ninep9up

Черные ицзу обитают в Даляншане — гористой области протяженностью в восемьсот километров и шириной чуть более ста пятидесяти километров, отделяющей огромную китайскую провинцию Сычуань от недавно созданной провинции Сикан. Черными ицзу называют исключительно «благородных и», или, как они сами себя величают по–китайски, хэй кудо («черная кость»). Другое название этого народа — лоло — является уничижительным, и употреблять его при них не следует. В разговоре лучше всего называть их «хэй и» («черные и»), поскольку неосторожный выбор слова может повлечь за собой немедленную гибель. Я предпочитаю называть их «благородными и», поскольку люди их племени, почти без исключений, имели наиблагороднейшую внешность, какую мне доводилось в жизни встречать. Они очень высокого роста и несут себя с королевским достоинством. Кожа их ни в коем случае не черная, но, как у некоторых мулатов, имеет оттенок шоколада со сливками. Глаза у них большие, блестящие, в глубине всегда сверкающие огнем, а черты лица — орлиные, почти что римские. Волосы — черные, слегка вьющиеся и очень мягкие; они причесываются специфическим образом, присущим только их народу. Собрав волосы в пучок, их пропускают через отверстие в верхней части высокого синего или черного тюрбана, откуда они свисают, как хвост, либо, что встречается чаще, торчат вверх, как миниатюрная пальма, плотно обмотанные черными шнурами. Волосы для ицзу обладают священным значением, и никто под страхом смерти не смеет к ним прикасаться. Они верят, что через этот непокрытый пучок волос с ними общается божественный дух — по нему, как по проволоке или антенне беспроводной связи, в мозг, словно радиоволны в приемник, поступают сигналы божественной воли.

Парадный наряд черных ицзу — это черная куртка, подпоясанная кожаным ремнем, расшитым жемчугом. К ней прилагаются невероятной ширины штаны, которые скроены таким образом, что задняя часть свисает чуть ли не до лодыжек. Обычно сшитые из шелка ярких расцветок — алого, синего, ядовито–зеленого, желтого или фиолетового, — они подвязываются у лодыжек ткаными лентами. В парадном платье мужчина также обязан носить в виде серьги кусок янтаря формой и размером с яблоко, к которому внизу подвешен коралл размером с вишню. Довершает наряд доходящий до щиколоток тканый шерстяной плащ под названием «чарва» из мягкой серой или черной овечьей шерсти, который набрасывают на плечи. Женщины также носят поверх платья чарву. Когда я впервые увидал женщин благородных и, мне почудилось, будто меня окружают итальянские принцессы и графини эпохи Ренессанса. В длинных струящихся юбках, куртках с чудесным потускневшим шитьем, широкополых шляпах, высоких серебряных воротниках и грандиозных жемчужных серьгах, доходивших до плеч, они стояли передо мной, рослые, красивые и надменные, с глазами, полными огня, и легкой улыбкой, едва трогавшей их благородные, точеные черты… Мне тут же захотелось низко поклониться и поцеловать им руки. Если бы не забота моих покровителей, которые отпустили меня в поездку по их опасным краям только после тщательнейшего инструктажа по поводу того, как следует вести себя среди ицзу, я наверняка поддался бы этому глупому порыву — и тем самым нанес бы им оскорбление, которое можно было бы смыть разве что кровью. Я ограничился низким поклоном.

У благородных ицзу нет короля, городов или деревень. Каждый клан занимает четко определенную территорию их обширного края, и каждое семейство клана живет в собственном замке, обычно расположенном на вершине горы, в некотором отдалении от соседей. Глава клана, в соответствии с его статусом и значимостью, имеет титул князя, маркиза или барона. Замки ничем не напоминают средневековые строения в Европе — это просто деревянный частокол, хорошо укрепленный камнями и глиной, с крепкими воротами. Его строят на горе, чтобы легче было его защищать, и стража день и ночь обозревает окрестности, чтобы не упустить приближения врагов. Строения внутри стен выглядят так же непритязательно — это просто скопление захудалых хижин из бамбуковых стеблей или древесных веток с низкими потолками и тесовыми крышами. Внутри хижин царит безупречная чистота — на тщательно выметенном глинобитном полу не потеряется и булавка. Меблированы они тоже очень скромно: квадратный столик, несколько скамеек, один–два сундука и круглый, выложенный камнем очаг, вырытый в полу, над которым обычно кипит чайник. В главной хижине иногда стоит большое кресло, покрытое тигровой или леопардовой шкурой, за которым на стене висят щиты и копья. Это — трон главы клана. Постелей нет — ицзу спят на голом полу вокруг очага, завернувшись в свои чарвы. Поистине спартанское существование.

