Неумолимая сила. Глава 1 "Магазинчик"⁠⁠

Глава #1

Говорят, когда случаются страшные вещи, перед глазами человека проплывает вся его жизнь. Как картинки в кинофильме, одна за другой, с младенчества до рождения своих детей и до текущего момента.

Мне всегда казалось, что это вранье. Нас девять миллиардов, и у каждого перед смертью одно и то же? Думаю, человечество уже давно бы заметило какую-то закономерность. Может быть, те люди, что «просматривают» свою жизнь перед смертью, а потом, так и не умерев, рассказывают это остальным, — просто лицемеры. Им хочется быть такими же, как все, хочется быть частью чего-то столь же великого, как все человечество.

Никогда не видел ни белый свет, ни пролетающую картинками жизнь. И мертвые родственники никогда не приходили ко мне.

Но сейчас почему-то пришел в голову этот образ. Под гулкие завывания томографа я почувствовал холод надвигающейся смерти. Вспомнил, что должен представить свою жизнь, мелькающую перед глазами. Но я видел лишь томограф. Эти две смешные рожицы с дышащим и затаившим дыхание человеком…

— Сделайте глубокий вдох, не дышите, — услышал я голос из аппарата. Загорелась лампочка со смешно надувшим щеки человеком.

А я решил представить, с чего началась моя жизнь. Захотел, чтобы «как у всех». Итак, картинки, да? Напрягся в попытке ухватить, зацепить, вытащить из глубин свое первое воспоминание.

Мне четыре с половиной года. Мы с родителями в каком-то доме отдыха на Сенежском озере. Четырехэтажный корпус. Мы живем на последнем этаже, я стою в темном коридоре и реву. Мне обидно. Слабый свет льется лишь из окон в начале и конце коридора. Стены и пол окрашены толстым слоем зеленой краски, поблескивают в полумраке неровной поверхностью, в небольшой темной нише едва виднеется закрытая деревянная дверь.

А запах? Прекрасный аромат хвои и размокшего под дождем ДСП. Запах мокрой земли. Мокрого кирпича, солнечных лучей, которые все лето, несмотря на дождь, освещают все вокруг. Запах детства.

Я сильно расстроен. В руках у меня должен был быть космический кораблик, который я сам собрал из китайского «Лего». Сжимаю ладонь, но в кулаке ничего нет. По щекам текут слезы, мне чертовски обидно.

Я стою перед номером 18, хорошее число. Моя мама только что вошла туда и заперла дверь — это наказание за мою истерику. Мама много работает и устает, ей сейчас непросто, как и всем, а тут я еще неблагодарно устраиваю концерты со своими дурацкими детскими проблемами…

— Дышите, глубокий вдох. Не дышите. — Снова машинный голос томографа. Или все же врача? Да нет, он всегда одинаковый. По телу пробежала волна жара, аппарат ввел контраст. Немного поташнивает, накатывает клаустрофобия. Дыхание учащается, но через мгновение все проходит, остается лишь тепло от химикатов, растекающихся по кровеносной системе.

Куда же я мог деть свой кораблик? Я так гордился, что собрал его сам, без помощи родителей. Еще секунду назад он был в моих руках. Я на мгновение постарался затаить дыхание, но всхлипы снова прорвались сквозь губы, и я начал плакать навзрыд. Мне было жаль мать — я доставляю ей столько хлопот. Чтобы все закончилось, мне нужно было успокоиться. Я успокоюсь, и дверь откроется, мама снова меня обнимет и примет меня, потому что я хороший, просто немного расстроился.

Я снова попытался успокоиться, сделал глубокий вздох, стиснул зубы, так что изо рта стало доноситься лишь мычание…

Где мой кораблик из «Лего»? В руке ничего нет! Досада снова окатила волной…

— Кард, вставайте, — милым голосом разрешила медсестра, вытаскивая катетер с контрастом из моей вены. — Результаты будут через десять минут. Подождите в коридоре.

Я вышел из кабинета и сел на кушетке перед дверью.

Кругом слышался детский крик, визг и бормотание. Это взрослое крыло детской больницы центра «ДК», огромного медицинского конгломерата, выросшего из сети детских поликлиник и сейчас фактического монополиста во всей отрасли. Я еще не до конца понял, но, по-моему, сейчас все взрослые больницы превратились лишь в маленькие отделения в больших детских центрах. Наверное, это хорошо.

