Как в России в Первую мировую войну появился мощный ВПК.[Длинно-текст]Часть 2
Ипатьевский метод
Еще одна тяжелейшая проблема России в начале Первой мировой — катастрофическая нехватка химических компонентов для производства взрывчатых веществ. До войны сырье для выработки тротила поступало из Германии, так что с началом боевых действий оказалось, что этих запасов хватит лишь на четыре-пять месяцев. Вопросом жизни и смерти государства стало максимально быстрое налаживание производства бензола и толуола, из которых изготовляли тротил.
Решить эту задачу выпало Комиссии по заготовке взрывчатых веществ (впоследствии — Химический комитет при ГАУ), которую возглавил профессор Михайловской артиллерийской академии, видный ученый-химик Владимир Ипатьев. В ноябре 1914 года его отправили в командировку в Донбасс. Обследовав местные коксовые фабрики, Ипатьев отрапортовал: на базе местных углей и имеющейся коксохимической промышленности можно «уже через 2–3 месяца начать постановку толуола и бензола».
Первое препятствие оказалось сугубо правовым — ряд компаний отказались взять на себя наладку новых производств, так как боялись нарушить права… немецких концессионеров! Например, Южно-Днепровское общество в Кадиевке было связано с фирмой из Германии десятилетним контрактом, по которому той принадлежало право использования всех продуктов коксования. И правительство ничего не могло поделать с условиями коммерческого договора, подписанного с компанией вражеской страны.
Поэтому в Кадиевке комитету Ипатьева пришлось строить казенный бензольный завод, а параллельно в те же сроки — с февраля по август 1915-го — привлеченная заказом российского государства частная бельгийская компания построила еще один такой завод — в Макеевке. Завод в Кадиевке вошел в историю следующей сценой. Помощник военного министра генерал Александр Вернандер не верил, что такой большой завод может быть построен в столь сжатые сроки. Он спросил Ипатьева: «Чем Вы, генерал, можете гарантировать осуществление этой постройки в течение такого краткого времени?» Тот ответил: «Я не капиталист, Ваше превосходительство, и гарантировать его денежной неустойкой не могу. Единственное, что я могу предложить в залог, — это мою голову». Но химик скромничал — уже вскоре предприниматели, изумленные его деловой хваткой, недоумевали: «Генерал Ипатьев — лучший коммерсант, чем мы». Как и многие крупные российские химики, до войны Ипатьев активно сотрудничал с бизнесом: выступал консультантом крупных компаний, в том числе товарищества братьев Нобель и крупнейшей масложировой фирмой России «Салолин», так что нравы делового мира были знакомы ему не понаслышке.
Трудно перечислить хотя бы бегло те задачи, за которые брался Химический комитет. Для производства пороха требовалась серная кислота, но сернокислотные заводы размещались в Польше и Прибалтике, где шли бои, — и Ипатьев мобилизовал промышленников на строительство 20 новых заводов этого профиля (и заслужил от председателя Государственной думы Михаила Родзянко прозвище «кислотный диктатор»). Развернул производство боевых отравляющих газов — фосгена и хлора, а заодно и азотнокислого бария и желтого фосфора для зажигательных бомб и огнеметов. Глава Химического комитета писал в воспоминаниях: «Войну мы свободно могли продолжать еще очень долгое время, потому что к январю и февралю 1917 года мы имели громадный запас взрывчатых веществ в миллионах различных снарядов и, кроме того, более миллиона пудов свободных взрывчатых веществ». Эти боеприпасы пригодились в течение четырех лет братоубийственной Гражданской войны.
