Хроники рассеянного склероза. Часть первая. Забытая тень
Нескучная жизнь пенсионеров. Дома некогда сидеть: магазины, обследования, театры, бесплатные музеи. Записался на курсы в родную школу, где закончил восемь классов в 1973 году.
Получается, замыкаю круг.
История, о которой пойдет речь, началась в Боткинской больнице, расположенной недалеко от моего дома. Иногда хочется завернуть из шумного города в тихий заповедный уголок, где застройка начала прошлого века соседствует с агрессивными больничными новостройками. Захожу на территорию через главный вход и автоматически двигаюсь налево до упора, затем направо до конца. Здесь работает специалист по опухолям, у которого я наблюдаюсь уже пятый год. Бодро прохожу мимо кирпичного трехэтажного здания, покрашенного в розовый цвет с белыми вставками вокруг окон и дверей.
Здесь было "звездное" отделение нервных болезней.
На углу видно число 17 — мой бывший родной корпус, в котором я лежал много раз, около шести лет подряд. Именно здесь невропатолог Леонид Исакович Плоткин поставил диагноз в 1976 году.
Коллектив отделения имел заслуженный авторитет. Врачи из кап. стран считали за честь стажироваться.
Москва. Боткинская больница. 17 корпус.
До появления "нашего всего" — МРТ — ждать почти тридцать лет.
Вначале диагноз звучал как "рассеянный энцефаломиелит".
Люди были гуманными, давали шанс — вдруг обойдется.
Через год диагноз изменился на "рассеянный склероз", и это уже точно "беда-колотушка".
Лечение в клинике состояло из поддерживающих курсов весной и осенью, а также купирования всех обострений. (Офтальмологию только лечили в 67-й городской больнице). Процесс лечения не лимитировался по времени: ждали, пока наступит ремиссия.
Единственная трудность заключалась в сборе необходимых документов для госпитализации и ожидании своей очереди.
Хочется, как писал Ю. Визбор, пробраться сквозь дюны памяти. Увидеть на третьем этаже, за тем окном, юношу, махающего мне рукой. Как странно: забыл его имя и фамилию. Придется задержаться, вспомнить своего приятеля, звездные времена отделения нервных болезней и поговорить о прорывах в медицине.
Мой товарищ провожал меня.
История о моем последнем пребывании в отделении произошла в начале 1981 года. Наверняка, олимпийский Мишка все еще где-то болтался на шариках.
Я поступил с очередным обострением, зная о конечности лечения и будучи готовым к любому результату.
Как обычно, в большой палате собрались разные люди. В больнице и бане все равны, но обычно люди тянутся к ровесникам. Таковым оказался семнадцатилетний парень, лежащий на кровати у окна.
Он скорее напоминал лежачего больного, диагноз которого я не помню — что-то с вестибулярным аппаратом. Поднимался он редко, опасаясь рухнуть на пол.
В то время я был старше его на несколько лет, что в этом возрасте немало.
Первое время мы друг друга не замечали. Он изображал на лице величие, но гордиться было решительно нечем. Помню, сам был не умнее и вел себя зеркально.
Коммуникация в юности дело не простое.
Как ветеран отделения, я знал многих больных, разной степени приятности. Сближаться не спешил, присматривался.
Наконец, мы познакомились, он оказался простодушным и доверчивым человеком. Разговорились, объединенные непонятными заболеваниями, несбывшимися надеждами на медицину, положением изгоев, недостойных образования и будущего, обидами на несправедливость, явившуюся именно к нам.
Каждый из нас нашел долгожданные уши, готовые его выслушать.
Он рассказывал, как искупался в холодной реке и до сих пор не может встать. Его отец служит, а мать занимает не последнее место в торговле. За лежачим больным ухаживать некому. Он почти год кочует по больницам, устал и не верит в лечение. Хочет лишь одного — вернуться домой. К его чести, он держался достойно. Недопустимые фразы вроде "вот умру, и умру" родителям не говорил. На других такое гадливое самовыражение действует.
Я поведал ему свою историю. В пятнадцать лет у меня повисла стопа на ноге, и ничто не помогало.
Но здесь испытывали гормональное лекарство, подключая последний резерв организма под обязательным наблюдением врача.
Давали по одной таблетке преднизолона в день, затем по две. Стопа заработала! Слава нашим докторам! Закрепив успех, таблетки постепенно снижали до нуля. Тогда это казалось чудом.
Прошли годы, я пережил много разных обострений. Таблетки теперь принимаю горстями, и они почти не действуют. Что делать, когда они перестанут действовать совсем? Лучше не задумываться. Готовиться к худшему. Мы привыкли вдвоем тихо секретничать. О своем. Случаи, открытия, надежды и все, все, все....
Помню, как у него сдали нервы. Главный врач обходил отделение, и мой товарищ не сдержался. Он высказал все, что думал о бесполезности своего пребывания в больнице и своей мечте о доме.
Врач только пожал плечами и сказал, чтобы его выписали. Маме, которая прибежала в тот день, пришлось долго уговаривать не делать этого.
Он пролежал в больнице дольше меня. Когда выписался, я увидел его у окна — он смотрел на улицу и махал мне рукой.
Мы встретились через пару лет.
Но об этом расскажу позже....