрился. И только Наталья Владимировна в полной мере понимала и чувствовала, что именно переживает сейчас ее сын. Она не спала несколько ночей подряд, всё размышляла, прикидывала… Наконец, пришла к окончательному выводу, что доводить дело до суда просто не имеет никакого права. И она сама поехала в военкомат к председателю медицинской комиссии и, краснея и бледнея, не умея найти нужных слов, рассказала человеку в белом халате правду о Славкином "отказничестве" от армии. Председатель медкомиссии был поражен. Выслушав эту историю до конца, он долго молчал, о чём-то думал, хмыкал… На-конец попросил: "Хорошо… Уговорите, пожалуйста, своего сына прийти завтра с вами сюда, в военкомат, к двенадцати часам. Мы посмотрим его вдвоем с моим коллегой — урологом. Если всё обстоит так, как вы рассказываете, естественно, ни о каком суде, ни о какой службе не может быть и речи… Да-а, странный, не-обычный вы мне случай рассказали! Признаться, в своей практике ни разу с таким не сталкивался".
Обнадеженная Наталья Владимировна поспешила домой. Сначала Слава и слышать не хотел о том, что ему придется показаться каким бы то ни было врачам. Он согласен был даже на тюрьму, но только — не унизительный осмотр, и не еще более унизительный разговор о случившемся…
И всё-таки Наталья Владимировна сумела убедить его, что визит к врачам военкомата — единственный способ выйти из этого щекотливого положения с наименьшими моральными потерями. И назавтра они уже шагали к зданию военкомата — Наталья Владимировна, решительная, почти уже спокойная, и Слава — ведь напряженный, готовый дать немедленный отпор кому угодно…
Однако всё произошло на удивление доброжелательно, спокойно и деликатно: сначала Славу осмотрели два врача — мужчины. О чём-то тихо посовещались, потом объяснили ему, что нужна будет на медицинском заключении подпись еще одного специалиста, спросили Славу, готов ли он за один раз перенести все эти неприятные процедуры осмотра, — что Славе оставалось делать? Он только согласно кивнул. И вот председатель медицинской комиссии заводит в кабинет… родного Славкиного дядю, специалиста-уролога, спасавшего его от смерти и позора в грязном подвале, где всё когда-то и произошло! Но ни дядя, ни племянник ничем не выдали не только своего родства — мало-мальского знакомства. Алексей Владимирович внимательно осмотрел этот жалкий кусочек плоти, что остался от предмета мужской гордости. Видно было, что Алексей Владимирович очень взволнован.
— Молодой человек, вам не говорили, что ваш орган после соответствующей пластической операции можно восстановить? — наконец тихо спросил он Славку.
Тот ошалело уставился на дядьку:
— Как — восстановить?
— Обыкновенно. Такие операции делаются уже давно.
— Вы… правду говорите?
— Безусловную.
Славка схватился за голову, застонал и… заплакал, перемежая слезы со смехом. Врачи понимающе отвели глаза в сторону…
…Надо сказать, что каких бы то ни было контактов с дядей Славка, как только появилась малейшая возможность обходиться без его помощи, всячески стал избегать. На неоднократные просьбы матери показаться дяде Леше Слава, во всем послушный и преданный ей, отвечал неизменным угрюмым: "Нет! И не проси, мама".
Ну и дядя, честно говоря, не очень-то стремился уговаривать, уламывать племянника, потому что Славкин случай — это слишком яркое доказательство его, Алексея Владимировича, человеческой и врачебной неразборчивости и нечистоплотности. Каждый раз, вспоминая эту историю четырехлетней давности, он, руководитель большого медицинского коллектива, уважаемый человек, брезгливо морщился и хватался за голову: стыд, стыд, что за история!..
И вот теперь, волею судеб столкнувшись нос к носу с племянником, Алексей Владимирович и растерялся, и обрадовался, и как будто чего-то испугался… Нет, нет, в своих медицинских познаниях он ни капли не сомневался, он и сейчас готов был с кем угодно поспорить, что в тех условиях, когда всё это случилось, он сделал для племянника всё возможное и невозможное. Он, можно сказать, буквально чудо сотворил. Теперь бы вот, так же мастерски, виртуозно, попробовать провести ему восстановительную, пусть пока, может быть, косметическую операцию… Ведь в их урологическом отделении уже сталкивались со случаями не менее сложными и тяжелыми, почему бы и здесь не попробовать?
Автор: Елена Стефанович.
Продолжение следует...