apis323

Удары сердца твердят мне, что я не убит

Сквозь обожженные веки я вижу рассвет

Я открываю глаза - надо мною стоит

Великий Ужас, которому имени нет

Они пришли как лавина, как черный поток

Они нас просто смели и втоптали нас в грязь

Все наши стяги и вымпелы вбиты в песок

Они разрушили все, они убили всех нас...

Они пришли как лавина, как черный поток

Они нас просто смели и втоптали нас в грязь

Все наши стяги и вымпелы вбиты в песок

Они разрушили все, они убили всех нас...

И можно тихо сползти по горелой стерне

И у реки, срезав лодку, пытаться бежать

И быть единственным выжившим в этой войне

Но я плюю им в лицо, я говорю себе: "Встать!"

Удары сердца твердят мне, что я не убит

Сквозь обожженные веки я вижу рассвет

Я открываю глаза - надо мною стоит

Великий Ужас, которому имени нет

Я вижу тень, вижу пепел и мертвый гранит

Я вижу то, что здесь нечего больше беречь

Но я опять поднимаю изрубленный щит

И вырываю из ножен бессмысленный меч.

Последний воин мертвой земли...

Я знаю то, что со мной в этот день не умрет:

Нет ни единой возможности их победить,

Но им нет права на то, чтобы видеть восход,

У них вообще нет права на то, чтобы жить.

И я трублю в свой расколотый рог боевой,

Я поднимаю в атаку погибшую рать,

И я кричу им - "Вперед!", я кричу им - "За мной!"

Раз не осталось живых, значит мертвые - Встать!

Последний воин мертвой земли...

© С. Калугин

Сегодня будет у Петра

Забот великих рать –

Ему до самого утра

Ворота открывать…

Смерть – это зло и просто:

Душная ночь молчит.

Аве, Святой Апостол –

Где же Твои ключи?

Спишь ли, избранник Божий?

А может, будить не след?

Или с такою рожей

В рай мне пропуска нет?

А может – молитвы вотще,

Или бессилен палач?

Да это не крылья, Отче.

Это лишь – рваный плащ…

Может, я не был мудрым,

Стать не успев седым…

Но, предскажу, под утро –

Будут тебе труды!

По ковылям кровавым,

Видишь, спешат к Тебе

Братья мои по славе -

Пасынки по судьбе.

Глупо спешат, но гордо.

Совести – грош цена…

Крови в бою – по горло,

Грязи – по стремена!

Смерть – это зло и просто:

Душная ночь, молчи!

Аве, Святой Апостол –

Ну где же Твои ключи?

Светлана Самченко

Когда умирают звезды –

Мгновения дышат светом,

Вселенная слепнет взрывом,

Жестоко оглушена…

А мы на Земле так поздно,

Увы, узнаем об этом,

Когда в телескопах мудрых

Замрет на миг тишина.

Но, может быть, по-иному,

Когда велико пространство,

И время не успевает

События смыть следы,

Под крышей земного дома,

С торжественным постоянством,

Мерцает далекий отсвет

Давно умершей звезды…

Светлана Самченко

Смятенная эпоха не успела

Позора чашу выпить до конца.

Опять война за праведное дело

Объявлена с церковного крыльца…

Ты жестом вдохновенного пророка

Костлявым пальцем тычешь в облака.

Пока внизу, к назначенному сроку,

Под стяги собираются войска.

Ты смотришь в их натянутые лица,

И знаешь, что, уйдя в последний бой,

На желтые Истории страницы

Тебя в обозе втащат за собой…

И не плевать ли, что там напророчат,

Напутствуя в атаку, а пока,

Дорога в небеса чуть-чуть короче

Кривого сарацинского клинка.

Светлана Самченко

Слух идет

бессмысленен и гадок,

трется в уши

и сердце ежит.

Говорят,

что воли упадок

у нашей

у молодежи.

Говорят,

что иной братишко,

заработавший орден,

ныне

про вкусноты забывший ротишко,

под витриной

кривит в уныньи.

