Короткие рассказы(Часть вторая)
Автор - Д.Ю.Лебединский. Первая часть - http://pikabu.ru/story/_937608
“БЕРЕНДЕЙ”
Густой ельник - перестарок с широким лапником, свисающим едва не до земли, выглядит угрюмо. Влажный от недалёкого болота воздух тяжел, и даже солнечным днём сумеречен, а висящие на стволах и лапах елей длинные зеленовато-серые пряди лишайника, ещё более добавляют жути; сказочной жути, отчего, внезапное появление лешего или бабы-яги не стало бы казаться явлением столь уж неожиданным, и непредсказуемым. Сегодняшний день с утра был не по-весеннему жарким и душным, но с обеда, солнце, скрывшееся сначала в серой мгле, вскоре вообще перестало просвечивать сквозь неё, а на лес, из низко надвинутой на него шапки облаков; всё таких же серых, и беспросветно плотных, густо посеяло мелкой осыпью влаги, едва ощутимой кожей лица. Лес окончательно почернел, насторожился, и полностью затих. Только чуть слышный шелест стекающей по еловому лапнику воды, нарушал его тишину. Намокшая, и потому потемневшая тропа, и так едва заметная, - стала совсем неразличимой, и я, в конце – концов, заблудился. Аукать некому, и, скорее, из предостережения окончательной потери ориентации, - я остановился, а затем, нырнул под ближайшую огромную ель, у основания которой и сел на сухую хвойную подстилку меж её корней. На ней я и провёл остаток дня, весь вечер и ночь, большую часть которой я уже не спал, а вглядывался в её черноту. Дождь, с приходом ночи, стих окончательно, а высыпавшие на небе звезды, заглядывающие сквозь прорехи в еловом шатре, накрывшем моё убежище, замерцали чистым искрящимся блеском осколков хрусталя. Недалёкий от моего убежища гниющий ствол дерева, у которого я сделал свою окончательную остановку при поисках потерянной мною тропы, сейчас светился голубоватым светом: таинственным свидетельством смерти, и напоминанием о ней. В эту ночь, мои представления о границах Ойкумены имели именно такое оформление: жутковатое и холодное. Утренние получасовые поиски потерянной мною накануне тропы, - ни к чему хорошему не привели. Ранний рассвет, ночью обещавший солнечное утро, - состоялся, но - без солнца. Собственно говоря, и облаков видно не было, а над верхушками елей серело нечто, напоминающее застиранную простынь: грязноватое полотно, не то, поднявшегося над лесом тумана, не то, - низкой облачности. Удача отвернулась от меня окончательно, покинув в тот самый момент, когда я сошел с попутки ”подбросившей” меня по старой, и, как я полагал, малопользуемой грунтовке, до приметного знака с названием нужного мне лесничества, где в паре километров от дороги я должен был встретиться со своим приятелем, обещавшим мне увлекательную охоту на тетеревином току. Тропа, должная привести меня к месту оговоренной встречи – потеряна, места, в которых я очутился, - мне совсем не знакомы, а с картой этих мест, пожалуй, только у лешего и можно ознакомиться. Знал я только, что в двух – трёх километрах от дороги должно быть болото, которое нужно будет обходить его краем, ориентируясь по протоптанной тропе, да, кое-где, по затёсам на стволах деревьев. Каков он - этот лесной массив, и сколь велик он по протяженности, - для меня, тоже неразрешимая загадка. В густом ельнике, в котором я в тот момент находился, и горизонта не видать, чтобы можно было, по более светлому его краю определиться, хотя бы приблизительно, с частями света. Кругом незадача! Ещё час блужданий вывел меня наконец-то к краю болота; не знаю, - того ли. Однако следуя указаниям своего приятеля, пошел я краем этого болота, дважды пересекая тропы уходящие в само болото (видимо, звериные), но так и не находя торной тропы идущей его краем, и затёсов на деревьях - не находя. Дважды начинался, снова достаточно быстро прекращаясь, скучный, моросящий, и достаточно холодный дождь, но на небе уже стали появляться голубоватые окна просветов. Часам к десяти утра небо очистилось от облаков полностью, сверкнув в просветах деревьев чистыми лучами солнца, отчего моё блуждание по лесу уже не казалось мне слишком драматичным, и я, скорее, находил его едва ли не сродни приятной прогулке. Ещё час спустя, край болота повернул к северу. И без того толстая моховая подушка, стала ещё толще, но суше, и более упругой; приятно пружинящей под ногами. Болото закончилось на краю просторной и чистой берёзовой рощи, крайние деревья которой почти вплотную касались своими кронами развесистых лап соседствующих с ними старых елей. И, наконец, находка, обрадовавшая меня: хорошо прослеживающаяся тропа, уходящая в сторону невысокого всхолмка поросшего прозрачным, чуть тронутым зеленью едва проклюнувшихся почек, березняком. Тебя-то мне и нужно!