Двадцать лет, боже мой, двадцать лет я не был в поликлинике. Сначала умерла бабушка, у нее был рак поджелудочной. Последнее, что я запомнил, — как я везу ее домой после моего дня рождения, который мы традиционно отмечали семьей. Я спросил ее: каково это — болеть? Плевать ли ей на все? Она посмотрела на меня живыми молодыми глазами и сказала: «Я хочу жить, я хочу с вами, внуками, видеться — и я не собираюсь умирать».

Спустя две или три недели мне позвонила мать. Ее голос срывался. Она сказала, что бабушка умерла во сне. Что она не мучилась. Я лишь смог спросить, не была ли она обижена на то, что я не приехал к ней в больницу. Она все понимала, хотела, чтобы я запомнил ее счастливой и живой. Я был рад этому…

Но в глазах деда я был предателем. Я ни разу не приехал к ней, пока она болела, я откладывал на потом. Все просто произошло слишком быстро.

Через месяц дед умер от инсульта вслед за женой. В тот момент мне было совершенно все равно — ну еще один старик умер. Главное, что я живой. В тот день я просто напился и лежал в пустой ванне, бормоча что-то себе под нос. Тогда я начал подозревать, что жизнь — это большая бессмысленная шутка, только без иронии, просто пошлая и тупая.

Но во мне все еще были силы, я все еще был человеком, который хотел чего-то добиться. У меня была девушка. Точнее, я думал, что она моя девушка…

Она работала в ночную смену в круглосуточном окраинном магазинчике, продававшем всякую всячину. Я задерживался на работе, чтобы успеть к ней заехать. Мне было совсем не по пути, приходилось делать крюк минут в пятьдесят. Парковался перед каким-то видавшим виды НИИ, из которого по вечерам выплывала толпа стариков с поникшими головами и медленным шагом шла к ближайшей станции метро. Временами мне было грустно смотреть на них.

Тут было всего два фонаря один у проходной, второй у магазинчика. Нужно было пройти метров двести по видавшему виды асфальту. Знаете, который заканчивается, растворяясь в выросшей по краям траве, временами пробивавшейся из-под него. Слева частные дома, в окнах уже погашен свет. А справа высокая трава летом и высокие сугробы зимой.

Из дверей магазинчика желтый тусклый свет падал на дорогу, на ступеньку, выделенную бордюром, и летел дальше, освещая траву.

Как же я любил этот свет! При приближении к нему сердце мое наполнялось чем-то великолепным, настолько большим и прекрасным, что я не чувствовал ни холода, ни усталости. Я слышал завывание вьюги или стрекотание сверчков, я видел, как мошки летят на этот свет или как большие хлопья снега пытаются залепить дверь. Я распахивал ее, и широкая улыбка расплывалась на моем лице.

Девушка стояла на кассе у самой двери.

— При-иве-ет, — говорила она, вытягивая гласные.

Я покупал всякую фигню и иногда стоял у кассы часами, пока какой-нибудь другой покупатель не входил в магазин. Она была так прекрасна каждый раз. Мы разговаривали о такой чепухе, которую я сейчас и вспомнить не могу. Она была единственной. Мне казалось, что никого похожего на нее я никогда не мог бы встретить. Она была моим всем, я желал ее до трепета. Словно мотылек хотел лететь на этот свет, который, казалось светил специально для меня. Прикосновение к ее губам было словно складывающийся паззл величиной в жизнь — такое ощущение, что понимаешь: только эти губы тебе подходят… Прикосновение к ее языку было словно…

— Трэп? — выбил меня из грез суровый оклик. — Кард Трэп?!

— Да, это я.

— Вам рекомендовано срочно показаться лечащему врачу.

Знайте, это самое страшное, что вы можете услышать в больнице. Нет, не диагноз. Диагноз ставят, когда вы и так уже понимаете, что все плохо. Не какое-то описание и утверждение, гнет и ломает — вот это. Когда врач на КТ понимает, что не имеет права поставить вам диагноз, когда он должен сказать вот эту фразу — «рекомендую вам показаться своему лечащему врачу, скорее!»