Что голодным вам

на зависть

окна лавок в бутылочном тыне,

и едят нэпачи и завы

в декабре

арбузы и дыни.

Слух идет

о грозном сраме,

что лишь радость

развоскресенена,

комсомольцы

лейб-гусарами

пьют,

да ноют под стих Есенина.

И доносится до нас,

сквозь губы искривленную прорезь

- "Революция не удалась...

За что боролись?.."

В.Маяковский

Спи, гаденыш, спи, зараза:

Этой ночью будет тихо.

Ты уснешь легко и сразу,

Потому что рядом Лика.

Потому что топит печка,

Глупый кот на ней свернулся,

И не смеет даже НЕЧТО

Допустить, чтоб ты проснулся.

Завтра ты увилишь лодки,

Рыбаков, ступивших на земь.

Завтра будет много водки,

Завтра будет много грязи.

Дождь в стекло, как смех по нервам,

Стук часов, как звон пощечин,

Но поскольку он не первый,

Будет больно, но не очень.

Спи, счастливый - ты не знаешь,

Что такое ждать рассвета,

Ты еще не понимаешь,

Что не важно то и это.

Да и что вообще здесь важно?

Все фальшиво здесь и ложно.

Спи, пока еще не страшно.

Уходи - пока возможно...

Аня Снегина

Даки

Вблизи семи холмов, где так невыразимо

Воздушен на заре вечерний очерк Рима

И светел Апеннин белеющий туман,

У сонного Петра почиет Ватикан.

Там боги и цари толпою обнаженной,

Создания руки, резцом вооруженной,

Готовы на пиры, на негу иль на брань,

Из цезарских палат, из храмов и из бань

Стеклись безмолвные, торжественные лики,

На древние ступя, как прежде, мозаики,

В которых на конях Нептуновых Тритон

Чернеет, ликами Химеры окружен.

Там я в одной из зал, на мраморах, у входа,

Знакомые черты могучего народа

Приветствовал не раз. Нельзя их не узнать:

Всё та же на челе безмолвия печать,

И брови грозные, сокрытых сил примета,

И на устах вопрос, - и нет ему ответа.

То даки пленные; их странная судьба -

Одна безмолвная и грозная борьба.

Вперя на мрамор взор, исполненный вниманья,

Я в сердце повторял родимые названья

И мрамору шептал: "Суровый славянин,

Среди тебе чужих зачем ты здесь один?

Поверь, ни женщина, ни раб, ни император

Не пощадят того, кто пал как гладиатор.

По мненью суетных, безжалостных гуляк,

Бойцом потешным быть родится дикий дак,

И, чуждые для них поддерживая троны,

Славяне составлять лишь годны легионы.

Пускай в развалинах умолкнет Колизей,

Чрез длинный ряд веков, в глазах иных судей,

Куда бы в бой его ни бросила судьбина,

Безмолвно умирать - вот доля славянина.

Когда потомок твой, весь в ранах и в крови,

К тому, кого он спас, могучие свои

Протянет руки вновь, прося рукопожатья,

Опять со всех сторон подымутся проклятья

И с подлым хохотом гетера закричит:

"Кончай, кончай его! - он дышит, он хрипит;

Довольно сила рук, безмолвие страданий

Невольных вызвали у нас рукоплесканий!

(Как эти варвары умеют умирать!)

Пойдемте! Кончено! Придется долго ждать

Борьбы таких бойцов иль ярой львиной драки.

Пойдемте! Что смотреть, как цепенеют даки!"

А.Фет

Мы - больше, чем люди,

Мы - меньше, чем звери,

Мы - жертвы депрессий

И частых истерик.

Мы – трещины в стеклах,

Мы – клочья и перья,

Мы знаем, что дальше,

Но в дальше не верим.

Мы – воздух по венам,

Мы – палки в колесах,

В дома не пускаем,

Но входим без спросу.

Мы – кремень и спички,

Мы – тлен папиросы.