Благородные ицзу в Даляншане ведут оседлую, буколическую жизнь. Но, перефразируя цитату из Евангелия по поводу полевых лилий, ицзу не пашут, не сеют и не собирают ничего в житницы собственными руками. В соответствии с их образом жизни их общественное устройство имитирует устройство Древней Спарты. И мужчины, и женщины этого племени — воины до мозга костей; они с тем же пылом и рвением, что и спартанцы, превозносят и воплощают в жизнь те качества и добродетели, благодаря которым спартанцы стали таким выдающимся народом Древнего мира. Благородные ицзу настолько свирепы и беспощадны в битве, так презирают смерть и пытки, они такие хитроумные стратеги и наводят на врага такой страх своими молниеносными и внезапными нападениями, что во всем Западном Китае и до самых границ Сиама их боятся больше, чем любых других племен.

Поскольку они — аристократы, от них требуется беспрекословное подчинение кастовым законам, серьезные отклонения от которых время от времени караются смертью. Благородным ицзу — как мужчинам, так и женщинам — запрещается заниматься сельскохозяйственным трудом или прислуживать; они не имеют права даже подавать на стол. Мужчины с детства изучают военное искусство. Женщины прядут шерсть, ткут чарвы, шьют одежду, вышивают и ведут домашнее хозяйство. Всю прочую работу выполняют за них белые ицзу — их рабы, подобные илотам в Древней Спарте. Именно они возделывают поля и собирают урожай, выращивают животных и хлопочут по хозяйству. В их обязанности также входит посредничество между их хозяевами и китайскими купцами в торговых вопросах — занятие, по их мнению, презренное, однако необходимое для благополучия хозяев. Ежегодно благородные ицзу при помощи белых ицзу посылают на местные рынки лошадей, зерно и шкуры диких зверей, неизменно инструктируя своих посредников, чтобы те присматривали для них ружья и боеприпасы, которые они готовы скупать в неограниченном количестве.

Карательных экспедиций, посылаемых против них китайцами, черные ицзу всегда ждут с нетерпением. Обманом или хитростью они завлекают отряды солдат в леса или овраги, где убивают их из засады и отбирают у них оружие. Еще с древних времен китайцам часто приходилось воевать с ицзу. Ни одно из сражений так и не стало решающим, и их не удалось ни по–настоящему покорить, ни рассеять. Знаменитый китайский генерал Чжугэ Лян, совершивший в эпоху Троецарствия много успешных походов в западные области Китая, не раз сражался с ицзу. Они поразили его беспримерной храбростью и свирепостью — позже он признался в мемуарах, что все его победы над ними были бесплодными; был момент, когда он серьезно сомневался в человеческой природе этого племени — казалось, перед ним были лютые звери в людском обличье. Рассказывают, что в попытке разрешить свои сомнения он велел вскрыть одного из захваченных ицзу и не обнаружил ничего, кроме травы и корешков у него в желудке. По всей видимости, это открытие убедило его в бесполезности дальнейших боевых действий против странного народа, на который не действовали никакие военные угрозы и который заключал перемирия только затем, чтобы после отхода войск тут же их нарушить.

Хотя Китай с самого зарождения Китайской империи неустанно заявлял о своих правах на всю территорию нынешних провинций Сычуань и Сикан, ицзу никогда не признавали над собой ничьей власти, кроме собственной. Поскольку китайские чиновники и иностранные путешественники никогда не заходили в глубь их территории, ни о ее топографии, ни о населении практически ничего не известно. На картах Даляншаньской области она обозначена как белое пространство, подписанное «Независимые и».