Плотная тропа набита в чистом, пахнущим прелым листом березняке. Она прихотливо вьётся по длинному пологому увалу, спускающемуся восточным своим краем к самому краю болота, и почти граничит с ним. Но ещё раньше, на самом верху всхолмка, тропа внезапно раздваивается, давая от себя тонкую, едва заметную ниточку, петляющую в жухлой прошлогодней траве, забитой палым берёзовым листом. Она-то и уходит к самому краю болота, где почти теряется в глубоком мху, в котором, если приглядеться, кое- где вмятины от следов всё-таки прослеживаются, и, судя по всему, не столь давних следов. Не знаю, чем я руководствовался, сойдя на эту - едва заметную тропу, оставив торную, хорошо видимую её сестричку, которая явно могла вывести меня если не к какому-нибудь жилью, то к проезжей дороге, наверное, но я, следуя, скорее всего, за своей интуицией, упорно продолжал двигаться по чьим-то следам. Награду за свою настырность я получил метров через 300 – 400, у сломанного на высоте около двух метров ствола старой берёзы, стоявшей как бы особняком от купы деревьев, дружно сгрудившейся на пригорке, образовав светлую берёзовую рощу. У этой отшельницы была своя судьба. Её возвышающийся над землёй обломок, чьими-то досужими, но, явно умелыми руками, был превращен в фигуру весьма забавного лесного жителя, однако, похоже, совсем не лешего. Больно комично смотрелся этот деревянный прототип человеческой глупости. Место слома, с торчащими в разные стороны щепками, было похоже на непричесанные волосы, для большей достоверности, дополненные прилаженными вокруг них прядями мочала, служащими обрамлением уродливому лицу, изобразившему удивление. Рот этого урода был приоткрыт, и слегка перекошен, а в прорезях глаз, вставленные вместо зрачков угольки были сведены к переносице. Слегка приплюснутый, с проваленной седловинкой нос с вывернутыми ноздрями, и выпяченный подбородок с редкой бородёнкой, всё из того же мочала, создавали объединяющую характеристику этому типу, а ресницы, обрамлявшие глаза, сделанные из половинок поперечно рассечённых сосновых шишек, добавляли ему комичности, столь неожиданной, что невольно вызывало смех. Над фигурой ваятель трудился явно с меньшим энтузиазмом, и, вполне вероятно, был нарочито небрежен во всём остальном, кроме кисти правой руки, в кулаке которой была зажата поганка на длинной ножке, с тщательно и осторожно обработанной её “юбочкой” под широкой шляпкой гриба. Очень характерный штрих дополнивший характер скульптуры. Всё завершила надпись на рукаве этой скульптуры. “Проша” – значилось на нём. Человек изваявший Прошу, явно не жалел времени на него, и, потому, не мог жить слишком далеко от этого места. Тропа от подножия “Проши” - пошла вверх, удаляясь от болота, и стала вполне отчётливо видна. Ещё через 50-70 метров – новая скульптура: торчком поставленный обрубок ствола липы, - что уже удивительно, т.к. ни одной местной липы я, за всё время своих блужданий, - не видел. На этот раз, скульптура была обработана более тщательно, с соблюдением деталей не только облика, но и одежды, и была явно наделена характером созданного персонажа. Детальная проработка глаз и морщин вокруг них, вызывали ощущение чьего-то портрета, возможно, реально существующего человека, разглядывающего подходящего к нему путника с грустным интересом: “кто ты?” Я ненадолго остановился около этой скульптуры, разглядывая её, и, одновременно отдыхая. Вдалеке, где-то за болотом, в нескольких километрах от меня глухо прозвучали дуплетом сделанные выстрелы, подтвердив, что я, заблудившись, ушел далеко в другую сторону от ожидавшего меня приятеля. Моя охота, что я понял ещё накануне - не состоялась, но, по какой-то причине, это меня ни сколько не расстроило. Проходя каждую сотню – другую метров, я находил всё новые деревянные фигуры, часто, - весьма забавные, и не всегда изображавшие людей, но, уже