И мы не ответы,

Мы – только вопросы.

Когда, судьбу не одолев,

Скуля, закрутишься в калачик,

Придет к тебе небесный лев:

Он - покровитель всех собачек...

Глаза его желты, как лед,

Как от грозы особый запах.

Покачиваясь, он идет,

Пружиня на тяжелых лапах...

Беги... и разорвется поводок...

Беги... и расстегнется сам ошейник...

И рявкнет он: "Ты что, в живых

Остался, думаешь, в подарок?

Последний из сторожевых,

Людьми покинутых овчарок!

Кому нужны груды умов,

Толкающиеся без счета?

Беги, покуда как на львов

На вас не начали охоту..."

Беги... и разорвется поводок...

Беги... и расстегнется сам ошейник...

Летим, прижмись ко мне скорей,

Меж облаков свинцовых плотных...

Туда, где царствие зверей,

Невинных душ святых животных...

И на уснувший городок

Наступят, как на муравейник...

И разорвется поводок...

И расстегнется сам ошейник...

Вероника Долина

Четыре копыта, облезлая шкура...

По грязной дороге плетётся понуро

Забывшая думать о чём-то хорошем,

Давно ко всему безразличная лошадь.

Она родилась жеребёнком беспечным,

Но скоро хомут опустился на плечи,

И кнут над спиной заметался со свистом...

Забылась лужайка в ромашках душистых,

Забылось дыхание матери рыжей...

Лишь месят копыта дорожную жижу,

И только сгибается всё тяжелее

Когда-то красивая, гордая шея.

Четыре копыта, торчащие рёбра...

Скупится на ласку хозяин недобрый.

А жизнь повернуться могла по-другому -

Ведь где-то сверкают огни ипподрома,

Там тоже есть место обидам и бедам,

Но мчатся по гулкой дорожке к победам

Могучие кони, крылатые кони...

И кутают их золотые попоны.

Им, лучшим, награды и слава - но кто-то

Всегда занимается чёрной работой.

Чтоб им предаваться волшебному бегу,

Тебя спозаранку впрягают в телегу,

И если до срока работа состарит -

Другого коня подберут на базаре.

Четыре копыта, клокастая грива...

А время обманчиво-неторопливо,

И сбросишь, достигнув однажды предела,

Как старую шерсть, отболевшее тело.

Ругаясь, хомут рассупонит возница...

Но ты не услышишь. Ты будешь резвиться

В лугах, вознесённых над морем и сушей,

Где ждут воплощения вечные души.

Опять жеребёнком промчишься по полю,

Неся не людьми возвращённую волю -

Большие глаза и пушистая чёлка,

Четыре копытца и хвостик-метёлка.

Мария Семенова

В Москве взрывают наземный транспорт - такси, троллейбусы, все подряд.

В метро ОМОН проверяет паспорт у всех, кто черен и бородат,

И это длится седьмые сутки. В глазах у мэра стоит тоска.

При виде каждой забытой сумки водитель требует взрывника.

О том, кто принял вину за взрывы, не знают точно, но много врут.

Непостижимы его мотивы, непредсказуем его маршрут,

Как гнев Господень. И потому-то Москву колотит такая дрожь.

Уже давно бы взыграла смута, но против промысла не попрешь.

И чуть затлеет рассветный отблеск на синих окнах к шести утра,

Юнец, нарочно ушедший в отпуск, встает с постели. Ему пора.

Не обуваясь и не колеблясь, но свято веря в свою судьбу,

Он резво прыгает в тот троллейбус, который движется на Трубу

И дальше кружится по бульварам («Россия» - Пушкин - Арбат - пруды) -

Ведь наш юнец обладает даром спасать попутчиков от беды.

Плевать, что вера его наивна. Неважно, как там его зовут.

Он любит счастливо и взаимно, и потому его не взорвут.

Его не тронет волна возмездий, хоть выбор жертвы необъясним.

Он это знает и ездит, ездит, храня любого, кто рядом с ним.

