Черное море ночью - Иван Айвазовский
Николай Лейкин."АЙВАЗОВСКИЙ"
(Сценка)
Черный купец сидел до одну сторону стола около чайного прибора и пощелкивал щипчиками, дробя куски сахару на более мелкие части. Рыжий купец помещался по другую сторону стола и просматривал газету, вздетую на палку.
- Ну, что Кобургский?1 - спросил черный купец рыжего.
- Да ничего сегодня про него не пишут. Второй день уж не пишут. Надо полагать, уж не отменили его. Да и пора. Надоел. Ну что ему мотаться в политическом гарнизоне. Побаловал, да и будет.
- Да нешто это можно, обы отменить?
- Отчего же? Бисмарк2 все может. Погоди, вот конгресс всех нот будет, так и совсем запретят. Из-за чего Бисмарк с Кальноки3 шушукались-то? Все из-за этого. "Надо, говорят, нам нашего молодца посократить. Достаточно ему мозолить глаза". Довольно. Уж ежели залез, то сиди и пей себе пиво с букивротами, а действовать не смей. Немец немца завсегда послушает.
- Чего ему! Он теперь при генеральском мундире и при шпорах.
- А вот конгресс нот порешит, так и шпоры спилят.
- Уж хоть бы решали скорей. Куда его решат?
- Да куда решить? Решат, я думаю, в Калугу. Этих всех в Калугу решают. Туда и Шамиль решен был4. Баттенберга5 тоже в Калугу везли, да сбежал он с дороги.
Рыжий купец опять углубился в чтение.
- Пей чай-то. Чего тут? Остынет. Вон я кусочков сахару нащипал,- сказал черный купец.
- А вот сейчас, только про Айвазовского юбилей дочту. Юбилей ему устраивают,- отвечал рыжий купец.
- Какой это Айвазовский? Чем он торгует?
- Живописец он, картины водяные пишет.
- О-о! А я думал, наш брат купец.
- Чего ты окаешь-то! Этому стоит юбилей сделать, хоть он и не купец. Главное дело, пятьдесят лет живописного рукомесла день в день выполнил, точка в точку. А это не шутка. Ведь за последнее время у нас все какие юбилеи бывали: семь лет, тринадцать лет, а то так и четыре с половиной. Четырехсполовинойлетний юбилей - нешто это можно. А тут пятьдесят лет! Говорят, он за это время одного полотна стравил столько, что щеколдинской фабрике в год не сработать.
- Водяные картины, ты говоришь, он писал?
- Только водяные. Вода, вода и вода. Вода и небесы - и ничего больше. И ведь в чем штука: только одну синюю краску и покупал. Разве малость белилами разводил.
- Ну, водяные-то картины не мудрость. Вот ежели бы портреты.
- Не мудрость! Нет, ты попробуй-ка пятьдесят лет подряд все одной и той же синей краской. Ведь он ею, может статься, миллион аршин полотна замазал. Да ведь не зря мазал, а надо тоже так, чтобы выходило что-нибудь. А у него было как. Вот поставишь ты его картину к стене, к примеру, а супротив ее утку пустишь, смотришь, утка-то в картину и лезет, на воду, значит, идет. Уток надувал.
- Т-с... Ну, это действительно. А портретов он не писал?
- Ни боже мой! Только одна вода да небесы. Да он и не умеет портреты... начал, говорят, раз с одного купца писать портрет, глядь, а вместо купца-то не то облизьяна, не то черт, а из пасти фонтал воды льется.
- Скажи на милость!
- Да. Кому уж бог какое упование дал. Другой вот способен только вывески для мелочных лавочек писать, чтобы фрукта была, хлеб, стеариновые свечи, а воду не может. А этот только воду да небесы. Третий и для мелочной лавочки не напишет вывески, а для табачной в лучшем виде. Дай ты ему турку с трубкой написать, либо арапа с цигаркой - напишет, а заставь воду - не может. Ты думаешь, воду-то легко, чтобы по-настоящему выходило?
- Да что говорить!
- А у Айвазовского как угодно. С мальчишек уж руку набил. И ведь что удивительно-то: надо тебе морскую воду - он морскую напишет, надо речную - речная готова. И видишь ты сейчас, что это речная вода, а это морская.
- И на вкус? - спросил черный человек.
- Чудак человек! Как же можно на вкус-то?
- А ежели лизнуть по картине? Ведь морская вода соленая.
- Ах, вот это-то! Так. Да кто ж его знает, может статься, в морскую-то воду он и прибавлял соли, только я его картины видеть видел, а лизать не лизал. Да ведь и не допустят до этого на выставке. Ну-ка, коли ежели вся публика начнет лизать картину? Что из этого выйдет? До дыр и пролижешь. А его айвазовские картины дорогие.
- И фонтал может написать?