Химическому комитету пришлось «разруливать» запутанный вопрос о производстве противогазов, в котором столкнулись интересы конкурирующих изобретателей, промышленников и их покровителей в высших сферах. Ипатьев настоял, чтобы приоритет был отдан противогазу профессора Николая Зелинского и инженера Кумманта с питерского завода «Треугольник». Первый придумал использовать для защиты дыхания активированный уголь, второй предложил резиновую маску, защищающую лицо. Член императорского дома принц Александр Ольденбургский, верховный начальник санитарной и эвакуационной части, из лоббистских соображений успел заказать 3,5 млн противогазов неудачного образца на заводе «Респиратор», отобрав для этой цели все имевшиеся запасы активированного угля. Всего за время войны было изготовлено более 15 млн противогазов, из них 11,2 млн — системы Зелинского — Кумманта. Кстати, Куммант запатентовал свое изобретение и получал по сорок копеек с каждого противогаза (всего свыше 4 млн рублей, огромные по тем временам деньги). Интеллигент Зелинский «в порыве патриотизма» отказался от всяких прав, но Ипатьев настоял, чтобы Зелинскому выплатили миллион рублей премии. Миллионером профессор, впрочем, не стал: из-за революции деньги до него так и не дошли.
Современник и соратник Ипатьева генерал Вадим Михайлов писал позже в воспоминаниях: «Война дала громадный толчок к развитию отечественной химической промышленности… Химический комитет… призвал к этому делу все крупные общественные организации, научные силы и представителей промышленности». Владельцы химического бизнеса Юга России так ответили Ипатьеву: «Признав в Вашем лице человека, который оказал родине громадную услугу в деле организации нашей химической промышленности, мы единогласно постановили просить Вас принять на себя председательство в новой нарождающейся крайне необходимой для родины организации». Но октябрь 1917-го оборвал эту работу.
И Ванков, и Ипатьев, веря в лучшее, поначалу сотрудничали с Советской властью, привлеченные как незаменимые специалисты, но в 1930 году Ипатьев не вернулся из зарубежной командировки, узнав о расстрелах своих коллег (в том числе Михайлова) в Москве, и устроился на работу в американскую нефтехимическую корпорацию Universal Oil, а заодно получил профессорскую кафедру в университете Чикаго. Он дожил до 1952 года, Ванков же, оставшийся в СССР, скончался в 1937 году — накануне предполагаемого ареста.
За рулем «Руссо-Балта»
Путь Симеона Ванкова из военных в организаторы промышленности не был чем-то уникальным. Напротив, в России начала XX века с ее бурно развивающейся промышленностью переход офицера или чиновника в крупный бизнес был пусть не совсем типичным, но вполне приемлемым шагом ввиду открывавшихся перспектив и возможностей для самореализации.
Начало карьеры директора Русско-Балтийского вагонного завода Михаила Владимировича Шидловского было вполне типичным для мальчика из провинциальной дворянской семьи. Морской кадетский корпус, учебное плавание на клипере «Пластун». Затем он окончил Александровскую военно-юридическую академию. Но после нее он отказался от продолжения военной службы и перешел на «гражданку» — в канцелярию Госсовета и Министерство финансов, стал членом Совещания при министре. И тут Шидловский ушел с госслужбы: его избрали председателем правления одного из крупнейших машиностроительных предприятий империи — Акционерного общества Русско-Балтийского вагонного завода (РБВЗ).
Русско-Балтийский вагонный завод появился в 1869 году в Риге как филиал немецко-бельгийской вагоностроительной компании Van der Zypen und Charlier, но уже через десяток лет стал российским открытым акционерным обществом. Поначалу предприятие занималось производством подвижного состава, но к началу XX века массовое железнодорожное строительство в России закончилось и потребность в новых вагонах уменьшилась. Завод переживал глубокий кризис, и вчерашний чиновник Шидловский и пришедшая с ним на завод новая, как сейчас бы сказали, команда менеджеров предложили акционерам крутой разворот бизнеса: запуск производства автомобилей. В 1909 году из ворот завода выехал первый автомобиль марки «Русско-Балтийский», и это название, вскоре сокращенное до «Руссо-Балт», осталось в истории символом дореволюционного российского автомобиля. Шикарные «Руссо-Балты» стали символом престижа, пополнили гаражи аристократов, крупнейших промышленников и чиновников. Автомобиль на фотографиях Николая II — тоже чаще всего «Руссо-Балт». Строки Игоря Северянина «Радикальное средство от скуки — ваш изящный мотор-ландоле. Я люблю ваши смуглые руки на эмалевом белом руле» вполне могли быть посвящены «Руссо-Балту», поскольку в кузове ландоле (жесткая крыша над передними сиденьями и мягкий откидывающийся верх над задними) эта машина была весьма популярна.