И вот он едет.

Он едет мимо пятнистых скверов, где визг играющих малышей

Ласкает уши пенсионеров и греет благостных алкашей,

Он едет мимо лотков, киосков, собак, собачников, стариков,

Смешно целующихся подростков, смешно серьезных выпускников,

Он едет мимо родных идиллий, где цел дворовый жилой уют,

Вдоль тех бульваров, где мы бродили, не допуская, что нас убьют,

И как бы там не трудился Хронос, дробя асфальт и грызя гранит,

Глядишь, еще и теперь не тронут: чужая молодость охранит.

… Едва рассвет окровавит стекла и город высветится опять,

Во двор выходит старик, не столько уставший жить, как уставший ждать.

Боец-изменник, солдат предатель, навлекший некогда гнев Творца,

Он ждет прощения, но Создатель не шлет за ним своего гонца.

За ним не явится никакая из караулящих нас смертей.

Он суше выветренного камня и древней рукописи желтей.

Он смотрит тупо и безучастно на вечно длящуюся игру,

Но то, что мучит его всечасно, впервые будет служить добру.

И вот он едет.

Он едет мимо крикливых торгов и нищих драк за бесплатный суп,

Он едет мимо больниц и моргов, гниющих свалок, торчащих труб,

Вдоль улиц, прячущих хищный норов в угоду юному лопуху,

Он едет мимо сплошных заборов с колючей проволокой по верху,

Он едет мимо голодных сборищ, берущих всякого в оборот,

Где каждый выкрик равно позорящь для тех, кто слушает и орет,

Где, притворяясь чернорабочим вниманья требует наглый смерд,

Он едет мимо всего того, чем согласно брезгуют жизнь и смерть:

Как ангел ада, он едет адом - Аид спускающийся в Аид, -

Храня от гибели всех, кто рядом (хоть каждый верит, что сам хранит).

Вот так и я, примостившись между юнцом и старцем, в июне, в шесть,

Таю отчаянную надежду на то, что все это так и есть:

Пока я им сочиняю роли, не рухнет небо, не ахнет взрыв,

И мир, послушный творящей воле, не канет в бездну, пока я жив.

Ни грохот взрыва, ни вой сирены не грянут разом, Москву глуша,

Покуда я бормочу катрены о двух личинах твоих, душа.

И вот я еду.

Д.Быков

Чтоб мудро жизнь прожить,знать надобно немало,

Два важных правила запомни для начала:

Ты лучше голодай,чем что попало есть,

И лучше будь один,чем вместе с кем попало.

Омар Хайям

Из-за утеса, как из-за угла

Почти в упор ударили в орла,

А он спокойно свой покинул камень

И как всегда, широкими кругами,

Не торопясь, ушел за облака.

Быть может дробь совсем мелка была?

Для перепелок, а не для орла!

Иль дрогнула рука стрелка

И покачнулся ствол дробовика?!

Нет... ни дробинки не скользнуло мимо,

А сердце и орлиное ранимо.

Орел упал, но средь далеких скал,

Чтоб враг не видел, не торжествовал!

А.Т. Твардовский

Шотландская баллада

(из Роберта Стивенсона)

Из вереска напиток

Забыт давным-давно.

А был он слаще меда,

Пьянее, чем вино.

В котлах его варили

И пили всей семьей

Малютки-медовары

В пещерах под землей.

Пришел король шотландский,

Безжалостный к врагам,

Погнал он бедных пиктов

К скалистым берегам.

На вересковом поле,

На поле боевом

Лежал живой на мертвом

И мертвый - на живом.

_______

Лето в стране настало,

Вереск опять цветет,

Но некому готовить

Вересковый мед.

В своих могилках тесных,

В горах родной земли

Малютки-медовары

Приют себе нашли.

Король по склону едет

Над морем на коне,

А рядом реют чайки

С дорогой наравне.

Король глядит угрюмо:

'Опять в краю моем

Цветет медвяный вереск,

А меда мы не пьем!'

