Ножи Норильлага.
Если кто тебя окликнул — не дергайся. Особенно, если свистом, это правило. Свистом слабых фильтруют. Оглядись, паузу выжди, подумай. В лагере торопиться некуда. Поэтому, когда из проема дверей мастерской вынырнули три силуэта и левый лоб тут же дал маяк «иди сюда», Суббота не дернулся. Поправил косынку, стягивающую русый бобрик, перетащил на лоб защитные очки. Выждал, потом не торопливо отключил фрезер и нарочито спокойно пошел не к визитерам, а к крепкой дощатой скамье. Сел, вытер серой тряпицей руки, загнав в трещины кожи очередную долю металлической пыли и жестом пригласил главаря присесть. Тот хмыкнул через прищур, жестом остановил нукеров — постоите. По полу тянуло. Как ни заделывал Суббота низкие оконца, как не конопатил щели, ветхая постройка, раскачанная арктическими пургами, ветер держала плохо.
— Бог помощь, Суббота, как жихтаровка (жизнь) течёт? Готов ли мой «ёжик»? Срок, — Рамазан, авторитетный «передовой» вор из второго лаготделения, поинтересовался мимоходом, как бы мимо проходил.
— Без несчастий. А нож сделал, — не вставая с места, Суббота потянулся вправо и достал из-под скамьи сверток, показал. Тускло сверкнул полированный клинок, заиграли кольца набора рукояти. Тонкий финский профиль, узкие неглубокие долы, которые уголовники упорно объявляют «кровоспусками». Лбы подошли поближе, слегка наклонились по бокам, в этикет. Вот загадка, по зонам ходят, как по проспекту, лишь на центральные улицы не суются!
— Франзовый «ёжик»! — одобрительно прогнусавил слюнявый Сипа, самый паскудный лоб из всего окружения Рамазана, но главное углядел сразу. — Почто все полоски внизу?
Щелкнув толстыми пальцами перед носом любопытного подчиненного, Рамазан его законный вопрос все-таки поддержал, уставившись на мастера. Черные плексигласовые полосы, означающие в наборе число ходок, компактно сгруппировались ближе к латунному навершию рукояти. Чаще всего гулаговские мастера-дилетанты размешали эти важные проставки по всей длине рукояти. Суббота тяжело вздохнул. Рассказывать в подробностях ему было лень. Обычно с ним и не спорили, никто в Норильлаге лучше Субботы не знал символики, классификации и конструктивных практик зэковских ножей.
— А ведь есть вопросец, Сипа правильно видит, — подтвердил вор, — и самих полосок как-то мало… Ты ведь знаешь, мастер, сколько я лет мотанул! Иль забыл уговоры?
Придется объяснять, вору все внешние детальки важны, болен он ими. Но вор и сам раб деталей. Не многие знали, что Рамазан до смерти любит кильки в томате, но берлять их ему никак не в масть, ему положено кушать дорогие консервы в масле… Жрет втихую, что бы никто не видел. Окружение молчит, но Суббота это знал, ему положено — порой для самых серьезных людей ножики делает.
— Если я твои годки тут нарисую, ручки не видно будет. Ты Рамазан честно отсидел и еще запрут, так ведь? Тебе положено лишь ходки отмечать широкими полосками, это авторитетно. Годы пусть брус шпановый отмечает, как Сипа твой, пока в силу не войдет. Ты в силе.
Сработало безотказно, ибо в лагерном царстве царит показуха. Приняв нож, Рамазан рассматривал его дальше, и Суббота спокойно пояснял:
— Нож вечный, таких «ежиков» в Норильске штуки три, не больше. Я тебе сталь поставил шеффилдскую, лендлизовскую, такой и на мехзаводе — крошки. С трудами добыли. У клинка я всадил мертво, потом разборно. Если что, головку снять нетрудно и аккуратно еще проставку добавить. И нож целый будет, и правда жизни, а это важно.