Помимо автомобилей завод собирал трамваи, моторы, артиллерийские передки с зарядными ящиками, сельхозмашины и продолжал выпускать вагоны. Но планы Шидловского устремлялись выше: в 1911 году в Риге при заводе появилась авиационная мастерская, которая в следующем году расширилась до авиационного отдела РБВЗ, а руководить ею пригласили молодого инженера Игоря Сикорского. Именно его сотрудничество с Шидловским, разглядевшим в Сикорском незаурядный потенциал, и предоставленные РБВЗ возможности и обеспечили триумф русской авиации — создание первых в мире четырехмоторных тяжелых самолетов «Русский витязь» и «Илья Муромец». Последний выпускался петербургским подразделением РБВЗ в промышленных масштабах и на первом этапе мировой войны не знал себе равных. Также завод выпускал лицензионные истребители французских моделей («Ньюпор», «Блерио», «Фарман»). Интересна и трагична дальнейшая судьба Михаила Шидловского: в 1914 году его призвали на действительную военную службу. Он стал командиром эскадры самолетов «Илья Муромец» — первого в мире соединения тяжелых бомбардировщиков. А в 1918-м его вместе с сыном расстреляла ЧК.
Достижения российского ВПК в 1914–1917 годах, а также военной экономики в целом — славная, хотя и забытая страница отечественной истории. Перевод промышленности, транспорта, других отраслей на военные рельсы происходил в условиях капиталистической экономики. Россия периода Первой мировой войны не знала ничего подобного голоду и хаосу Второй мировой. В повестке дня был не «трудовой подвиг», а выбор наиболее рациональных управленческих решений.
Еще одна тяжелейшая проблема России в начале Первой мировой — катастрофическая нехватка химических компонентов для производства взрывчатых веществ. До войны сырье для выработки тротила поступало из Германии, так что с началом боевых действий оказалось, что этих запасов хватит лишь на четыре-пять месяцев. Вопросом жизни и смерти государства стало максимально быстрое налаживание производства бензола и толуола, из которых изготовляли тротил.
Решить эту задачу выпало Комиссии по заготовке взрывчатых веществ (впоследствии — Химический комитет при ГАУ), которую возглавил профессор Михайловской артиллерийской академии, видный ученый-химик Владимир Ипатьев. В ноябре 1914 года его отправили в командировку в Донбасс. Обследовав местные коксовые фабрики, Ипатьев отрапортовал: на базе местных углей и имеющейся коксохимической промышленности можно «уже через 2–3 месяца начать постановку толуола и бензола».
Первое препятствие оказалось сугубо правовым — ряд компаний отказались взять на себя наладку новых производств, так как боялись нарушить права… немецких концессионеров! Например, Южно-Днепровское общество в Кадиевке было связано с фирмой из Германии десятилетним контрактом, по которому той принадлежало право использования всех продуктов коксования. И правительство ничего не могло поделать с условиями коммерческого договора, подписанного с компанией вражеской страны.
Поэтому в Кадиевке комитету Ипатьева пришлось строить казенный бензольный завод, а параллельно в те же сроки — с февраля по август 1915-го — привлеченная заказом российского государства частная бельгийская компания построила еще один такой завод — в Макеевке. Завод в Кадиевке вошел в историю следующей сценой. Помощник военного министра генерал Александр Вернандер не верил, что такой большой завод может быть построен в столь сжатые сроки. Он спросил Ипатьева: «Чем Вы, генерал, можете гарантировать осуществление этой постройки в течение такого краткого времени?» Тот ответил: «Я не капиталист, Ваше превосходительство, и гарантировать его денежной неустойкой не могу. Единственное, что я могу предложить в залог, — это мою голову». Но химик скромничал — уже вскоре предприниматели, изумленные его деловой хваткой, недоумевали: «Генерал Ипатьев — лучший коммерсант, чем мы». Как и многие крупные российские химики, до войны Ипатьев активно сотрудничал с бизнесом: выступал консультантом крупных компаний, в том числе товарищества братьев Нобель и крупнейшей масложировой фирмой России «Салолин», так что нравы делового мира были знакомы ему не понаслышке.