Даже при помощи современного оружия и аэропланов завоевание ицзу было бы невероятно сложным и дорогостоящим, а то и вовсе невозможным делом. У этого народа нет городов и деревень, которые можно было бы обстреливать или бомбить. Одиночные «замки» не представляют никакой ценности ни для завоевателей, ни для их обитателей. Они специально устроены таким образом, чтобы их в любую минуту можно было бросить. Захватчики не понимали бы ни куда им идти, ни где искать ицзу, поскольку никаких дорог, которые указывали бы им путь, там не существует, в то время как сами ицзу досконально знают каждый уголок своей горной твердыни. Своей тактикой, храбростью и хитростью они, без сомнения, вынудили бы армию захватчиков собственноручно пополнить их арсенал оружия и боеприпасов. Они неуловимы, словно болотные огоньки, и готовы убивать далеко не только при помощи оружия. Непревзойденные мастера в применении ужасного «желтого яда», они могут с легкостью отравить этим медленно действующим составом все источники и колодцы, которыми пользуется их противник.

Судя по новостям последних лет, покорить ицзу так и не удалось. Новая китайская власть потребовала от них сложить оружие и сдаться правительству. Вместо этого черные ицзу организовали отход всех глав кланов и их семей, живших на внешней, незащищенной стороне горных склонов, в глубину горных массивов Даляншаня. На всеобщем тайном собрании они избрали себе короля–предводителя, прибегнув таким образом к радикальной, почти беспрецедентной мере, которая применяется только в ситуациях крайней опасности, угрожающей существованию всего народа.

Белые ицзу не состоят с черными ицзу в этническом родстве. Кровь у них в основном китайская, смешанная с другими племенами, которые черные ицзу захватывали и брали в рабство. Процесс обращения в рабство свежих жертв ни в коей мере не прекратился, и гложущий страх перед подобной судьбой держит в постоянном напряжении всех китайцев, проживающих на окраине гор, населенных ицзу. Прибыв в Юэси, древнюю танскую столицу земель, которые сейчас относятся к югу Сикана и северу Юньнани, я немедленно ощутил это напряжение. Даже просто расхаживая по улицам этого небольшого, однако обнесенного толстыми стенами городка, китайские лавочники и другие горожане нервно оглядывались через плечо на одиноких ицзу, покупавших и торговавших на местном рынке. Между закатом и рассветом ни один китаец не осмеливался выходить за пределы спасительных стен.

Оставляя город на рассвете с небольшим караваном из двух лошадей и в сопровождении солдата–ицзу, я заметил китайского юношу, проходившего сквозь тщательно охраняемые ворота. Сжимая в каждой руке по длинному ножу, он истерически вопил: «Выходите! Выходите! Я вас не боюсь! Выходите!» Я решил было, что у него не все в порядке с головой, и спросил китайского стражника, что с ним такое. Солдат пояснил мне, что парень направляется в соседнюю деревню и панически боится, как бы на него не напали ицзу. Узкая долина, в которой располагался древний городок, с обеих сторон была зажата горами, в которых жили ицзу, и чтобы защититься от них, жители деревни построили крепкие каменные башни, где все вместе и ночевали.

Несмотря на то что подневольные белые ицзу обязаны были работать на своих хозяев столько, сколько тем потребуется, я не заметил признаков жестокого с ними обращения. Не было и особой разницы в том, как жили хозяева и их рабы — нельзя сказать, чтобы первые купались в роскоши. Питались они одинаково, а когда черные ицзу устраивали пир, угощение и вино доставались всем домочадцам. Различались они главным образом кастовой принадлежностью и соответствующими функциями. Черные воевали, грабили и защищали домашний очаг. Белые трудились в полях и по дому и пользовались защитой аристократов. Браки между черными и белыми ицзу воспрещались под страхом смерти. Романы между членами разных каст также были строго табуированы — чистоту крови «чернокостных» следовало блюсти во что бы то ни стало. Вероломство — да и простое нарушение дисциплины — подвергалось немедленной и справедливой каре вне зависимости от кастовой принадлежности.