животных. На срезе широкого берёзового пня я обнаружил забавного ёжика из капа, стоящего вертикально, и опирающегося на посох, а на соседнем пне, в позе “лотоса” восседал, по всей вероятности, медитирующий заяц, с грустной, но сосредоточенной мордой. Пройдя, таким образом, ещё около километра, я подошел к узкому ложку, через который было переброшено два бревна. Переходя по ним, услышал невдалеке от себя сдвоенный мелодичный звон, ритмично повторяющийся каждые 5-6 секунд. Заинтересовавшись природой слышимых мною звуков, вдоль борта этого ложка я пошел к их источнику. Под невысоким, но крутым изломом плоского берегового возвышения, которое было рассечено мелким узким овражком, я увидел сооружение, слегка удивившее меня своей затейливостью. Небольшой, бивший из земли родничок, был пущен по деревянному лотку, нависающему над краем обрыва, и вода из него падала в деревянный сруб, в который попадала она не прямо из лотка, а из приличных размеров ковша на длинной ручке, служившей ему противовесом. Что-то вроде оконной рамы было сооружено над этим ковшом, ручка которого была свободно закреплена на поперечине этой рамы, служившей ковшу осью. На верхней перекладине этой рамы была подвешена снарядная гильза, с длинным металлическим стержнем, свободно болтающимся в ней. Наполняемая водой чаша ковша опрокидывалась, сливая воду в сруб, и задевала при этом своей ручкой стержень торчащий из гильзы, делая это дважды: второй раз, при возврате ковша в исходное положение. Досужие руки какого-то умельца, не поскупились на затраченное время, получая
“БЕРЕНДЕЙ”
Густой ельник - перестарок с широким лапником, свисающим едва не до земли, выглядит угрюмо. Влажный от недалёкого болота воздух тяжел, и даже солнечным днём сумеречен, а висящие на стволах и лапах елей длинные зеленовато-серые пряди лишайника, ещё более добавляют жути; сказочной жути, отчего, внезапное появление лешего или бабы-яги не стало бы казаться явлением столь уж неожиданным, и непредсказуемым. Сегодняшний день с утра был не по-весеннему жарким и душным, но с обеда, солнце, скрывшееся сначала в серой мгле, вскоре вообще перестало просвечивать сквозь неё, а на лес, из низко надвинутой на него шапки облаков; всё таких же серых, и беспросветно плотных, густо посеяло мелкой осыпью влаги, едва ощутимой кожей лица. Лес окончательно почернел, насторожился, и полностью затих. Только чуть слышный шелест стекающей по еловому лапнику воды, нарушал его тишину. Намокшая, и потому потемневшая тропа, и так едва заметная, - стала совсем неразличимой, и я, в конце – концов, заблудился. Аукать некому, и, скорее, из предостережения окончательной потери ориентации, - я остановился, а затем, нырнул под ближайшую огромную ель, у основания которой и сел на сухую хвойную подстилку меж её корней. На ней я и провёл остаток дня, весь вечер и ночь, большую часть которой я уже не спал, а вглядывался в её черноту. Дождь, с приходом ночи, стих окончательно, а высыпавшие на небе звезды, заглядывающие сквозь прорехи в еловом шатре, накрывшем моё убежище, замерцали чистым искрящимся блеском осколков хрусталя. Недалёкий от моего убежища гниющий ствол дерева, у которого я сделал свою окончательную остановку при поисках потерянной мною тропы, сейчас светился голубоватым светом: таинственным свидетельством смерти, и напоминанием о ней. В эту ночь, мои представления о границах Ойкумены имели именно такое оформление: жутковатое и холодное. Утренние получасовые поиски потерянной мною накануне тропы, - ни к чему хорошему не привели. Ранний рассвет, ночью обещавший солнечное утро, - состоялся, но - без солнца. Собственно говоря, и облаков видно не было, а над верхушками елей серело нечто, напоминающее застиранную простынь: грязноватое полотно, не то, поднявшегося над лесом тумана, не то, - низкой облачности. Удача отвернулась от меня