Лёгкая степень
На вечерней смене дал остановку сердца дед Леонов. Случилось это на передаче дежурства. Как всегда, в такие моменты ничего не предвещает беды.
Первый вопрос, когда новая смена заходит в ординаторскую, звучит одинаково: "Ну, что, все живы?" Чаще, - к счастью, это так и бывает — раздаётся ответ, что "да, все — на месте". Это как пароль, и это всегда как-то успокаивает. И эта пересменка началась так же: мы спокойно обговаривали с уходящей бригадой всех больных, уточняли, кто на завтра выписывается, кому из них писать выписки, что-то ещё по анализам выясняли. Именно в этот момент вбежала заметно обеспокоенная и бледная медсестра и сказала, что в палате упал больной и его надо помочь поднять. Тимур, врач, который сдавал смену, быстро вышел с ней из ординаторской. Я ушёл за ними. В дальней части больничного коридора виднелась нараспашку открытая дверь палаты. Из четырех коек там занято было только две. На полу лежал тот, упавший больной, Леонов. Врач с медсестрой вдвоём — видно, что с трудом — пытались его поднять. Мой взгляд упал на его бледные руки и синее лицо. "Давай, помогай!" - из-за спины, не глядя на меня, выдохнул напарник. Стали щупать сонные — пульс отсутствовал. Похоже, что ТЭЛА. Упавшего уже успели затащить на кровать. Сестра тут же убежала за растворами. Вдвоем с напарником начинаем качать — массаж сердца, ставим в нос зонд, даём кислород под напором. В таких ситуациях нужен мешок для дыхания: Тимур, оставив меня качать одного, побежал за амбушкой в реанимацию. Появился он с мешком довольно быстро, встал с ним "на лицо", "сердце" оставалось на мне. Теперь стали работать вместе: ряд толчкообразных резких движений в грудь, потом вдох через мешок, - и так дальше, стараясь не сбиться с выбранного заданного ритма, - при этом руки давят на грудь, под пальцами через двойные перчатки и одежду прощупывается ряд рёбер и плотная опора грудины, - ты их силой, толчками вдавливаешь вниз, сверху слышно шипение загоняемого через мешок воздуха. Защитные очки очень скоро запотевают. Чтобы видеть кожу рук и лицо, ты их срываешь на такте вдоха через мешок. Все это ты отмечаешь и делаешь автоматически, при этом в момент массажа тебя почему-то беспокоит только одна, ненужная и мешающая сейчас мысль: как бы не сломать ему ребра. Время для тебя вдруг замедляется: боковым зрением видна медсестра, которая, как тебе кажется, слишком долго нащупывает на бледной руке вену для инъекции и также медленно вводит иголку шприца с адреналином и дексаметазоном: это ты ей, кажется, прокричал вначале, когда стало ясно, что это остановка. Качаем. Дышим. Вдвоем. Смотрим на цвет лица и опять щупаем сонные. Опять качаем и дышим. Пульса нет. Лицо синее. Руки устали и качать уже становится тяжело. Меняемся с напарником местами. Теперь я дышу, он качает... Из угла рта под мешком появляется, медленно поднимается и также медленно стекает на щёку белая пена. Пульса и дыхания нет. Все. Вот теперь, точно, все… Снимаем амбушку. Прекращаем массаж. Отходим в сторону...
Переводя дыхание и опустив уставшие и отяжелевшие руки, спрашиваем у единственного по палате соседа, который наблюдал за всем происходящим из своей кровати, не проронив ни слова, находясь в каком-то ступоре, - как все случилось. Говорит, что дед захотел в туалет, - у соседа после всего увиденного голос немного дрожит, он оправдывается и, одновременно, возмущается, - он его отговаривал, пытался остановить, зная, что вставать ему запретили. Однако, тот поднялся с кровати и тут же, не пройдя и шага, упал. Сосед крикнул медсестру...
Дед Леонов поступил 3 дня назад, внешне он уже тогда казался тяжелым: в свои шестьдесят шесть смотрелся, как на все восемьдесят. У него накануне был ишемический инсульт, он отлежал в неврологии, откуда его и выписали с КТ-1 и улучшением. Дома через три дня поднялась температура, появилась одышка, дальше - "скорая", и так он оказался у нас в отделение.
Плохих больных при поступлении видно сразу. Он был именно таким — по внешнему виду: бледное, худое, заросшее щетиной лицо, длинные такие же бледные руки, запавшие в орбиту и уже уставшие от болезни глаза, замедленные ответы на задаваемые вопросы. Сатурацию он держал плохо, на пределе. Ему запретили подниматься с кровати и снимать с себя кислородный зонд. Положили рядом с кроватью утку. Утром этого дня его повезли на повторное КТ. Потом, позже, я по компьютеру посмотрел снимок, и там уже было КТ-3: воспаление шло дальше... И вот сейчас, к концу дня, все разрешилось. Разрешилось молниеносно и окончательно.
Потом долго сидели в ординаторской — все вместе — старая и новая смена. Уже стало темнеть. Через какое-то время стало возможным спокойно говорить. Старую смену отпустили. Теперь надо было позвонить по записанному на истории болезни номеру родственникам. Это был телефон сына. На такие разговоры всегда долго себя настраиваешь. Поднял трубку он не сразу, ответил только со второго раза: было видно, что не ждал звонка так поздно. Я рассказал что произошло, про внезапный тромбоз, и что мы делали, точнее пытались сделать. Он, пораженный полученным известием, слушал не перебивая. Потом, - это чувствовалось по его голосу, - внутренне не готовый принять для себя страшную новость, - он всё никак не мог понять причину смерти. Он искренне удивлялся и, несколько раз переспрашивал, как такое могло случиться с его отцом при, как ему говорили, лёгкой степени поражения, при его КТ-1. Мне перед ним нечем было оправдываться, я молчал. Тяжесть в руках медленно отпускала.