Но вот его вассалы

Приметили двоих

Последних медоваров,

Оставшихся в живых.

Вышли они из-под камня,

Щурясь на белый свет,-

Старый горбатый карлик

И мальчик пятнадцати лет.

К берегу моря крутому

Их привели на допрос,

Но ни один из пленных

Слова не произнес.

Сидел король шотландский,

Не шевелясь, в седле.

А маленькие люди

Стояли на земле.

Гневно король промолвил:

'Пытка обоих ждет,

Если не скажете, черти,

Как вы готовили мед!'

Сын и отец молчали,

Стоя у края скалы.

Вереск звенел над ними,

В море катились валы.

И вдруг голосок раздался:

'Слушай, шотландский король,

Поговорить с тобою

С глазу на глаз позволь!

Старость боится смерти.

Жизнь я изменой куплю,

Выдам заветную тайну!' -

Карлик сказал королю.

Голос его воробьиный

Резко и четко звучал:

'Тайну давно бы я выдал,

Если бы сын не мешал!

Мальчику жизни не жалко,

Гибель ему нипочем...

Мне продавать свою совесть

Совестно будет при нем.

Пускай его крепко свяжут

И бросят в пучину вод -

А я научу шотландцев

Готовить старинный мед!..'

Сильный шотландский воин

Мальчика крепко связал

И бросил в открытое море

С прибрежных отвесных скал.

Волны над ним сомкнулись.

Замер последний крик...

И эхом ему ответил

С обрыва отец-старик:

'Правду сказал я, шотландцы,

От сына я ждал беды.

Не верил я в стойкость юных,

Не бреющих бороды.

А мне костер не страшен.

Пускай со мной умрет

Моя святая тайна -

Мой вересковый мед!'

© Самуил Яковлевич Маршак

Сон

Мы были крылаты, мы были безумны,

Мы были светлы и сильны.

В сверкающих латах взлетали мы шумно,

Сгорая желаньем войны.

И ветер взрывался от криков и боли,

Сверкали под солнцем клинки.

И мир мне казался прекрасным и вольным

И твердым - движенье руки.

Мы были пьяны этим боем и кровью,

Горящей на наших клинках.

И звуки войны потонули в прибое,

Смывающим кровь на камнях.

И море шумело, и море вздымалось,

Бросаясь на спины камней,

И брызги летели, огнем распадаясь,

В предчувствии жертвы своей.

Враги наши были сильны и жестоки

И смех их был резок и зол.

В сиянии силы, они, словно боги

Вокруг порождали костер.

И воин бесстрашный, и воин всесильный

Направил огонь на того,

Кто был моим счастьем, кого я любила,

И жизнь отдала за кого.

Я помню бессильную муку расстрела

И жгучую пропасть огня,

Когда заслонила его своим телом,

И пуля прошла сквозь меня.

Я помню падение, плавно и долго,

И солнца лучи на стене,

А жизнь разбивалась на сотни осколков

В последнем, смертельном огне.

А он наклонился и дал обещанье,

Что мы повстречаемся вновь,

Когда прекратятся года ожиданья

И вновь возродится любовь.

Мы были крылаты, мы были безумны,

Мы были светлы и сильны.

В сверкающих латах взлетали мы шумно

Над белою гривой волны...

--------------------------------------------

(с) Милена Леви.

Он был из тех, на ком лежит печать

Непогасимо - яркого страданья,

Кто должен проклинать или молчать,

Когда звучат аккорды мирозданья.

Он проклял мир, и вечно - одинок

Замкнул в душе глубокие печали,

И полюбил он в мире только то,

Что замерло в отчаяньи - молчанье.

Всё то,что молча, выносив свой гнёт,

Внезапной бурей грянет в миг единый,

Как чистый снег заоблачных высот

Стремиться вниз - губительной лавиной.