- И фонтал. Глядишь - ну, вот живой, да и только. Такое уж ему от бога умудрение.
- А болотную воду?
- И болотную воду. Одно только - зельтерской воды он не мог ухитриться написать; сколько ни старался - не выходит, да и что ты хочешь!
- Не далось?
- Не может. Пробовал хоть стаканчик - не выходит, да и шабаш. Уж он и так и эдак - нет. Колодезная, ключевая - всякая выходит, а зельтерскую не может.
- А кипяток?
- Кипяток? Кипяток выходит, а самовар не выходит. И так он за пятьдесят лет к этой воде пристрастился, что только о воде и думает, только о воде и разговаривает. Жареного даже ничего не ест, а только варево. Каждый день только уха и уха - в том его и пища. От воды, говорит, я себе капиталы нажил, так ничего мне теперича кроме воды и не надо.
- Капиталы?
- При больших капиталах состоит. В Крыму, в Феодосии, у него большое поместье и тоже стоит на воде. Спереди море, сбоку река, а сзади фонталы ключевой воды бьют. Нынче он городу Феодосии пятьдесят тысяч ведер воды в день на водопровод подарил. "Нате, говорит, пользуйтесь". Гости к нему приедут, а он сейчас водой угощать.
- Ну, это не больно вкусно.
- Так-то оно так, но старичка уважают. Пьют. И ничем ты его не утешишь, как ежели из всех его кадок хоть по рюмке воды выпьешь.
- А у него кадки в доме стоят?
- Никакой мебели, а только кадки стоят, крышками прикрытые, и это взаместо стульев и столов. На кадках все сидят, на кадке с водой простую уху хлебают - вот и все угощение. Потом купаться. Сначала в морской воде все выкупаются, потом в речной и, наконец, в ключевой на загладку. Требовает. Коли уж, говорит, в гости пришел, то действуй по-нашему. В чужой монастырь с своим уставом не ходят.
- И как это его умудрило насчет воды?
- Видение было в юности. "Напиши ты, говорит, Ноев потоп, чтоб ничего не было видно, а только одна вода и небесы". Написал, и с тех пор вода, вода и вода.
- Водку-то он пьет ли?
- А то как нее? Ведь она тоже вода. Ты водку от воды нешто можешь отличить. По виду ни в жизнь. Лизнешь - ну, дело другое. Водку он пьет. Да ты чего к водке-то подговариваешься? Не хочешь ли уж дербалызнуть? - спросил рыжий купец.
- Следовало бы за здоровье старичка. Как его?..
- Айвазовский.
- Следовало бы за господина водяного живописца Айвазовского.
- Ну, вали!
- Прислужающий! Насыпь-ка нам пару баночек хрустальной! - крикнул трактирному слуге черный купец.
(Сценка)
Черный купец сидел до одну сторону стола около чайного прибора и пощелкивал щипчиками, дробя куски сахару на более мелкие части. Рыжий купец помещался по другую сторону стола и просматривал газету, вздетую на палку.
- Ну, что Кобургский?1 - спросил черный купец рыжего.
- Да ничего сегодня про него не пишут. Второй день уж не пишут. Надо полагать, уж не отменили его. Да и пора. Надоел. Ну что ему мотаться в политическом гарнизоне. Побаловал, да и будет.
- Да нешто это можно, обы отменить?
- Отчего же? Бисмарк2 все может. Погоди, вот конгресс всех нот будет, так и совсем запретят. Из-за чего Бисмарк с Кальноки3 шушукались-то? Все из-за этого. "Надо, говорят, нам нашего молодца посократить. Достаточно ему мозолить глаза". Довольно. Уж ежели залез, то сиди и пей себе пиво с букивротами, а действовать не смей. Немец немца завсегда послушает.
- Чего ему! Он теперь при генеральском мундире и при шпорах.
- А вот конгресс нот порешит, так и шпоры спилят.
- Уж хоть бы решали скорей. Куда его решат?
- Да куда решить? Решат, я думаю, в Калугу. Этих всех в Калугу решают. Туда и Шамиль решен был4. Баттенберга5 тоже в Калугу везли, да сбежал он с дороги.
Рыжий купец опять углубился в чтение.
- Пей чай-то. Чего тут? Остынет. Вон я кусочков сахару нащипал,- сказал черный купец.
- А вот сейчас, только про Айвазовского юбилей дочту. Юбилей ему устраивают,- отвечал рыжий купец.
- Какой это Айвазовский? Чем он торгует?
- Живописец он, картины водяные пишет.
- О-о! А я думал, наш брат купец.
- Чего ты окаешь-то! Этому стоит юбилей сделать, хоть он и не купец. Главное дело, пятьдесят лет живописного рукомесла день в день выполнил, точка в точку. А это не шутка. Ведь за последнее время у нас все какие юбилеи бывали: семь лет, тринадцать лет, а то так и четыре с половиной. Четырехсполовинойлетний юбилей - нешто это можно. А тут пятьдесят лет! Говорят, он за это время одного полотна стравил столько, что щеколдинской фабрике в год не сработать.