Многие белые ицзу благодаря своей настойчивости, прилежному труду и успешной торговле с китайцами смогли добиться большей или меньшей независимости и утвердиться в качестве отдельной касты посредников в пустовавшей нише между замкнутыми, презирающими торговлю аристократами и китайской общиной, стремящейся изо всего извлечь прибыль. Кроме того, им удалось сохранить хорошие отношения с первыми и завязать прочную дружбу со вторыми. Эти счастливцы могли при желании вступать в браки с китайцами и заводить себе отдельный дом в китайском городке, сохраняя в то же время пристанище при хозяйском «замке». Многие из них достигли большого богатства и власти, а кое–кому даже удалось дослужиться до высоких званий в вооруженных силах провинции. Естественно, они всегда на всякий случай намекали, что на самом деле в их жилах течет кровь благородных родов.

Некоторые из китайцев, проживавших в долинах Сикана и Юньнани, намеренно добивались дружбы таких белых ицзу и через их посредничество получали доступ в дома знати. Однако подобные случаи были крайне редки, и визиты были все же делом не вполне безопасным — в любом случае наведываться можно было разве что к тем черным ицзу, которые жили не слишком далеко от основных дорог. Китайский гость, отважившийся проникнуть слишком глубоко в горы, всегда рисковал тем, что его перехватят и возьмут в плен враги того клана, к которому он направлялся с визитом. В Сикане у меня был друг–китаец, который состоял в приятельских отношениях с черными ицзу с равнины Юньшаньпин и представил меня нескольким тамошним семьям. «Для дружбы выбирай ицзу, для дела — китайца», — любил говорить он; позже я понял, насколько он был прав.

В общении благородные ицзу следовали строжайшим правилам этикета. Представитель этого народа никогда не заговорил бы с посторонним человеком и уж конечно не принял бы его в своем доме без официального рекомендательного письма — более того, без весомой рекомендации иностранец всерьез рисковал жизнью, в особенности если он не был знаком с тонкостями строгого этикета ицзу. Даже при наличии рекомендаций ицзу не стали бы общаться с иностранцем, если бы он не был прилично одет и не обладал хорошими манерами. Проявление превосходства, неуместная фамильярность или ошибочное мнение, что в общении с такими невежественными и необразованными дикарями церемонии не нужны, гарантировали скорую смерть. Таким образом, поездки к черным ицзу были занятием рискованным. Жителю Лондона, Парижа или Нью–Йорка они могли бы показаться дикарями, но в действительности являлись ими не в большей степени, чем мушкетеры Дюма или рыцари Круглого стола. Их жизнь в точности воплощала нравы и стиль общения, бытовавшие в те славные времена, нынче ставшие достоянием истории. Хотя в Европе эта колоритная эпоха завершилась уже давно, по странной причуде времени и пространства она до сих пор существует в первозданном виде в дальней, недоступной земле ицзу. Эта страна, населяющие ее народы, их обычаи и наряды — совершенная копия Средневековья с его замками, рыцарями и дамами, баронами–разбойниками, орденами, веселыми танцами, менестрелями, слугами и крепостными крестьянами. И вести себя в этой зачарованной стране следует точно так же, как вел бы себя человек, попавший в замок той эпохи.

Благородных ицзу нельзя считать совершенно необразованными. У них есть собственная система письма. Основана она на иероглифах, однако знаки выглядят намного проще китайских. Они имеют вид кружков, полумесяцев, свастик и ромбов и пишутся, как европейские, в строку слева направо. Все мужчины и женщины ицзу достаточно грамотны, чтобы написать письмо; существуют у них и книги в форме манускриптов. Во внешний мир эти книги просачиваются очень редко, поскольку их ревностно оберегают и почти никогда не продают.