Валерий Брюсов

* * *

Три женщины - белая, черная, алая -

Стоят в моей жизни. Зачем и когда

Вы вторглись в мечту мою? Разве немало я

Любовь восславлял в молодые года?

Сгибается алая хищной пантерою

И смотрит обманчивой чарой зрачков,

Но в силу заклятий, знакомых мне, верую:

За мной побежит на свирельный мой зов.

Проходит в надменном величии черная

И требует знаком - идти за собой.

А, строгая тень! уклоняйся, упорная,

Но мне суждено для тебя быть судьбой.

Но клонится с тихой покорностью белая,

Глаза ее - грусть, безнадежность - уста.

И странно застыла душа онемелая,

С душой онемелой безвольно слита.

Три женщины - белая, черная, алая -

Стоят в моей жизни. И кто-то поет,

Что нет, не довольно я плакал, что мало я

Любовь воспевал! Дни и миги - вперед!

1912

Валерий Брюсов

МЫ — СКИФЫ

Мы — те, об ком шептали в старину,

С невольной дрожью, эллинские мифы:

Народ, взлюбивший буйство и войну,

Сыны Геракла и Эхидны,— скифы.

Вкруг моря Черного, в пустых степях,

Как демоны, мы облетали быстро,

Являясь вдруг, чтоб сеять всюду страх:

К верховьям Тигра иль к низовьям Истра.

Мы ужасали дикой волей мир,

Горя зловеще, там и здесь, зарницей:

Пред нами Дарий отступил, и Кир

Был скифской на пути смирен царицей.

Что были мы?— Щит, нож, колчан, копье,

Лук, стрелы, панцирь да коня удила!

Блеск, звон, крик, смех, налеты,— все бытье

В разгуле бранном, в пире пьяном было!

Лелеяли нас вьюги да мороз:

Нас холод влек в метельный вихрь событий;

Ножом вино рубили мы, волос

Замерзших звякали льдяные нити!

Наш верный друг, учитель мудрый наш,

Вино ячменное живило силы:

Мы мчались в бой под звоны медных чаш,

На поясе, и с ними шли в могилы.

Дни битв, охот и буйственных пиров,

Сменяясь, облик создавали жизни...

Как было весело колоть рабов,

Пред тем, как зажигать костер, на тризне!

В курганах грузных, сидя на коне,

Среди богатств, как завещали деды,

Спят наши грозные цари: во сне

Им грезятся пиры, бои, победы.

Но, в стороне от очага присев,

Порой, когда хмелели сладко гости,

Наш юноша выделывал для дев

Коней и львов из серебра и кости.

Иль, окружив сурового жреца,

Держа в руке высоко факел дымный,

Мы, в пляске ярой, пели без конца

Неистово-восторженные гимны!

1916

Владей собой среди толпы смятенной,

Себя клянущей за смятенье всех,

Верь, сам в себя, наперекор вселенной,

И маловерным отпусти их грех;

Пусть час не пробил, жди не уставая,

Пусть лгут лжецы, не снисходи до них;

Умей прощать и не кажись, прощая,

Великодушней и мудрей других.

Умей мечтать, не став рабом мечтанья,

И мыслить, мысли не обожествив;

Равно встречай успех и поруганье,

Не забывая, что их голос лжив,

Останься тих, когда твоё же слово

Калечить плут, чтоб уловлять глупцов,

Когда вся жизнь разрушена, и снова

Ты должен всё воссоздавать с основ.

Умей поставить в радостной надежде,

На карту всё, что накопил с трудом,

Всё проиграть и нищим стать, как прежде,

И никогда не пожалеть о том.

Умей принудить сердце, нервы, тело

Тебе служить, когда в твоей груди

Давно уж пусто, всё сгорело,

И только Воля говорит: "Иди!"

Останься прост, беседуя с царями,

Останься честен!, говоря с толпой;

Будь прям и твёрд с врагами и друзьями,

Пусть все, в свой час, считаются с тобой;

Наполни смыслом каждое мгновенье,

Часов и дней неумолимый бег, -

Тогда весь мир ты примешь во владенье,

Тогда, мой сын, ты будешь Человек!

