И смех, и грех на Афганской войне. Ч.12
Почему ребенка нельзя оставлятьс бультерьером?
И смех, и грех на Афганской войне. Ч.2
И смех, и грех на Афганской войне. Ч.3
И смех, и грех на Афганской войне. Ч.4
И смех, и грех на Афганской войне. Ч.5
И смех, и грех на Афганской войне. Ч.6
И смех, и грех на Афганской войне. Ч.7
И смех, и грех на Афганской войне. Ч.8
И смех, и грех на Афганской войне. Ч.9
И смех, и грех на Афганской войне. Ч.10
И смех, и грех на Афганской войне. Ч.11
Сцена 23
Я, надо сказать, большой фанат часов. Эти наручные механические устройства всегда во мне вызывали чувство и восхищения, и некое эстетическое удовольствие, но это если часы красивы. Первые часы я купил в пятнадцать лет на свои заработанные.
Да, без всякой инословесности, стоя у токарного станка на Ташкентском тракторном заводе, будучи на практике первого курса СПТУ-57. Правда, как мне кажется, практика была больше испытанием, мол, твоё это – завод, или нет, потому как началась она с сентября, то есть, с первых же недель обучения и шла три месяца, каждый рабочий день по шесть часов, как малолеткам.
Часы были «Полёт», с автоподзаводом, в квадратной форме. Хороши, в общем.
В Афгане часов у народа было мало, время было прерогативой офицеров, именно им необходимо было точно знать время выхода или начала атаки, но и солдаты тоже старались добыть часы для постоянной носки, а не для дембеля. Полезно всё же знать, когда смена постов или сколько осталось до конца твоей смены.
Но, всё же у солдат часы были единичны, например, в разведке до мая часы были только у двоих, а когда попал в танковый экипаж, то время мы определяли по радиоприёмнику, в котором были встроены электронные часы.
Как всегда, часы в Афганистане не были дешевы и доступны. Попадались, конечно, тайваньские и корейские подделки японских часов, но их было немного, а в основном всё же главенствовала Япония. Дешевку в дуканы не привозили до 1980 года дукандоры, просто никто их не покупал, но с появлением советского солдата многое поменялось в мелкоторговом бизнесе, и дешевка, плюс электронные часы, попёрли валом уже во второй половине 80-го года.
Главными механическими часами считались Omax, Seiko и Orient. Купить их могли единицы, и особенно недоступными были Seiko. Впрочем, так было всегда, так и есть сегодня – это самые дорогие японские часы.
Помню, мы с другом в 2008 году ходили в Токио по району Акихабара, где жилых домов нет вовсе, а стоят одни только дома-магазины. Он, как сотрудник Epson, считал, что имеет право носить только часы Seiko (Epson, если кто знает, подразделение Seiko), и мы искали именно их. Нашли, что он хотел. Ценник кусачий, поторговались для приличия, нам, опять же для приличия, скинули пять процентов – берёт. Я его спрашиваю, а что так дорого-то, он удивлённо смотрит на меня и говорит – это же Seiko.
В сентябре мужики из моего экипажа начали переговоры с кем-то наверху на тему двух бочек соляры. Переговоры прошли успешно и пара бочек соляры была успешно обменена в ближнем дукане на трое часов – дембель на носу же. Я взял в руки то, что досталось мне – не нравятся. Аляповатые, ядовито красный циферблат на корпусе из нержавейки, браслет из неё же. Не мои, одним словом, но решили, что они должны быть мои – принял.
Не ехать же домой и впрямь голым. Когда на кушкинской таможне у меня их отобрал сбитый такой сержант-пограничник, я даже испытал чувство облегчения, как если бы кто-то мне подарил картину, которая мне не нравится, а потом эту картину выпросил кто-то из родни.
Уже ближе к осени по дуканам всея губернского города Герат вовсю продавались и электронные Casio, и китайские копии электронных часов, которые почему-то шли под брендом National.
Потом National с кучей мелодий, о чём говорили рекламные надписи прямо на циферблате, стали появляться и в чековых магазинах, но мне в чековый магазин впервые довелось попасть только в Ташкенте, а что там продавалось в полковом, я так и не узнал.
Все свои 72 чека Внешпосылторга вместе с 72 рублями боевых я получил уже в Кушке, после перехода границы.
Post Scriptum. Всё-таки при всём выборе часов в наши дни, я так и не утерпел — купил себе мечту афганского периода моей биографии.
Сцена 22
Любая война когда-нибудь заканчивается, что трёхсотлетняя, что твоя личная. И многие дембеля или отслужившие свою «командировку» офицеры возвращались домой через Ташкент, который стал воротами Афгана. Ташкент мой родной город, в нём я родился в 1960 году, в нём пошел в школу, в него и вернулся после службы в конце ноября 1980 года.
Но волею судьбы мой дом располагался всего в сотне метров от новой территории окружного военного госпиталя, и я часто, да что там часто, каждый день ходил в него к своему другу Саше Бредихину, который на подрыве чуть не потерял ногу, но военные медики её спасли.
В Ташкент же прилетали борта с командировочными, с дембелями, из него же улетали в Кабул. Поэтому слово «Тузель» стало для большинства «афганцев» паролем, за которым стояло их военное прошлое, встреча или прощание с домом, с Союзом.
Ташкент очень хорошо знал о том, что происходило в Афгане. Если где-нибудь в Панджшерском ущелье начиналась операция, то Тузель наполнялся машинами скорой помощи, и в госпитале принимали новую партию раненых.