Далее, у них существует хорошо разработанный рыцарский и светский этикет. Мужчины и женщины во всем равны друг другу. Девушка может выйти замуж, а может и заводить романы в любом угодном ей количестве — разумеется, в пределах своей касты. С пожилыми или важными дамами обращаются с предельной вежливостью и уважением; при приеме гостей или рассаживании за столом они имеют преимущество перед мужчинами. Встречаясь, ицзу обмениваются поклонами; к рукопожатиям они относятся терпимо, а вот дружеских похлопываний по плечу или других подобных проявлений чувств могут не простить. Если человек был представлен по всей форме и ведет себя согласно правилам приличия, он может считать себя неприкосновенным — с этого момента о его благополучии и безопасности будет заботиться весь клан. Гостеприимство этого народа поражает воображение. Гостю предложат лучшую еду и вино, а при отъезде засыплют его дорогими подарками. Щедрость благородных ицзу по отношению к друзьям не знает границ, но сами они при попытке вручить им подарок проявляют необычайную скромность — их невозможно убедить принять что–либо по–настоящему ценное, например, бриллиантовое кольцо или золотые наручные часы. Такие подарки они вежливо, но твердо отклоняют, отговариваясь тем, что ценность предмета чересчур велика либо что при их скромном образе жизни такие вещи им ни к чему. Полезные предметы — спички, шелковая нить, упаковки иголок, кувшины с вином или лекарства — принимаются с большим удовольствием и благодарностью.

Как правило, в честь гостя устраивают настоящий пир, с богатым и вкусным угощением, вином, прекрасными танцами, песнями менестрелей и показными боями на мечах. Вино пьют из большого кувшина, стоящего на полу посреди комнаты, — все желающие потягивают из него через длинную бамбуковую трубочку. По мере того как уровень вина в кувшине опускается, его подливают. Песни ицзу звучат необычно и очень красиво; голоса многих мужчин отличаются большой силой и широтой диапазона. Танцы и музыка очень напоминают западные — музыка вызывает в памяти венгерские мелодии, а танцы, в которых на моей памяти ни разу не принимали участия женщины, чем–то походят на чардаш или кавказские пляски с кинжалами.

Достижения ицзу в области овощеводства и животноводства меня всегда поражали. Казалось бы, этот народ, во многих отношениях неразвитый и столетиями живший в изоляции в глухих горных краях, должен был бы питаться исключительно корешками и растениями, собранными в близлежащих лесах, и мясом убитых либо пойманных охотниками диких животных. К своему удивлению, я обнаружил, что они сажают и едят белый и синий картофель, по своему качеству и размерам не слишком сильно уступающий тому, который выращивают в Европе и в Америке. Сорта эти происходят с запада Китая и изначально давали маленькие, хилые растения — китайцам удалось получить высококачественные и обильные урожаи только после того, как они позаимствовали у ицзу их картофель. Скот у ицзу был великолепный. Коровы и быки — крупные, хорошо откормленные; их лоснящаяся шерсть давала необычный зеленовато–красный отблеск. Китайцы очень ценили небольших лошадок, которых разводили ицзу, — эти среднего размера животные были необычайно выносливы и особенно хорошо подходили для перемещения по горной местности. Стройные, живые и феноменально сообразительные, они, казалось, умели все, разве что не говорили, и отличались удивительной восприимчивостью к желаниям своих хозяев.

Перед поездкой по Даляншаню мой друг–ицзу, шема (князь) Молин, подарил мне двух таких лошадок — рыжего с белым жеребца по имени Хуама («цветочная лошадь») и небольшого серого, на которого погрузили два моих чемодана и постель. Меня сразу предупредили, что хлыстом без крайней необходимости пользоваться не стоит, да и на уздечку лучше не налегать, — эти лошади предпочитали словесные команды, а направление им следовало указывать мягким прикосновением к шее с той или иной стороны. И действительно, малыш Хуама и сам прекрасно понимал, куда ему идти, когда переходить на рысь и когда — на галоп, и с невероятной осторожностью спускался по крутым горным склонам или переходил ревущие потоки. Всякий раз, как я к нему обращался, он отвечал мне мягким ржанием. Этот жеребец был настолько по–человече— ски разумным и стал мне таким добрым и верным товарищем, что я тосковал по нему, как по близкому другу, когда мне пришлось перед отъездом в Чункин продать его губернатору Сикана.