- Водяные картины, ты говоришь, он писал?
- Только водяные. Вода, вода и вода. Вода и небесы - и ничего больше. И ведь в чем штука: только одну синюю краску и покупал. Разве малость белилами разводил.
- Ну, водяные-то картины не мудрость. Вот ежели бы портреты.
- Не мудрость! Нет, ты попробуй-ка пятьдесят лет подряд все одной и той же синей краской. Ведь он ею, может статься, миллион аршин полотна замазал. Да ведь не зря мазал, а надо тоже так, чтобы выходило что-нибудь. А у него было как. Вот поставишь ты его картину к стене, к примеру, а супротив ее утку пустишь, смотришь, утка-то в картину и лезет, на воду, значит, идет. Уток надувал.
- Т-с... Ну, это действительно. А портретов он не писал?
- Ни боже мой! Только одна вода да небесы. Да он и не умеет портреты... начал, говорят, раз с одного купца писать портрет, глядь, а вместо купца-то не то облизьяна, не то черт, а из пасти фонтал воды льется.
- Скажи на милость!
- Да. Кому уж бог какое упование дал. Другой вот способен только вывески для мелочных лавочек писать, чтобы фрукта была, хлеб, стеариновые свечи, а воду не может. А этот только воду да небесы. Третий и для мелочной лавочки не напишет вывески, а для табачной в лучшем виде. Дай ты ему турку с трубкой написать, либо арапа с цигаркой - напишет, а заставь воду - не может. Ты думаешь, воду-то легко, чтобы по-настоящему выходило?
- Да что говорить!
- А у Айвазовского как угодно. С мальчишек уж руку набил. И ведь что удивительно-то: надо тебе морскую воду - он морскую напишет, надо речную - речная готова. И видишь ты сейчас, что это речная вода, а это морская.
- И на вкус? - спросил черный человек.
- Чудак человек! Как же можно на вкус-то?
- А ежели лизнуть по картине? Ведь морская вода соленая.
- Ах, вот это-то! Так. Да кто ж его знает, может статься, в морскую-то воду он и прибавлял соли, только я его картины видеть видел, а лизать не лизал. Да ведь и не допустят до этого на выставке. Ну-ка, коли ежели вся публика начнет лизать картину? Что из этого выйдет? До дыр и пролижешь. А его айвазовские картины дорогие.
- И фонтал может написать?
- И фонтал. Глядишь - ну, вот живой, да и только. Такое уж ему от бога умудрение.
- А болотную воду?
- И болотную воду. Одно только - зельтерской воды он не мог ухитриться написать; сколько ни старался - не выходит, да и что ты хочешь!
- Не далось?
- Не может. Пробовал хоть стаканчик - не выходит, да и шабаш. Уж он и так и эдак - нет. Колодезная, ключевая - всякая выходит, а зельтерскую не может.
- А кипяток?
- Кипяток? Кипяток выходит, а самовар не выходит. И так он за пятьдесят лет к этой воде пристрастился, что только о воде и думает, только о воде и разговаривает. Жареного даже ничего не ест, а только варево. Каждый день только уха и уха - в том его и пища. От воды, говорит, я себе капиталы нажил, так ничего мне теперича кроме воды и не надо.
- Капиталы?
- При больших капиталах состоит. В Крыму, в Феодосии, у него большое поместье и тоже стоит на воде. Спереди море, сбоку река, а сзади фонталы ключевой воды бьют. Нынче он городу Феодосии пятьдесят тысяч ведер воды в день на водопровод подарил. "Нате, говорит, пользуйтесь". Гости к нему приедут, а он сейчас водой угощать.
- Ну, это не больно вкусно.
- Так-то оно так, но старичка уважают. Пьют. И ничем ты его не утешишь, как ежели из всех его кадок хоть по рюмке воды выпьешь.
- А у него кадки в доме стоят?
- Никакой мебели, а только кадки стоят, крышками прикрытые, и это взаместо стульев и столов. На кадках все сидят, на кадке с водой простую уху хлебают - вот и все угощение. Потом купаться. Сначала в морской воде все выкупаются, потом в речной и, наконец, в ключевой на загладку. Требовает. Коли уж, говорит, в гости пришел, то действуй по-нашему. В чужой монастырь с своим уставом не ходят.
- И как это его умудрило насчет воды?
- Видение было в юности. "Напиши ты, говорит, Ноев потоп, чтоб ничего не было видно, а только одна вода и небесы". Написал, и с тех пор вода, вода и вода.
- Водку-то он пьет ли?