Трудно перечислить хотя бы бегло те задачи, за которые брался Химический комитет. Для производства пороха требовалась серная кислота, но сернокислотные заводы размещались в Польше и Прибалтике, где шли бои, — и Ипатьев мобилизовал промышленников на строительство 20 новых заводов этого профиля (и заслужил от председателя Государственной думы Михаила Родзянко прозвище «кислотный диктатор»). Развернул производство боевых отравляющих газов — фосгена и хлора, а заодно и азотнокислого бария и желтого фосфора для зажигательных бомб и огнеметов. Глава Химического комитета писал в воспоминаниях: «Войну мы свободно могли продолжать еще очень долгое время, потому что к январю и февралю 1917 года мы имели громадный запас взрывчатых веществ в миллионах различных снарядов и, кроме того, более миллиона пудов свободных взрывчатых веществ». Эти боеприпасы пригодились в течение четырех лет братоубийственной Гражданской войны.
Химическому комитету пришлось «разруливать» запутанный вопрос о производстве противогазов, в котором столкнулись интересы конкурирующих изобретателей, промышленников и их покровителей в высших сферах. Ипатьев настоял, чтобы приоритет был отдан противогазу профессора Николая Зелинского и инженера Кумманта с питерского завода «Треугольник». Первый придумал использовать для защиты дыхания активированный уголь, второй предложил резиновую маску, защищающую лицо. Член императорского дома принц Александр Ольденбургский, верховный начальник санитарной и эвакуационной части, из лоббистских соображений успел заказать 3,5 млн противогазов неудачного образца на заводе «Респиратор», отобрав для этой цели все имевшиеся запасы активированного угля. Всего за время войны было изготовлено более 15 млн противогазов, из них 11,2 млн — системы Зелинского — Кумманта. Кстати, Куммант запатентовал свое изобретение и получал по сорок копеек с каждого противогаза (всего свыше 4 млн рублей, огромные по тем временам деньги). Интеллигент Зелинский «в порыве патриотизма» отказался от всяких прав, но Ипатьев настоял, чтобы Зелинскому выплатили миллион рублей премии. Миллионером профессор, впрочем, не стал: из-за революции деньги до него так и не дошли.
Современник и соратник Ипатьева генерал Вадим Михайлов писал позже в воспоминаниях: «Война дала громадный толчок к развитию отечественной химической промышленности… Химический комитет… призвал к этому делу все крупные общественные организации, научные силы и представителей промышленности». Владельцы химического бизнеса Юга России так ответили Ипатьеву: «Признав в Вашем лице человека, который оказал родине громадную услугу в деле организации нашей химической промышленности, мы единогласно постановили просить Вас принять на себя председательство в новой нарождающейся крайне необходимой для родины организации». Но октябрь 1917-го оборвал эту работу.
И Ванков, и Ипатьев, веря в лучшее, поначалу сотрудничали с Советской властью, привлеченные как незаменимые специалисты, но в 1930 году Ипатьев не вернулся из зарубежной командировки, узнав о расстрелах своих коллег (в том числе Михайлова) в Москве, и устроился на работу в американскую нефтехимическую корпорацию Universal Oil, а заодно получил профессорскую кафедру в университете Чикаго. Он дожил до 1952 года, Ванков же, оставшийся в СССР, скончался в 1937 году — накануне предполагаемого ареста.