Работники аэродрома Тузель, водители скорых, жители домов, что стояли вдоль трассы, где с интервалом в пять минут ехали эти скорые (интервал держали, чтобы не было понятно, что это колонна из скорых), все знали про Афган, и нас, воинов-интернационалистов в Ташкенте всегда встречали как фронтовиков.
Это потом в Союзе пошла волна народной любви, поднявшая нас в конце восьмидесятых, начале девяностых, а ташкентцам не нужно было рассказывать о том, что происходило за речкой.
Первой точкой, куда дембеля просили таксистов привезти в Ташкенте, был ресторан «Зеравшан». Названный в честь золотоносной реки в пустыне, он для ташкентского общепита стал золотоносной рекой.
Всякий старался в него попасть, но те, кто в СССР пожил, знал, что попасть в любой ресторан было не просто, а в военной форме, с легко узнаваемым загаром на лице, со взглядом, который появлялся от внимательного всматривания вдаль, «афганцев» вычисляли легко и драли с них как хотели.
Мол, гуляй рванина, один раз живём, свадьба денег не жалеет и так далее и тому подобное. А потому «Зеравшан» был доступен не всем, а лишь тем, кто побогаче.
На втором месте стояли «Голубые купола». Полуресторан, полустоловка, но с шикарной архитектурой и вкусной кухней, он был куда доступнее, но всё равно недешев. Конечно же, в двухмиллионном городе ресторанов было куда больше, но на слуху у людей, не знавших Ташкента, были эти два ресторанчика.
Те, кто знал Ташкент получше, любил отдыхать в Чиланзарских ресторанах или в Парке Тельмана, а лётчики военно-транспортной авиации, которые мотались в Афган регулярно, как правило предпочитали попить пивка в пивной на Паркентском рынке у старого еврея дяди Миши.
Жук был этот дядя Миша страшный, и потихоньку бодяжил пиво водой и недоливал, впрочем, тут он мало отличался от остальных пивников страны Советов, а вот его фокусы с монетами были достойны уважения, а потом мы, те кто о них знал, про них молчали.
Отсыпаешь деньги дяде Мише за очередную порцию бокалов, а он смотрит на свои открытые ладони и говорит, мол, не хватает. И показывает тебе, считай.
Смотришь, и впрямь двадцати копеек не хватает, и вроде считал всё правильно, но факт на лицо и вытаскиваешь ещё одну двадцатикопеечную монету и отдаёшь. А фокус был в том, что он умудрялся проронить монету, и именно двадцатикопеечную между пальцев и ими же её зажать.
Сам вычислил его только потому, что точно подсчитал деньги, не был пьян, а потом ещё и заставил его перевернуть ладонь. Он мне за сообразительность, тогда лишнюю кружку от щедрот налил.
Помню эпизод в другой пивной, в конце главной аллеи Парка имени Тельмана. Сидят четверо, трое молодых мужчин, офицеров-летунов и одна женщина. Они молчаливо пьют водку, запивая пивом, а она только водку и уже совсем готовая. Она держится за плечо одного из мужиков, пьяно кричит ему, что они все виноваты в его смерти, они не спасли, а она потому, что изменила.Чёрная сцена в полупустой пивнушке.
Был в Ташкенте ещё один соблазн для «афганцев» – чековые магазины. Точнее, их было всего три, но общедоступным, точнее, доступным при наличии чеков Внешпосылторга был зал в ЦУМе. Сказать, что там было товарное изобилие, тоже не могу, наверное, дело именно в количестве народа, прибывавшего в Ташкент с чеками, просто всё раскупали на корню.
Но и там продавцы намекали, что, если заплатишь побольше, ассортимент может чудесным образом расшириться. Кстати, Ташкент был не только воротами для военнослужащих ограниченного контингента Советских войск в Афганистане, но и для контрабандистов, а потому в ташкентских комиссионках в отличие от комиссионных магазинов других городов Союза были такие крутые вещи, о которых те же москвичи, например, или ленинградцы, могли только мечтать. Японские двухкассетники, катушечные магнитофоны класса Hi-Fi, а в конце войны уже и усилки класса Hi-End можно было увидеть в комиссионках рядами на полках.
Ташкент, несмотря на жару, представлялся многим после Афгана таким раем на земле. Фонтаны кругом, даже во дворах домов, много деревьев, огромное количество кафешек с национальными узбекскими блюдами, добрый весёлый народ, все относились к «афганцам» с дружелюбием и уважением.
А торгаши и рестораторы, что с них возьмёшь, профессия обязывает.
У меня как у местного останавливались практически все, кого близко знал в полку, и кто ехал через Ташкент, а поток «афганцев» был не менее 80% от числа всех отправляющихся туда и возвращающихся оттуда.
Как мощнейший транспортный узел, Ташкент перевозил по железке и самолётами тысячи и тысячи пассажиров. С билетами всё равно было напряжно, и порой у меня пацаны ночевали по две три ночи, прежде чем могли уехать.
Я рад, что мой родной город, стал на какой-то момент для многих, кто служил там, за речкой, тоже родным.
Автор : Павел Ширшов . Родился в 1960 году, в Ташкенте. Там же учился в школе и дальше. Работал на заводе, потом служил, в Афганистане. Город Алишера Навои - Герат, своей красотой и пестротой впечатлений остался в душе на всю жизнь. Служил рядовым, разведчиком, последние полгода службы танкистом. Представлялся к медали "За Отвагу", но не награждён. Писать начал в Афгане.