- А то как нее? Ведь она тоже вода. Ты водку от воды нешто можешь отличить. По виду ни в жизнь. Лизнешь - ну, дело другое. Водку он пьет. Да ты чего к водке-то подговариваешься? Не хочешь ли уж дербалызнуть? - спросил рыжий купец.
- Следовало бы за здоровье старичка. Как его?..
- Айвазовский.
- Следовало бы за господина водяного живописца Айвазовского.
- Ну, вали!
- Прислужающий! Насыпь-ка нам пару баночек хрустальной! - крикнул трактирному слуге черный купец.
раскрыть ветку (3)
МИХАИЛ ЗОЩЕНКО
"Преступление и наказание"
Комедия в одном действии.
"Брат (в телефон). Але. Федор Палыч? Да, это я... Чего? Именно так. Кругом всё продаётся. Полная спешная распродажа. Ну да, разная обстановка. Да, и шкапы. И картины, и картины. Чего? Чьих кистей? Каких кистей? Кистей? Кистей, кажись, нет. (Смотрит на картину.) Нету, картина без кистей. Ну, обыкновенная рама, и кистей, знаете, нету. Чего? А, это. (К сестре.) Он говорит: какие-то кисти.
Жена (сердито). Какие кисти? Нет у меня кистей.
Брат. Але. Кистей у вдовы нету. Чего? Ах, это. А-а. (К сестре.) Он говорит: чьих кистей? Ну, какие мастера?
Жена. Да какие кисти? Без кистей!
Сосед. Нет, это так прежние буржуазные классы гуманно выражались: чьи кисти. Кто, одним словом, картины красил? Смех, ей-богу.
Жена. А пёс их знает, кто их красил.
Брат. Фамильи. Он фамильи спрашивает. Только быстро отвечайте.
Жена. Ай, я не могу про это думать... Этот, как его, на "ой" фамилия. Или, погоди, на "ух"...
Сосед. Ахов? Чехов?
Брат (в телефон). На "ух" фамилия начинается.
Жена. Или, погоди, - на "ай".
Брат. На "ай" начинается. АЙВАЗОВСКИЙ? НУ ДА, ЭТОТ, АЙВАЗОВСКИЙ. ОДНИМ СЛОВОМ, НА ОДНОЙ КАРТИНЕ ЧУДНАЯ СУХАЯ БЕРЁЗОВАЯ РОЩА - метров сорок сухих берёзовых дров, А НА ДРУГОЙ, извиняюсь, простая вода. За рощу не меньше трёхсот, а за воду - сговоримся. Значит, ждём вас, Фёдор Палыч.
"Преступление и наказание"
Комедия в одном действии.
"Брат (в телефон). Але. Федор Палыч? Да, это я... Чего? Именно так. Кругом всё продаётся. Полная спешная распродажа. Ну да, разная обстановка. Да, и шкапы. И картины, и картины. Чего? Чьих кистей? Каких кистей? Кистей? Кистей, кажись, нет. (Смотрит на картину.) Нету, картина без кистей. Ну, обыкновенная рама, и кистей, знаете, нету. Чего? А, это. (К сестре.) Он говорит: какие-то кисти.
Жена (сердито). Какие кисти? Нет у меня кистей.
Брат. Але. Кистей у вдовы нету. Чего? Ах, это. А-а. (К сестре.) Он говорит: чьих кистей? Ну, какие мастера?
Жена. Да какие кисти? Без кистей!
Сосед. Нет, это так прежние буржуазные классы гуманно выражались: чьи кисти. Кто, одним словом, картины красил? Смех, ей-богу.
Жена. А пёс их знает, кто их красил.
Брат. Фамильи. Он фамильи спрашивает. Только быстро отвечайте.
Жена. Ай, я не могу про это думать... Этот, как его, на "ой" фамилия. Или, погоди, на "ух"...
Сосед. Ахов? Чехов?
Брат (в телефон). На "ух" фамилия начинается.
Жена. Или, погоди, - на "ай".
Брат. На "ай" начинается. АЙВАЗОВСКИЙ? НУ ДА, ЭТОТ, АЙВАЗОВСКИЙ. ОДНИМ СЛОВОМ, НА ОДНОЙ КАРТИНЕ ЧУДНАЯ СУХАЯ БЕРЁЗОВАЯ РОЩА - метров сорок сухих берёзовых дров, А НА ДРУГОЙ, извиняюсь, простая вода. За рощу не меньше трёхсот, а за воду - сговоримся. Значит, ждём вас, Фёдор Палыч.
Меня в его картинах поражает именно передача ощущений от моря. В чем, в общем, и есть заслуга художников. Они не передают картинку, они передают свое впечатление от увиденного. Ни одна фотография моря не может для меня сравниться с настоящим морем, с его переливами, светом, идущим из глубин. А вот на картинах Айвазовского я верю морю.