Сипа сразу нагрелся, всем видом показывая мастеру, что замечание отложил в злую память. Второй лоб, молодой западный украинец стоял с открытым ртом, впитывал… Сам Рамазан закивал, клинок явно нравился. Понимая ненужность избыточной информации для человека, далекого от металла, Суббота не стал пичкать его особенностями ТМО, составом металла и углами заточки. Он сделал нож пригодным для конкретного случая. Рамазану он не для дела, а для статуса, это символика власти над людьми. Будет хвастаться при дружках, крепость клинка показывать, чужие самоделки позорные царапать, наглядно консервы пороть. Исходя из этого, мастер и закаливал клинок, и точил. А ручка сильная. Особенно хорошо удалась Субботе косая прокладка. Красная, как и положено. Да еще и ограничивающие проставки красного же цвета — получалась ясно видимая буква «И», что значит ИРА. Не имя, аббревиатура известная — «Иду Резать Актив». Чаще всего боковушки делали черными, полностью красная ИРА могла разозлить ВОХР-у до невменяемости, это был прямой вызов. Но сейчас ворам уже можно было, целое поколение охранников выросло на ненависти к политическим. Для них главный враг не уголовники, а 58-я статья. Многие воры заникелировались (зазнались сверх меры) и позже погорели на этом… Белых полосок — владелец тоскует о воле — на рукояти не было, такое не к лицу матёрому, ему и в лагере хорошо. Редкий фон был серым, нейтральным. Не было и золотого, тем более жёлтого, цвета измены. Молодые сдуру ставили золотистое, за что порой получали от старших по рогам… Настало время расплаты. Мохнатый мешок лбы притащили с собой. Суббота стесняться не собирался.
— Значит, как договаривались? Десять банок нашей тушенки, пять банок американского лярда, пять брикетов табака.
Рамазан уже засунул нож под бушлат, где вшитый в клифт спецкарман из кирзы надежно укрыл лезвие, традиционных ножен воры не любили. Махнул Сипе, те потащили мешок. Ставя на скамью последнее, Сипа не удержался и буркнул в оспяной нос:
— Дорого берешь, мастер, я бы тебя ужал…
— Я бы тебе ножа не сделал, Сипа, точи арматурину, — спокойно сказал Суббота, убирая сокровище в отсек инструментального ящика.
Уголовник сверкнул глазами и громко выдохнул, но Суббота был по-прежнему спокоен, играть на характере он Сипе не даст, а этот бивень при Рамазане не полезет. Закончив расчет, Суббота приготовился сказать «прощай» дорогим гостям, но у вора было еще одно дело.
— Еще один нож нужен, простой, да надежный. Не «литовка» фрайерская, а «перо», недорогое, в две банки тушёнки. Есть чтоб сразу?
Пожав плечами, Суббота опять нагнулся и вытащил требуемое. Сипа, как не пялил шнифты, так и не смог заметить, откуда мастер тянет свои клинки. Перо как перо, недлинное, клинок тонкий, широкий, чуть листовидный, накладки из лиственницы. Одноразовый ножик, почти канонический, если бы не отсутствие одной детали… И Рамазан это заметил сразу.
— А проточка где?
— Все знают, Рамазан, я свои ножи не уродую. Нет проточки, такой забирай, если надо.
— Без проточки это не «перо», — отрезал Рамазан и был прав. Настоящее «перо» имеет тонкую поперечную проточку в месте сопряжения с ручкой, благодаря чему клинок легко сломать после внезапного удара, оставив «гулять» в теле, откуда его скоро не вытащит никакой хирург — человек обречен. Страшное оружие, подлое, истинно воровское, Суббота их не делал. Основной причиной тому были, чего обольщаться, отнюдь не гуманистские убеждения, а уважение к своему ножу и искренняя любовь к холодному оружию. Всего лишь.