За рулем «Руссо-Балта»
Путь Симеона Ванкова из военных в организаторы промышленности не был чем-то уникальным. Напротив, в России начала XX века с ее бурно развивающейся промышленностью переход офицера или чиновника в крупный бизнес был пусть не совсем типичным, но вполне приемлемым шагом ввиду открывавшихся перспектив и возможностей для самореализации.
Начало карьеры директора Русско-Балтийского вагонного завода Михаила Владимировича Шидловского было вполне типичным для мальчика из провинциальной дворянской семьи. Морской кадетский корпус, учебное плавание на клипере «Пластун». Затем он окончил Александровскую военно-юридическую академию. Но после нее он отказался от продолжения военной службы и перешел на «гражданку» — в канцелярию Госсовета и Министерство финансов, стал членом Совещания при министре. И тут Шидловский ушел с госслужбы: его избрали председателем правления одного из крупнейших машиностроительных предприятий империи — Акционерного общества Русско-Балтийского вагонного завода (РБВЗ).
Русско-Балтийский вагонный завод появился в 1869 году в Риге как филиал немецко-бельгийской вагоностроительной компании Van der Zypen und Charlier, но уже через десяток лет стал российским открытым акционерным обществом. Поначалу предприятие занималось производством подвижного состава, но к началу XX века массовое железнодорожное строительство в России закончилось и потребность в новых вагонах уменьшилась. Завод переживал глубокий кризис, и вчерашний чиновник Шидловский и пришедшая с ним на завод новая, как сейчас бы сказали, команда менеджеров предложили акционерам крутой разворот бизнеса: запуск производства автомобилей. В 1909 году из ворот завода выехал первый автомобиль марки «Русско-Балтийский», и это название, вскоре сокращенное до «Руссо-Балт», осталось в истории символом дореволюционного российского автомобиля. Шикарные «Руссо-Балты» стали символом престижа, пополнили гаражи аристократов, крупнейших промышленников и чиновников. Автомобиль на фотографиях Николая II — тоже чаще всего «Руссо-Балт». Строки Игоря Северянина «Радикальное средство от скуки — ваш изящный мотор-ландоле. Я люблю ваши смуглые руки на эмалевом белом руле» вполне могли быть посвящены «Руссо-Балту», поскольку в кузове ландоле (жесткая крыша над передними сиденьями и мягкий откидывающийся верх над задними) эта машина была весьма популярна.
Помимо автомобилей завод собирал трамваи, моторы, артиллерийские передки с зарядными ящиками, сельхозмашины и продолжал выпускать вагоны. Но планы Шидловского устремлялись выше: в 1911 году в Риге при заводе появилась авиационная мастерская, которая в следующем году расширилась до авиационного отдела РБВЗ, а руководить ею пригласили молодого инженера Игоря Сикорского. Именно его сотрудничество с Шидловским, разглядевшим в Сикорском незаурядный потенциал, и предоставленные РБВЗ возможности и обеспечили триумф русской авиации — создание первых в мире четырехмоторных тяжелых самолетов «Русский витязь» и «Илья Муромец». Последний выпускался петербургским подразделением РБВЗ в промышленных масштабах и на первом этапе мировой войны не знал себе равных. Также завод выпускал лицензионные истребители французских моделей («Ньюпор», «Блерио», «Фарман»). Интересна и трагична дальнейшая судьба Михаила Шидловского: в 1914 году его призвали на действительную военную службу. Он стал командиром эскадры самолетов «Илья Муромец» — первого в мире соединения тяжелых бомбардировщиков. А в 1918-м его вместе с сыном расстреляла ЧК.
Достижения российского ВПК в 1914–1917 годах, а также военной экономики в целом — славная, хотя и забытая страница отечественной истории. Перевод промышленности, транспорта, других отраслей на военные рельсы происходил в условиях капиталистической экономики. Россия периода Первой мировой войны не знала ничего подобного голоду и хаосу Второй мировой. В повестке дня был не «трудовой подвиг», а выбор наиболее рациональных управленческих решений.