Лиссабон
Прохладный осенний день клонился к закату. Это был канун светлого праздника де
Тодуш Ош Сантуш и жители великого города собирались перед семейными очагами,
выставляя на столы блюда с жареными каштанами для умерших предков и вспоминая
последних интересными историями и добрыми словами. Моросивший с утра дождик к
вечеру прекратился, а очистившееся небо залило таким алым закатом, что даже
самые прожжённые из морских бродяг поминали святого Юлиана, решившего в этот
вечер взглянуть на любимый всеми святыми Лиссабон. Детвора, бродящая от дома к
дому и неизменно получавшая положенные лакомства, суеверно поглядывала на
багряный горизонт, тонущий в затихшем на ночь океане, и целовала нательные
кресты, шепча короткие детские молитвы к деве Марии о защите.
На причале Кайс де Преда, совсем недавно построенном на северном берегу Тежу,
рыбаки жгли костры и угощали в честь праздника всех желающих мидиями и
сардинами, запеченными прямо на углях. Их маленькие суденышки с потрепанными
парусами качались на мелкой волне, пришвартованные прямо тут же, а на дальнем
рейде незыблемым оплотом королевской власти виднелись темные туши галеонов.
Казалось – ничто не способно сломить их мощь, что нет силы на свете, которая смогла
бы заставить дрогнуть стены этого древнего города, охранявшего величие
португальской короны уже много веков подряд.
Канун дня всех святых, несмотря на кровавый закат, принес в шумный Лиссабон
спокойствие и люди, как могли, отдавались заслуженному отдыху и приятному
ожиданию надвигающегося праздника. Большинство горожан завтра с утра шли в
многочисленные церкви. Те, кто жил скромно - с самого рассвета, люди побогаче -
позже, но к 10 утра почти все горожане собирались под крышами храмов. Кто-то после
церкви звал гостей в свои дома, кто-то скромно оставался в одиночестве, некоторые
выбирались за город, неся в руках корзинки с провизией и молодым вином. В этой
приятной праздничной атмосфере, в этом алом закате и спокойствии все были чем-то
заняты, наполнены собственными хлопотами и совершенно никому не было дела до
странностей, которые начали проявляться, как только перестал моросить дождь. Хотя
и странности-то были так себе. Началось все с того, что все кошки в домах забрались
на крыши и принялись вести себя крайне беспокойно – бегали, изредка жалобно
мяукая, и напряженно нюхали воздух. Вечером к кошачьим причудам добавились
собачьи – псы всех пород и возрастов неожиданно принимались выть и кататься по
земле. На городских окраинах, в крестьянских домах, куры забрались на насесты, но
не уснули по своему обыкновению, а продолжали кудахтать и топорщить перья даже в
опустившейся темноте. Овцы, коровы и прочий скот волновался в своих хлевах,
словно испугавшись багряного неба и тишины. После полуночи, когда город начал
засыпать, на улицах, наконец, воцарилась тишина, а все вокруг замерло в каком-то
мрачном ожидании. Звезд видно не было, небо снова заволокло какой-то мглой,
проглотившей целиком великий город. Лиссабон уснул последним своим сном.
Утром весь город продолжала накрывать серая мгла, в которой терялось далекое
солнце, а от росы мостовые стали скользкими и просыхать не желали. С самого
рассвета к часовням, церквям и храмам потянулись вереницы горожан. Было
прохладно, люди старались не задерживаться в сыром тумане, а поскорее
протиснуться в набитые битком помещения, где священники служили службы. К
половине десятого улицы и дома практически опустели.