— Рамазан, да ему проточить раз плюнуть! Ты, Суббота, в политические не подался ли, а то я таких режу. Вор тебе слово сказал, значит работай, урод! — Сипа обрадовался возможности мотивированно надавить на умельца. Вор хмурился, глядя прямо в глаза мастеру, уже понимал, что тот упрётся. И это Рамазану очень не понравилось. Противопоставление своих привычек запросам вора опасно. Но главарь молчал, позволяя своре раскручивать ситуацию самостоятельно. Невысокий Суббота тяжело встал и, опустив голову вниз, зло бросил:
— Тише дыши, сявка.
Уже перегревшийся Сипа задохнулся, истерически присел.
— Это кто тут сявка? Да я тебя под мох спрячу, морда жидовская! Чёрт подшконочный! Сделаешь, как сказано! — от возмущения лоб распахнул новенький бушлатик, окантованный по рантам тонкими белыми полосками и окончательно перешёл на злой сип с мокрыми брызгами во все стороны, за что и получил кличку.
Теперь возврата нет. Вот как вышло… Отчего-то Суббота с первой минуты знал, что они с Рамазаном миром не разойдутся, что-то произойдёт. Не то с утра настроение. Сейчас же, после того, как ему бросили в лицо его еврейство, мастер просто не мог отскочить. Сипу он свалит, но против троих не выдержать, Рамазан опытный барачный боец, а у западенца с идиотической мордой толщина черепной кости в пять сантиметров, такого наскоком не свалишь. Приехали. Лбы продвинулись по бокам, Сипа чуть нагнулся к сапогу.
Ситуация начала меняться вместе с громким скрипом полатей наверху. Над скамьей и каптерками Суббота давно построил «второй этаж», где он, бесконвойный зэк, жил-ночевал чаще всего, хотя и место теплое имел в приличном бараке. Шум заставил Рамазана бровями отменить атаку. Через несколько секунд на холодный земляной пол босыми ногами спрыгнул человек, увидев которого уголовники изменились в лице. К чести Рамазана, он ни шагу назад не сделал, а вот молодняк отшагнул.
Это был Гаронна. Почему его столь экзотически кликали именем небольшой французской реки, владелец прозвища не распространялся, да и не было среди ворья столь глубоких знатоков географии. Гаронна был самым известным духариком Норильлага. Духарик — сильный духом, редкая и странная категория заключенных ГУЛага. Сейчас кто-то сказал бы «отмороженный», кто-то «безбашенный», но это не совсем точно. Настоящий духарик, попав в зону за криминал, внутри клетки отходит от сообщества и выбирает себе жизнь анархическую, одиночную, непредсказуемую и неуёмно рискованную. Ему просто плевать, умрет он через час или нет. И этот императив отодвигает в жизни духарика все остальные. Такими были первые рыцари Англии и давно пропавшие истинные абреки Кавказа. Духариков отчаянно боялись и использовали: воры друг против друга, кумы против авторитетов. Среди духариков редко попадались люди, похожие на откормленных уголовных лбов, комплекция тут была не важна. Безмерная смелость, скрытность, непредсказуемость и авторитет подвигов — вот их оружие.
Суббота сам видел, как Гаронна говорил человеку равнодушно: «Со мной не ссорься, мне тебя прирезать — всего два месяца нового срока получить». Гаронну, духарика высшей кондиции, зимой осудили на очередные двадцать пять, и он уже психологически созрел брать новые двадцать пять, отменявшие те, в которых он отмотал только два месяца. Все знали, как Гаронна в одиночку усмирил шальной барак, где заперлись человек двадцать с заточками, как по просьбе самого зама по режиму брал сошедшего с ума нарядчика, раздобывшего пару наганов. На его образ жизни закрывали глаза, он почти всегда был при заказе. С Субботой они скорешились, когда, придя за ножом, Гаронна случайно узнал, что мастер читал в подлиннике «Белый отряд» Конан Дойля. Духарик, по слухам, закончивший университет, ценил любой «ум» — так в лагерях называли все книги и тех, кто умеет ими пользоваться.