окончательно, покинув в тот самый момент, когда я сошел с попутки ”подбросившей” меня по старой, и, как я полагал, малопользуемой грунтовке, до приметного знака с названием нужного мне лесничества, где в паре километров от дороги я должен был встретиться со своим приятелем, обещавшим мне увлекательную охоту на тетеревином току. Тропа, должная привести меня к месту оговоренной встречи – потеряна, места, в которых я очутился, - мне совсем не знакомы, а с картой этих мест, пожалуй, только у лешего и можно ознакомиться. Знал я только, что в двух – трёх километрах от дороги должно быть болото, которое нужно будет обходить его краем, ориентируясь по протоптанной тропе, да, кое-где, по затёсам на стволах деревьев. Каков он - этот лесной массив, и сколь велик он по протяженности, - для меня, тоже неразрешимая загадка. В густом ельнике, в котором я в тот момент находился, и горизонта не видать, чтобы можно было, по более светлому его краю определиться, хотя бы приблизительно, с частями света. Кругом незадача! Ещё час блужданий вывел меня наконец-то к краю болота; не знаю, - того ли. Однако следуя указаниям своего приятеля, пошел я краем этого болота, дважды пересекая тропы уходящие в само болото (видимо, звериные), но так и не находя торной тропы идущей его краем, и затёсов на деревьях - не находя. Дважды начинался, снова достаточно быстро прекращаясь, скучный, моросящий, и достаточно холодный дождь, но на небе уже стали появляться голубоватые окна просветов. Часам к десяти утра небо очистилось от облаков полностью, сверкнув в просветах деревьев чистыми лучами солнца, отчего моё блуждание по лесу уже не казалось мне слишком драматичным, и я, скорее, находил его едва ли не сродни приятной прогулке. Ещё час спустя, край болота повернул к северу. И без того толстая моховая подушка, стала ещё толще, но суше, и более упругой; приятно пружинящей под ногами. Болото закончилось на краю просторной и чистой берёзовой рощи, крайние деревья которой почти вплотную касались своими кронами развесистых лап соседствующих с ними старых елей. И, наконец, находка, обрадовавшая меня: хорошо прослеживающаяся тропа, уходящая в сторону невысокого всхолмка поросшего прозрачным, чуть тронутым зеленью едва проклюнувшихся почек, березняком. Тебя-то мне и нужно!
Плотная тропа набита в чистом, пахнущим прелым листом березняке. Она прихотливо вьётся по длинному пологому увалу, спускающемуся восточным своим краем к самому краю болота, и почти граничит с ним. Но ещё раньше, на самом верху всхолмка, тропа внезапно раздваивается, давая от себя тонкую, едва заметную ниточку, петляющую в жухлой прошлогодней траве, забитой палым берёзовым листом. Она-то и уходит к самому краю болота, где почти теряется в глубоком мху, в котором, если приглядеться, кое- где вмятины от следов всё-таки прослеживаются, и, судя по всему, не столь давних следов. Не знаю, чем я руководствовался, сойдя на эту - едва заметную тропу, оставив торную, хорошо видимую её сестричку, которая явно могла вывести меня если не к какому-нибудь жилью, то к проезжей дороге, наверное, но я, следуя, скорее всего, за своей интуицией, упорно продолжал двигаться по чьим-то следам. Награду за свою настырность я получил метров через 300 – 400, у сломанного на высоте около двух метров ствола старой берёзы, стоявшей как бы особняком от купы деревьев, дружно сгрудившейся на пригорке, образовав светлую берёзовую рощу. У этой отшельницы была своя судьба. Её возвышающийся над землёй обломок, чьими-то досужими, но, явно умелыми руками, был превращен в фигуру весьма забавного лесного жителя, однако, похоже, совсем не лешего. Больно комично смотрелся этот деревянный прототип человеческой глупости. Место слома, с торчащими в разные стороны щепками, было похоже на непричесанные волосы, для большей достоверности, дополненные прилаженными вокруг них прядями