И тогда появился гул. Он надвигался на город с запада вместе с усиливающимся
ветром, из глубин затянутого мглой океана и, казалось, разгонял серую пелену. Через
десять минут гул стал совершенно отчетливым и к нему прибавился то ли стон, то ли
треск, идущий из самой земли, такой густой и глубокий, что стены домов мелко
задрожали. На минуту стали видны мачты галеонов и чернеющее за ними небо, а
потом город вздрогнул. Первый удар продолжался восемь минут - он сотрясал дворцы
и замки, заставлял дугой выгибаться мостовые, а башни раскачиваться, словно
пшеничные стебли, засыпая улицы градом каменных обломков. Одним из первых
начали рушиться королевский дворец, Маркус де Леврикаль, стоящий недалеко от
нового причала и величественное здание новой Оперы Феникса. Следом за ними
обрушился монастырь Святой Клары и Собор Святого Юлиана, моментально
похоронив под своими стенами не одну сотню человек. Люди, не успевая выбежать из
храмов, гибли десятками и сотнями под гигантскими обломками каменных сводов, а те,
кто выскакивал на улицу, попадали под шрапнель мраморных осколков, летящих со
всех сторон. Ужас и паника наполнили весь город, но ещё страшнее было затишье,
пришедшее после первого удара и жуткое ожидание дальнейшего кошмара. Кто-то
бежал через руины, охваченный безумием, кто-то просто стоял в ступоре, глядя на
небо, затянутое облаками смрада, но большинство горожан оказалось под руинами
величественных храмов. Отовсюду доносились крики и мольбы о помощи. Хуже всего
пришлось детям, потому что обезумевшие взрослые, не видя никакого исхода, бежали
туда, где им виделось спасение – к морю, на ходу сбивая и топча всех, кто был слабее
или ранен первым ударом величайшего в истории человечества катаклизма. Затишье
продолжалось двадцать минут и все это время народ пробирался через развалины к
площадям, которые казались наиболее безопасными. На площадях собрались толпы
выживших, многие из которых были ранены. Большинство было покрыто лохмотьями
или вообще без одежды, потеряв её в многочисленных завалах. Люди, испуганные и
угнетённые, окружали кольцами священников, спешно отпускающих грехи всем без
разбора. Многие роптали и кричали, что наступил конец света, раз бог карает их в
такой светлый праздник. И все беспрестанно молились, забыв о умирающих и
раненых, погребенных под обломками.
Второй удар продолжался пять минут, но был куда сильнее первого. Он разрушил до
основания то, что не смог разрушить первый. Люди, скопившиеся в руинах на
северном берегу Тежу бежали к набережной, внушавшей своей массивной
приземистостью какую-то уверенность в нерушимости. Через несколько минут вся
набережная Лиссабона целиком опустилась в бушующие волны, унося всех, кто успел
до неё добежать. В какой-то момент земля, скованная мостовыми, не выдержала и
лопнула в нескольких местах пятиметровыми трещинами, отделив центр города от
остальных городских районов. В наступившем следом затишье, выжившие в этой
части города начали пробираться к берегу, ища укрытия в прибрежных доках. И
именно они стали первыми свидетелями нового ужаса, несущего смерть некогда
казавшемуся непоколебимым, Лиссабону. Вода в широкой бухте Тежу отступила,
обнажив в некоторых местах дно, покрытое обломками и дергающейся рыбой.
Продолжалось это всего несколько мгновений, за которые из глубин океана в город
пришла Волна. Это была исполинская стена воды, высотой выше церковных шпилей и
несущая на своем гребне несколько судов, стоявших недавно на далеком рейде. Она и
накрыла своим черным телом весь город.
До исхода дня город содрогнулся ещё три раза – один раз от земного толчка, которому
уже почти нечего было ломать и два раза от исполинских цунами, перемешавших
обломки зданий, заливших все слоем соленой грязи и вынесших из-под руин груды
изорванных трупов. А вечером начались пожары. Город загорелся почти
одновременно с трех сторон и полыхал трое суток, пожирая все, что не смогла забрать
вода. Выжившие горожане, не думая ни о каком спасении, дезориентированные и
напуганные, превращались в зверей, следующих только основному инстинкту –
выживанию. Они метались и гибли сотнями от летящих камней, огня, воды и таких же
озверевших несчастных, добивавших слабых в надежде отобрать хотя бы остатки
одежды. Почти неделю город продолжал содрогаться под ударами стихии.
Так, 1 ноября 1755 года, в день всех святых погиб Лиссабон.