С настоящим духариком не свяжется ни один вор, и Рамазан не был исключением. Тем более, что Гаронна и без всякой репутации был серьезнейшим противником — сухой, жилистый, текучий как ртуть и быстрый, как стриж.
— Привет блатному миру — социальным отходам революционных переворотов! — весело крикнул Гаронна, пританцовывая на полу так, что и секунды не стоял на месте. — Рамазан, твои исчавкали мне все уши, спать не дают. Правильно Суббота сказал, сявки! — И он тут же, без всякой паузы развернулся к Сипе и громким шепотом предложил:
— Драться будем, голубь? Сейчас. На ножах, — Гаронна смотрел в левый глаз уголовника так, словно ковырял глазницу на расстоянии. — Суббота, я ему одну минуту жизни даю, ставка — конус мороженного молока.
Бледный Сипа высох носом и отшагнул настолько, что ткнулся спиной в одежные крюки на стене. Драться с духариком он не хотел.
— Здравствуй, Костя, — сдержанно вмешался наконец Рамазан, — рад тебе живому. Миром расходимся, нас дела ждут.
Но уже заведенный Костя продолжал давить:
— Дела… А чем вам, господин вор, это «перо» не понравилось? Давай я заберу!
— Нет, Костя, всё в уговоре идет, ножик мой, две мясные банки отдаю.
Тихо звенела лампа над токарным станком, приготовившись сгореть, легко посвистывал за окном весенний ветерок… Набирал силу ручей Куропаточный, на берегу которого стояла мастерская. А так — тихо.
— Ну ладно, честноки, привет бараку, — Гаронна, увидев, что схватки не будет, расстроился и потерял к визитёрам всякий интерес. Но на прощанье все же бросил:
— Сипа, а ведь я тебя зарежу. Или сегодня ночью, или попозже, еще не решил, это уж кому пощастит. Надоел ты мне, дурак, так что жди.
Когда хлопнули двери, Костя присел на скамью к Субботе, легко толкнул приятеля в плечо.
— Не мерзни духом, Илья, я бы тебя не отдал! А до Рамазана я доберусь, слишком много он вокруг себя вытоптал, это неправильно, дорогу молодым, ха! Надоели уголовники, хоть я и сам такой. Сейчас время политиков слушать, попомни мои слова. Сталин в марте недаром помер, он ведь людям все пути открыл, Суббота…
— Ты действительно пойдешь ночью Сипу валить? — тихо спросил Илья, подтаскивая бутыль с разведенным спиртом к металлическому столу, где уже стояла открытая тушёнка,
— Да кому он нужен! — рассмеялся Гаронна. — Это я для куража, пусть штаны пару раз поменяет. Я сегодня в горстрой иду, там одна гагара живет на Севастопольской, певицей в театре служит. Квартирка отдельная, пельмени, патефон… — Костя мечтательно закатил глаза.
— И как ты через все патрули проходишь? — в очередной раз удивился Илья.
— Просачиваюсь… Пропуск показать? Я же ценный, Костя, — вздохнул Гаронна, — вот ведь са-авецкая власть какая хитрая! Она меня от уголовников хоть и отличает, но из «двадцатьпятки» не выпустят, я инструмент. Как и ты, Илья. Думают, я политиков резать буду — твоими ножами. Кстати, ты мне сделай такое же перышко, какое Рамазан на уходе взял, понравился мне нож, простой, да красивый. Точно такой же, я запомнил.