Иногда ицзу устраивали лошадиные ярмарки в близлежащих китайских городках или поселениях, неизменно собиравшие толпы высших офицерских чинов китайской армии и богатейших купцов, жаждавших обзавестись отборными лошадьми и мулами. Ярмарочные дни сопровождались кутежом — ицзу демонстрировали свое мастерство в верховой езде, стоя на галопирующих лошадях, на скаку подбирая с земли предметы и выполняя иные трюки, хорошо известные европейцам по выступлениям таких же искусных наездников — кавказских казаков. Цены, по которым продавались чистокровные лошади ицзу, многократно превышали стоимость обычных лошадей или мулов. Да и купить их было непросто, поскольку лучших животных ицзу оставляли себе.

Немалый интерес представляли и выведенные ицзу охотничьи собаки. Эти поджарые псы средних размеров, обычно черного окраса, были такими хитрыми и умными, что китайцам они казались почти что сказочными существами. С наступлением ночи они превращались в отличных сторожей, немедленно предупреждая о приближении чужака. Еще один повод для зависти давали жившие у ицзу необычайно крупные и мясистые куры — получить в подарок петуха от друзей–ицзу было мечтой каждого китайца.

Вопрос, откуда у ицзу, еще до появления в их краях европейцев или миссионеров, взялись такие прекрасные племенные животные и семена отличного картофеля, до сих пор остается открытым.

Секрет выдающихся физических данных благородных ицзу прост: они хорошо питаются и живут в замечательной местности. Говядина, свинина, курица и рыба — не редкость в их ежедневном рационе; одно из наиболее удачных блюд их кухни — разновидность ирландского рагу. Все это поедают с гречневыми оладьями и запивают розовым шипучим гречневым вином под названием жи–у. Единственные сладости, знакомые детям ицзу, — это свежий мед и коричневый сахар.

Поскольку живут они выше полутора тысяч метров над уровнем моря, если не ближе к двум тысячам, климат в их краях всегда умеренный, а воздух — чистый и бодрящий. Большую часть их территории можно описать как огромный парк со столетними дубами и цветущими лугами, журчащими ручейками и вкраплениями синих озер, хотя крутые горные склоны покрыты темными и мрачными лесами. Заснеженных вершин среди гор Даляншаньского хребта нет, однако зимой его покрывает снег. Там и сям высятся замки, мимо проезжают то галантные рыцари на поджарых скакунах, то величественные дамы в сопровождении небольшой группы слуг с луками и стрелами и бегущих за лошадьми девиц; вековые дубы, луга, песни соловья — невольно кажется, будто тебя по волшебству перенесли во Францию времен раннего Средневековья.

Таковы края князей черной кости — прекрасные, как легендарная Аркадия, однако загадочные и очень опасные. Путешествуя по ним с двумя лошадками и солдатиком–ицзу по имени Аламаз, которого отрядил мне в сопровождение князь Молин, одетым в кожаный жакет с перламутровой отделкой и широченные штаны и вооруженным луком и стрелами, при столкновениях с блестящими кавалькадами благородных ицзу я чувствовал себя никчемным и ничтожным. Аламаз, дрожа от страха, умолял меня ни с кем не заговаривать, не поднимать глаз и не улыбаться. Но я, будучи по своей природе человеком приветливым, всегда кланялся проезжавшим мимо рыцарям, и они улыбались мне в ответ. Только однажды в высохшем русле реки меня загнал в угол всадник, знавший несколько слов по–китайски.

— Деньги, давай деньги! — потребовал он.

Я показал ему те несколько китайских банкнот, что были у меня с собой.

— Мало! — фыркнул он и ускакал.

На последнем этапе моего путешествия — Аламаз предупреждал меня, что он будет наиболее опасным, — мы свернули с дороги, чтобы пропустить великолепно одетую пожилую женщину на лоснящемся черном муле, за которой следовала большая свита воинов и девиц. Я поклонился, она остановилась и приветствовала меня улыбкой. Аламаз, запинаясь, кое–как перевел на китайский:

— Дама тоже едет в Лугу. — (Так назывался торговый город, где заканчивалась Даляншаньская дорога.) — Она предлагает нам последовать за ней и гарантирует защиту в пути.

