Мама. Кладбище. Любовь. Вечность.⁠⁠

Волчонок

Декабрь в Израиле резко контрастирует с первым зимним месяцем в России. Испепеляющая жара лета сменяется периодом цветения и благоухания. Дневное солнце по-прежнему активно, но больше не обжигает. Мой велосипед мчится вдоль пустынного пляжа. Слева мелькают пальмовые ветви, справа простирается необъятное Средиземное море. Прибрежный белесый песок темнеет от набегающих волн, волны беспокоят маленьких вертких птичек, и они короткими перебежками ловко избегают соприкосновения с водой. Оставив ненадолго свой велосипед, я подобрал на обочине дороги несколько золотистых, горячих камешков и спрятал их в кармане. Мои вещи выпали из багажника такси прямо в грязь, и до меня окончательно дошло, что я дома! Поеживаясь от сырости и пронизывающего ветра, тащу чемодан бесполезными колесами по скользкой и вязкой земле. Поковыряв замок ключом, и придерживая калитку спиной, втягиваю упрямый чемодан во двор. За истекший год ничего не изменилось: те же мокрые деревья в лунном свете, та же сырость и бурый покров из полусгнившей листвы. Я поспешил отпереть входную дверь и вошел в темный коридор. Наугад оставил у входа вещи и прохожу в дом. Следом за мной в приоткрытую дверь вбежала черная кошка. Она на мгновение остановилась, ее желтые глаза блеснули в темноте, и тут же погасли.

- Не узнала!

Из трех лампочек в абажуре под потолком зажглась одна. По скрипучей лестнице поднимаюсь наверх. В моей комнате все без изменений: и мебель и картины и холодный лунный свет на стенах. Не раздеваясь, ложусь на кровать. Небольшая дорожная сумка заменила подушку. Прикрыв глаза, прислушиваюсь к завыванию ветра и отрывистой собачей перебранке в соседском дворе. Декабрьское утро не слишком отличается от декабрьских сумерек. Ноги сами отыскали нужные ступеньки и вывели из дома. Светало, дождь ненадолго прекратился. Вдыхаю полной грудью колючий декабрьский воздух. Тополя - гиганты, будто потеками чернил, исполосовали серое утреннее небо. Тротуар весь расплылся от влаги и превратился в грязное месиво. Через четверть часа подхожу к автобусной остановке. Потолкавшись у входной двери, проникаю вместе с первыми пассажирами в поржавевший автобус. Дико взревев, и выпустив облако черного дыма, мы отправились в путь. Окна автобуса запотели и покрылись росчерками дождя. Народ бурой массой громоздится в креслах и толкается в проходе. Машина неспешно плывет в потоках мутной жижи. Чтобы добраться до городского кладбища мне предстоит всего одна пересадка. Расположено кладбище на окраине города и является местной достопримечательностью. Говорят, что оно самое большое в Европе, из чего следует очевидный вывод, что Россия, скорее Европа, чем Азия. Автобус, наконец, доплелся до остановки Центральный Рынок и исторг из себя пассажиров несколькими равномерными порциями. Влившись в людской поток, я заспешил к подземному переходу, ведущему к остановке маршруток. В слабоосвещенной бетонной трубе, отбирая полезное пространство, приспособились торговые ларьки и киоски. Успешно заместив спертый воздух сигаретным дымом, негоцианты выискивают в спешащей толпе заинтересованные взгляды. Бесконечно виноватый за отсутствие покупательского интереса, я быстрым шагом миновал душную трубу. На рыночной площади вовсю идет подготовка к Новому Году. Все те, кто избежал цепких лапок в лабиринте подземного перехода, неминуемо попадают в поле зрения торговцев елками из зеленой пластмассы, разноцветными гирляндами и прочей праздничной ерундой. Удачно миновав опасное для кошелька место, подскакиваю к остановке маршрутных такси. Мне удалось занять престижное место рядом с водителем. Едем быстро, одна остановка следует за другой, промокшие пассажиры, перекинувшись парою фраз, протискиваются к выходу. Салон наполнился запахом мокрой шерсти и выхлопного газа. Поколесив по городу, водитель-грузин, наконец, известил народ о том, что остановка конечная и машина дальше не пойдет. Я выпрыгнул из тесного салона и с сожалением отметил:

- От этого места идти очень долго, путь предстоит не близкий.