Опрокинув вторую, Суббота согласно кивнул, сделаем. После ужина Гаронна опять полез наверх, где читал и пел старую зэковскую песню. А Суббота сел возле окна и бездельно смотрел через муть толстого стекла на лагерный Норильск. За ручьём виднелись бутовые двухэтажные дома, где жили вольные спецы. По Октябрьской даже вечером ходили машины, гуляли люди. Вдалеке виднелся Никелевый завод, его трубы разносили серный смрад по всей долине. Налево — бараки Аварийного поселка, лагерные периметры, вышки, колючка, очищенные от строительного хлама проходы для колонн заключенных. Бесконечные переплетения тепловых магистралей, рельсов и электрокабелей, воздушные и наземные линии связи, фабрики и цеха. Мрачная гора Шмидтиха, нависшая над всем промышленным районом, там и ночью траверсом вдоль горы на высоте бесконечно двигались чередой вагонетки с углем. В Норильске все менялось очень быстро, СССР был нужен никель. Лаготделения часто переезжали с места на место, это требовали оперативные нужды производства. Вольные здесь иные, да и лагерное начальство отлично от тех, что были в Дубравлаге, где Суббота начинал свою отмотку. Субботе, страшно сказать, нравилось в Норильске. Он любил вид стремительно растущего производства, эти масштабы, эти бесчисленные железные дороги, выбросы воды и пара, трубы, трубопроводы и металлоконструкции цехов — обнажённые мышцы самой серьезной металлургии. Со временем и кожа нарастёт.
Он жил на южном Урале, там учился, там и сел. К ножевому делу его приобщил отец, списанный по травме мастер из Миасса. Пермские лесоповалы были недалеко, и потому зэковская культура касалась уральских ножевиков всей пятернёй. В Дубравлаге Суббота постиг премудрости ножевой лагерной мифологии, были учителя, а в Норильск его командировали по набору, как талантливого кузнеца и слесаря.
Днем работал по профилю, чинил редкое оборудование, делал сложные детали. Ночью — ножи. В семьях многих норильских начальников на кухнях оленину резали ножами Субботы. По заказу он творил ножи подарочные, их охотно брали проверяющие из столиц. Баловался выкидухами, которые померший в прошлом году от цинги американец, присевший в Норильлаге за настоящий шпионаж, называл «спринг-найфами». Конечно, снабжал зэков. Но более всего любил делать «зимы». «Зима» — серьезный деловой нож, приготовленный на рывок. Любящий символику зэк ждет в наборе ручки «зимы» преимущества зелёного цвета, цвета побега, цвета «зелёного прокурора». Изготавливая «зиму», Суббота всегда старался особенно — это инструмент, от которого может зависеть успех побега.
Тот памятный визит изменил многое. Гаронна опять пропал на пару месяцев, забыв про заказ, а Суббота заинтересовался «политиками», стал бывать в бараке, слушать их разговоры, порой до изумления умные и интересные. Почти все они работали подневольными спецами на комбинате, были даже доктора наук и профессора! Главное же — Суббота перестал делать уголовные ножи. Отказался, и всё тут. Работал только на «вольный быт». «Зимы» правда, сделал, две штуки и еще две в заказе на осень, умные бежали, когда пойдут дожди — собачкам тяжело, утка еще сидит, а к моменту форсирования серьезных рек и лед встанет.
Второй знаковый визит был не менее интересным, стремительным, но ёмким. К нему пришел Смирнов, «политик», фронтовой офицер, майор разведки, немалый авторитет. С товарищем были трое, судя по всему, тоже фронтовики. Смирнов сразу взял быка за рога.
— Гражданин Суббота, скажу прямо, мы вас давно проверяли. Я изложу быстро, потом уйду, а вы подумайте до завтрашнего утра. Грядут большие перемены. Диктатор умер, нового нет. Администрация комбината в растерянности, воры теряют силу, мы набираем. Будем требовать приезда правительственной комиссии, пересмотра сроков, даже амнистии, изменений условия труда и питания…
Ошалевший от такой информации Илья сразу получил нервный тик.
— Большего я вам сказать не могу. Теперь о главном. Желая подавить недовольство, в Норильск власти перебрасывают из среднеазиатских лагерей несколько этапов заключённых — уголовников и националистические группировки. Это провокация. Если мы не подготовимся, по прибытии тут будет просто бойня. Власть в лаготделениях опять перейдет к уголовникам, еще и националисты подхватят. Мы в лаготделении создаем восемь боевых пятерок из проверенных, подготовленных бойцов-фронтовиков. Нужны ножи, сорок штук, по эскизу. Для командиров пятерок модель другая. Материал вам дадут, помощников тоже. Охрана, питание. Мы всё обеспечим. Думайте до завтра, двое моих ребят останутся тут.