Я снова поклонился, поблагодарил ее, и мы пристроились за ее свитой. Мы сделали один или два привала, во время которых она угощала меня вином из рога, хранившегося у нее в седельном мешке. Под ее защитой я благополучно доехал до самых дверей таверны в Лугу. Позднее один из ее воинов пришел взять с меня плату за сопровождение — этого я не ждал, но поскольку местный обычай явно того требовал, я предложил ему несколько долларов, которые он с благодарностью принял.

Ицзу жили не только в Даляншане, где находились земли их предков. Однако только здесь, как я узнал позднее, они жили оседло и проявляли себя, так сказать, наиболее характерным образом. Они также населяли просторные территории между долиной Цзяньчжан, которая составляла западную границу Даляншаньского хребта, и королевством Му. К землям ицзу относилось также герцогство Цосо и другие области вокруг Яньюаня до самого Юаньпэя. Они жили и в Сяоляншане (Малом Ляншане) — на горном хребте, стоящем вдоль течения реки Янцзы на берегу, противоположном Лицзянской области. Многие из них расселились по горным хребтам, упиравшимся в Сиам, где ицзу, периодически совершающие набеги на Сиам, известны под названием «хау–хау».

В лесах Лицзянской Снежной гряды обитали белые ицзу, а в Сяоляншане, на другом берегу реки, проживали вперемешку и черные, и белые ицзу, бок о бок с которыми жило и немало черных лису. После приезда в Лицзян я выяснил, что черные ицзу из Сяоляншаня совсем не похожи на тех, с которыми я сталкивался в Даляншане. Это были дикие, безжалостные люди, и, насколько мне известно, ни один путник, будь то с рекомендациями или без них, не вернулся из тех краев живым. Постоянного жилья у тамошних ицзу не было — они кочевали с места на место, выжигая лес ради того, чтобы вырастить единственный урожай гречихи или мака. Мне не удалось в точности разузнать, выращивали ли мак черные ицзу в Даляншане, и сам я ни одной плантации не видел; однако то, что в остальных регионах это прибыльное растение выращивают в основном ицзу, — известный факт.

Опий, изготовляемый из мака, продавали через посредничество белых ицзу и ряда доверенных китайских торговцев, сотрудничавших с китайской армией. Размах торговли был колоссальный, и она давала огромную прибыль всем участникам предприятия — основной доход юньнаньским и сиканским военным приносили не налоги и даже не золотые прииски, а именно опиум. Генералы воевали друг с другом за возможность контролировать источники поставки опиума или доходы от торговли таковым. Политические причины, которыми объяснялись эти стычки, придумывались главным образом для отвода глаз столичных западных дипломатов. Так же обманчивы были строгие формулировки и подробнейшие предписания законов, запрещавших курение опиума и опиумную торговлю, — высокопоставленные официальные лица, следившие за применением этих законов, нередко сами были заядлыми курильщиками. Бедный крестьянин, желая заработать небольшое состояние на продаже сотни граммов нелегального наркотика, рисковал тем, что его схватят и застрелят в устрашение другим, однако караваны или грузовики, нагруженные тоннами опиума и сопровождаемые многочисленной вооруженной охраной, доходили до точки назначения в целости и невредимости.

Почуяв возможность купить хорошую партию опиума по цене производителя, китайский торговец, обычно существо довольно робкое и законопослушное, превращается в бесстрашного искателя приключений, готового поставить на карту жизнь и благополучие своей семьи. Он согласен ехать куда угодно, страдать от холода и голода, рисковать столкновением с грабителями и дикими зверями, чтобы только заполучить это черное золото. Он готов даже отправиться в логово черных ицзу, но удастся ли ему вернуться — дело жребия.

Когда я жил в Лицзяне, там произошел любопытный случай. Прознав о том, что ицзу Сяоляншаня накопили большие запасы опиума, двое китайцев и один наси добыли официальное разрешение и отправились в экспедицию в сопровождении местных солдат — в достаточном количестве, чтобы, по их расчетам, запугать дикарей и захватить богатую добычу. Никто не знает, что в действительности произошло с ними после того, как они пересекли Янцзы, однако спустя неделю или около того тела трех торговцев нашли на лицзянской стороне реки, и выяснилось, что это не столько трупы, сколько пустые кожи, набитые соломой и травой. Солдаты исчезли бесследно.