«Скорее» или «срочно» — это приговор. Если бы не было, куда спешить, это тоже могло бы быть плохо, но когда на КТ у вас видно, что надо скорее, — вы попали.

Конечно, меня без очереди принимает единственный врач взрослого отделения центра «ДК». Я хорошо плачу, потому что неплохо зарабатываю — я программист и давно работаю в отличной компании, я живу один в маленьком собственном доме неподалеку от окраины мегаполиса. А что бы сейчас сказали человеку с большой семьей, выживающему на зарплату рабочего? Приходите через месяц или три? Так сказали моей бабушке…

И вот я уже сижу у другого врача. Я понимаю, что все плохо, но мозг так не работает. Не могли же заболеть раком и ты, и бабушка, и отец? Ну нет, такого не бывает, это все в дурных фильмах, но не в реальной жизни. В реальной жизни ничего не происходит, люди просто живут, живут, стареют и умирают — и всё. Умирают родственники, старики, но не ты же?

Интересно, где она сейчас? Где единственный человек, делавший мою жизнь волшебной? Может, съездить к тому магазинчику? Я знаю, что она уже там не работает, я знаю, что она уехала из страны. Может, и мне свалить? Ой, да кого ты обманываешь. Ты слишком хорошо тут устроился.

Мой взгляд привлекла какая-то суматоха в коридоре. Молодая женщина склонилась над пеленальным столиком. На нем сидел упитанный ребенок и издавал какой-то радостный писк. Женщине на вид было лет двадцать — двадцать пять. У нее уже отчетливо просматривался живот — наверное, она была опять беременна или просто не отошла от прошлых родов. Откуда мне знать такие тонкости. Женщина склонилась над ребенком и подражала его звукам. На каждый его возглас она отвечало таким же и пыталась... не знаю, подуть в его рот или поймать его дыхание. С каждым новым «уа-а» она склонялась все ниже и ниже, еще чуть-чуть, и она бы коснулась его рта своим. Они выдыхали друг другу свои «уа-а». Практически дули в рот друг другу. Это было... так отвратительно, я почувствовал, как мой рот наполнился слюной, и срочно захотелось сплюнуть. В какой-то момент в лицо женщине брызнула струя мочи, она попала ей точно в лицо, разбиваясь о подбородок, губы, затем лоб, разбрызгивалась фонтаном вокруг. Люди вокруг одобрительно засмеялись, женщина с каким-то безумным взглядом, расплываясь в улыбке, вытерла лицо рукой, отвернулась, чтобы достать салфетки, или памперсы, или что там они в таких случаях достают. Она склонилась над сумкой, вытащила белое полотенце, и ее взгляд встретился с моим. С ее ресниц капала моча, лицо озаряла широкая улыбка, а глаза, глаза блестели от радости — или окситоцинового выброса? В ее взгляде не было больше ничего другого. Просто абсолютно счастливый пустой взгляд. Она вытерла лицо, и на полотенце остался отчетливый желтый след.

Я как завороженный смотрел на это, мои губы неосознанно скривились в отвращении.

— Трэп!

Из кабинета высунулась голова и позвала меня.

Я зашел внутрь и сел перед столом. На стенках висели фотографии маленьких детей, а на столе лежал большой макет матки с яичниками. Наверное, на нем врач что-то объяснял пациенткам.

«Это вообще тот кабинет?» — подумал я.

Доктор сел напротив, надел массивные очки в коричневой оправе и начал изучать мои анализы. Он долго молчал, потом как бы нехотя включил компьютер и стал что-то в нем набивать одним пальцем. Я сидел молча, пытаясь разглядывать кабинет. Тишину нарушал только звук клавиш, по которым с каким-то чрезмерным усилием колотил врач. В кабинете не было ничего особенного. Кушетка, санитайзер на стене, раковина. Бело и чисто, как в любой частной клинике. Спустя минут десять моих мучений вдруг заработал принтер, и доктор положил передо мной три распечатанных листка.

— Поздравляю, — сказал он, протягивая мне ручку.

— Поздравляю? — переспросил я в недоумении. — С чем?

— Читайте, — проговорил врач, расплываясь в улыбке.

Я попытался прочитать форму, но в глазах все расплывалось.

— Я не понимаю. Что это? — спросил я врача, машинально перелистывая три страницы с текстом.