После чего майор чуть ли не по-уставному развернулся и ушел восвояси, оставив Илью возле станка в тягостных размышлениях. «Погасят меня, — думал он невесело, — если откажусь, запорют, как на фронте фрица. Такой информацией просто так не делятся». Невозмутимые лица наблюдателей свидетельствовали о том же.
И он взялся. На следующий день Субботе принесли уже нарубленные на гильотине полосы дефицитнейшей нержавейки… Ножи для бойцов Суббота делал похожими на «кухонники», с внутренним упором. Но лезвие выводил легкой S, чтобы ножи выглядели похищнее. Примитивный пластинчатый монтаж с эбонитовыми накладками. Ножи вожаков — кинжалы, похожие на акинаки. Он выполнил почти весь заказ, когда грянуло знаменитое Норильское восстание.1953 года. Прибывшие этапом оказались своими людьми, бывшими фронтовиками. Были там вольные украинцы и прибалты. В итоге вышел отличный коктейль, позволивший взорвать Норильлаг и начать по стране череду лагерных восстаний. Илья в нем не участвовал, но видел черные флаги на башенных кранах и растерянность военных.
Человек, рассказавший Субботе о начале восстания, принёс еще одну новость:
— Ты слышал? Гаронна самого Рамазана завалил… По слухам, Костя к какой-то артистке в горстрой пришел, а та еще теплая и ножик в теле. Гаронна «перо» признал и сразу в лаготделение. Говорят, он красиво рамазановских резал! Встал в проходе и орет: «Ахмет, по твою душу иду!» Кто сразу разбежался, а остальных он порезал, пока по бараку шел. Рамазан еще сопротивляться пытался, да куда там — это ж сам дьявол…
Суббота только охнул, вот тебе и «перо»! Сделал мастер… другу подарок! Вскоре появился и сам Костя, взмыленный, грязный, кровь на рукавах, но шальной и по дикому весёлый.
— Стукачам вены пишем! Народ кипит, ждем комиссию! Ох и хорошее дело затеяли, — он схватил холодный чайник и вмиг осушил его до дна. — Я чё заскочил… Ты весь этот ворох «крестов» никому не давай, кроме Смирнова. Не удивляйся, я и не то знаю. А лучше всего будет, Илья, если ты и ему ножики не отдашь. Может так скласться, что восстание в город плеснет. Если там с твоими ножами хоть пара слабеньких духариков будет, представляешь, что они сгоряча натворят? Такой бес человек пятьдесят запросто положит, пока ему голову открутят, это я тебе говорю. А там бабы да ушатики (дети). Ты понял? Ну всё, покедова, мастер, до «после восстания»!
Вечером Суббота отнес все ножи за мастерскую и спрятал в хламе, наваленном на склон.
За ножами приходили три раза, все якобы от Смирнова. И каждый раз после короткого объяснения, что ножи уже отданы, Субботе приходилось вытаскивать из угла самый настоящий меч и вставать между станин. Не сунулись.
После восстания мастер сам отнес их куму. Ножи долго хранились в кабинете начальника особого отдела на Заводской, а потом их утопили в предгорном озерце Старого города. И первые вольные норильские мальчишки еще какое-то время видели блеск огромной нержавеющей кучи на дне, иногда что-то доставали, и страшные изделия бродили по улицам… Порой мне кажется, что и я еще застал наяву такой вот ножик в своём хулиганском детстве.
Озерца я пока не нашел, уж больно изменился рельеф.
Этим летом еще раз попробую. Надо спрятать понадежней.
(С) Вадим Денисов г. Норильск, 2007 год.