мочала, служащими обрамлением уродливому лицу, изобразившему удивление. Рот этого урода был приоткрыт, и слегка перекошен, а в прорезях глаз, вставленные вместо зрачков угольки были сведены к переносице. Слегка приплюснутый, с проваленной седловинкой нос с вывернутыми ноздрями, и выпяченный подбородок с редкой бородёнкой, всё из того же мочала, создавали объединяющую характеристику этому типу, а ресницы, обрамлявшие глаза, сделанные из половинок поперечно рассечённых сосновых шишек, добавляли ему комичности, столь неожиданной, что невольно вызывало смех. Над фигурой ваятель трудился явно с меньшим энтузиазмом, и, вполне вероятно, был нарочито небрежен во всём остальном, кроме кисти правой руки, в кулаке которой была зажата поганка на длинной ножке, с тщательно и осторожно обработанной её “юбочкой” под широкой шляпкой гриба. Очень характерный штрих дополнивший характер скульптуры. Всё завершила надпись на рукаве этой скульптуры. “Проша” – значилось на нём. Человек изваявший Прошу, явно не жалел времени на него, и, потому, не мог жить слишком далеко от этого места. Тропа от подножия “Проши” - пошла вверх, удаляясь от болота, и стала вполне отчётливо видна. Ещё через 50-70 метров – новая скульптура: торчком поставленный обрубок ствола липы, - что уже удивительно, т.к. ни одной местной липы я, за всё время своих блужданий, - не видел. На этот раз, скульптура была обработана более тщательно, с соблюдением деталей не только облика, но и одежды, и была явно наделена характером созданного персонажа. Детальная проработка глаз и морщин вокруг них, вызывали ощущение чьего-то портрета, возможно, реально существующего человека, разглядывающего подходящего к нему путника с грустным интересом: “кто ты?” Я ненадолго остановился около этой скульптуры, разглядывая её, и, одновременно отдыхая. Вдалеке, где-то за болотом, в нескольких километрах от меня глухо прозвучали дуплетом сделанные выстрелы, подтвердив, что я, заблудившись, ушел далеко в другую сторону от ожидавшего меня приятеля. Моя охота, что я понял ещё накануне - не состоялась, но, по какой-то причине, это меня ни сколько не расстроило. Проходя каждую сотню – другую метров, я находил всё новые деревянные фигуры, часто, - весьма забавные, и не всегда изображавшие людей, но, уже животных. На срезе широкого берёзового пня я обнаружил забавного ёжика из капа, стоящего вертикально, и опирающегося на посох, а на соседнем пне, в позе “лотоса” восседал, по всей вероятности, медитирующий заяц, с грустной, но сосредоточенной мордой. Пройдя, таким образом, ещё около километра, я подошел к узкому ложку, через который было переброшено два бревна. Переходя по ним, услышал невдалеке от себя сдвоенный мелодичный звон, ритмично повторяющийся каждые 5-6 секунд. Заинтересовавшись природой слышимых мною звуков, вдоль борта этого ложка я пошел к их источнику. Под невысоким, но крутым изломом плоского берегового возвышения, которое было рассечено мелким узким овражком, я увидел сооружение, слегка удивившее меня своей затейливостью. Небольшой, бивший из земли родничок, был пущен по деревянному лотку, нависающему над краем обрыва, и вода из него падала в деревянный сруб, в который попадала она не прямо из лотка, а из приличных размеров ковша на длинной ручке, служившей ему противовесом. Что-то вроде оконной рамы было сооружено над этим ковшом, ручка которого была свободно закреплена на поперечине этой рамы, служившей ковшу осью. На верхней перекладине этой рамы была подвешена снарядная гильза, с длинным металлическим стержнем, свободно болтающимся в ней. Наполняемая водой чаша ковша опрокидывалась, сливая воду в сруб, и задевала при этом своей ручкой стержень торчащий из гильзы, делая это дважды: второй раз, при возврате ковша в исходное положение. Досужие руки какого-то умельца, не поскупились на затраченное время, получая