Необъятное северное кладбище следовало пересечь по диагонали, что несколько сократило бы дорогу. Оставив позади черную кованую калитку, я побрел по пустынной гравиевой дорожке. Монотонность и отсутствие видимого действия, помещает посетителей кладбища в атмосферу успокоенности и безвременья. По двое, по трое бредут они унылыми кладбищенскими кварталами. В руках женщин простенькие цветы, а у мужчин лопаты, обернутые в серую полотняную ткань. С самого раннего детства, мы с мамой и тетками не раз совершали подобные переходы. Объяснимый ужас ребенка перед мертвецами со временем сменился безразличием и смирением взрослого человека.

Но нет больше ни мамы, ни теток. Такие, в прошлом, внимательные к своим усопшим родственникам они поочередно присоединились к ним, оставив меня единственным хранителем заупокойных традиций семьи.

Бескрайний ростовский погост распахнул свои объятия, выражая готовность в любой момент и без промедления принять любого. Надгробья сменяются памятниками, а памятники свежими захоронениями. Кое-где пестреют свежие венки - последняя дань краскам ушедшей жизни. Жизнь бессмысленна в своем повторении, отчего и дается человеку лишь раз. Опять засеял мелкий частый дождь, грунтовка на глазах расползалась и наполнялась лужами. Подул пронизывающий холодный ветер и сбросил с головы капюшон. Сминая кроссовками прошлогоднюю траву, бреду нестройными рядами старых могил. С полустертых металлических табличек на меня глядят человеческие образы. Преимущественно - это фотографии паспортов, водительских прав и прочих документов. Своего рода монументальная картотека смерти. Решив передохнуть, я присел у аккуратной и ухоженной могилы. С черного гранита памятника на меня взирала молодая, очаровательная брюнетка. Много легче было представить ее в объятиях страстного любовника, чем в виде отталкивающего трупа. Испытав неловкость, я поднялся с мокрой лавки и затворил обжигающую холодом калитку. Ушла под воду грунтовая дорога вместе с обломками кирпича и каркасами старых венков. Ледяной ветер неприятно продувал отяжелевшую от дождя куртку. Лицо потеряло чувствительность, пальцы рук мерзли даже в карманах. Расплавленный грунт свежих могил сделался настоящим проклятием. Холодная черная жижа мертвой хваткой вцеплялась в кроссовки, сковывая движение. Я ощутил себя одиноким волком, попавшим в эпицентр стихии. Но бесноватый хлыст непогоды не остановит волка-одиночку. Впервые я ощутил пустоту одиночества, когда год тому назад хоронил свою мать. Причиной ее поминутного беспокойства казалась мне тогда старческая болезнь и измененное возрастом сознание. Я не мог себе даже вообразить, что настанет такой момент, когда ни в телефонной трубке, ни в гулком подъезде родительского дома, я больше не услышу ее голоса. Смерть отсекла и унесла в прошлое детство, юность, и большую часть нынешней жизни. В опустошенной душе не осталось больше места для воспоминаний и слепой веры в безусловное счастье. Сердце сделалось спокойным и бесстрастным. Вот уже появились два знакомых синих деревянных креста, верный ориентир материнской могилы. Все невысказанные слова любви и нежности, такие бесполезные теперь, обратились в тихий шепот:

- Мама, твой брошенный детеныш любит и помнит тебя! Вконец измотанный, я опустился на колени, и накрыл холмик грудью. Из окоченевшей ладони на землю скатилась пара теплых шероховатых камешков.