— Это стандартная форма отказа от лечения в пользу молодого гражданина и или гражданки.

— Что?

— Ну что вы как маленький, вам сколько? Тридцать пять? Вы не задумывались о будущем? Ваши анализы положительные, у вас онкология…

Врач стал объяснять, что и как у меня неправильно, рассказывал об опухоли и о том, насколько она опасна, особенно когда ее клетки начнут путешествовать по телу. В моих глазах все двоилось, и я уже не мог слушать его внимательно. Думаю, в тот день я еще не осознал все до конца.

«Я умираю?» — думал я.

— Я вас поздравляю, — продолжал врач. — Ваше заболевание попадает под категорию три «а», а это значит, что при отказе от лечения ваши детки получат компенсацию от ста пятидесяти до трехсот пятидесяти тысяч условных единиц. Вы только подумайте, вы обеспечите им любое образование, какое они только захотят, они смогут прожить счастливую жизнь, ведь детки — это главное для любого человека. Вам так повезло!

— А как же я?

Складывать слова в простые предложения — это все, что у меня сейчас получалось.

— Ну вы подумайте, у вас серьезная форма рака, ее лечение по вашей страховке будет стоить баснословных денег. Вот проживете еще, может, двадцать или тридцать лет, ну или все сорок, а потом все равно умрете. А в мире столько несчастных деток, некоторые больные, а некоторые живут в нищете. Какой смысл государству тратить столько денег на уже немолодого человека, когда их можно вложить в наших детей. Дети — это самое главное, что есть на земле, это…

— У меня нет детей, — выдавил я.

Губы врача на секунду скривились, но потом снова вернулись к первоначальной улыбке.

— Ну что же, это не беда, государство заботится о своих гражданах. Мы изменим форму, и деньги получат детки ваших родственников или друзей. Вы готовы сейчас решить, на кого переписать выплаты?

— Какие выплаты, доктор? Я хочу жить.

Вот теперь лицо доктора скривилось в неприкрытом отвращении.

— Значит, вы из этих, да? Вам уже тридцать пять, у вас нет детей, шанс на успешное излечение пятьдесят на пятьдесят, вы что, пожертвуете будущим невинных деток ради себя? Ради этого шанса? Они разве виноваты?

— Каких деток, доктор, о чем вы говорите? У меня нет детей, у меня нет родственников детей…

— Вот именно!

— Я не хочу это подписывать, я хочу лечиться.

— А вы можете заплатить за лечение сами?

— Нет, у меня же есть страховка, разве она не покроет это?

— Покроет, но тогда детки не получает президентскую выплату.

— Президентскую выплату? Какие детки? Доктор, пожалуйста, скажите, что мне нужно делать.

Доктор нервно жевал слюну. Казалось, он хочет сплюнуть на пол.

— В нашей новой конституции четко прописано, что дети — основной ресурс для государства и являются первостепенной важностью. Государство помогает тяжело больным родителям обеспечить своих деток на всю жизнь. Вы где были последние десять лет?

— Я не слежу за новостями.

— Дети — это величайшая радость и смысл жизни любого человека. Мои дети для меня самое важное, я бы никогда не поступил так подло, как вы. Но вам, видимо, никогда этого не понять. Иногда бывает непросто принять трудное решение, но когда я прихожу домой и смотрю в глаза моих прекр…

— Но у меня нет детей дома, доктор.

Доктор хлопнул по столу рукой и забрал документы.

— Хватит! — рявкнул он. — Мне все понятно.

— Что же мне делать?

— Приходите через месяц, сдайте вот эти анализы, — с этими словами он вытащил бумажку из стопки и протянул ее мне.

— И что? Что меня ждет? Какие шансы?

— Я сказал вам, сдайте вот эти анализы и приходите через месяц. Вам что-то непонятно?

Я молча кивнул, взял бумажку со стандартным списком анализов и вышел.

Вот таким нелепым образом я узнал, что жизнь моя не будет долгой и счастливой. Я шел к машине, и мир как будто изменился. Вокруг шли люди с колясками, кричали дети, на них рявкали взрослые, но я ничего этого не слышал. Перед моим взором все еще стояло лицо этой женщины и капли мочи на ее ресницах. А в голове засел один простой и страшный вопрос, который не давал мне покоя…

Как, черт возьми, я скажу об этом своей маме?