Р.Киплинг

Мело, мело по всей земле

Во все пределы.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

Как летом роем мошкара

Летит на пламя,

Слетались хлопья со двора

К оконной раме.

Метель лепила на стекле

Кружки и стрелы.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

На озаренный потолок

Ложились тени,

Скрещенья рук, скрещенья ног,

Судьбы скрещенья.

И падали два башмачка

Со стуком на пол.

И воск слезами с ночника

На платье капал.

И все терялось в снежной мгле

Седой и белой.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

На свечку дуло из угла,

И жар соблазна

Вздымал, как ангел, два крыла

Крестообразно.

Мело весь месяц в феврале,

И то и дело

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

Б.Пастернак

Гул затих. Я вышел на подмостки.

Прислонясь к дверному косяку,

Я ловлю в далёком отголоске

Что случится на моём веку.

На меня наставлен сумрак ночи

Тысячью биноклей на оси.

Если только можно, Авва Отче,

Чашу эту мимо пронеси.

Я люблю твой замысел упрямый

И играть согласен эту роль.

Но сейчас идёт другая драма,

И на этот раз меня уволь.

Но продуман распорядок действий,

И неотвратим конец пути.

Я один, всё тонет в фарисействе.

Жизнь прожить - не поле перейти.

Б.Пастернак

Чужая боль – дворняга грязная.

Не трогай, детка, а вдруг заразная?

Не гладь – испачкаешь ладошки.

Зачем? Иди другой дорожкой.

А детка подрастает, зная:

Так проще – жить, не замечая.

К чему тащить чужую ношу?

Делить беду?!? Придумал тоже!

Сам разбирай – не мне же больно.

С меня своих проблем довольно.

И так и дальше – жить в покое…

Делить все на свое и на чужое…

Чужую боль в упор не замечают,

Забыв одно:

Бездушье – не прощают…

Илья Черт

Я, матерь божия, ныне с молитвою

Пред твоим образом, ярким сиянием,

Не о спасении, не перед битвою,

Не с благодарностью иль покаянием,

Не за свою молю душу пустынную,

За душу странника в свете безродного;

Но я вручить хочу деву невинную

Теплой заступнице мира холодного.

Окружи счастием душу достойную;

Дай ей сопутников, полных внимания,

Молодость светлую, старость покойную,

Сердцу незлобному мир упования.

Срок ли приблизится часу прощальному

В утро ли шумное, в ночь ли безгласную -

Ты восприять пошли к ложу печальному

Лучшего ангела душу прекрасную.

М.Ю.Лермонтов

Сжала руки под тёмной вуалью...

"Отчего ты сегодня бледна?"

— Оттого, что я терпкой печалью

Напоила его допьяна.

Как забуду? Он вышел, шатаясь,

Искривился мучительно рот...

Я сбежала, перил не касаясь,

Я бежала за ним до ворот.

Задыхаясь, я крикнула: "Шутка

Всё, что было. Уйдешь, я умру."

Улыбнулся спокойно и жутко

И сказал мне: "Не стой на ветру"

А.Ахматова

Который месяц - на кресте,

и жжет зрачок без перебоя

скрипучий знак на бересте,

круша сомнение любое.

Исполосованную грудь

кропит пчела, лелеют росы,

сирены скрадывают путь,

мучительны, сладкоголосы.

На омертвелом языке

слепая карлица бормочет,

следы забвенья на руке

ссыхаются, не кровоточат.

Над ними ворон ворожит,

и, будто вычерчена словом,

с ладони линия бежит

навстречу душам бестолковым.

Чуть выгибаясь на краю,

она вверяет ненароком

больную истину свою

в знаменьи горьком, одиноком.

И в страхе смотрит на ладонь

на миг прозревшая старуха,

и занимается огонь,

и ворон вскрикивает глухо.

Теперь - под огненной пятой

падет божок, не внемля стонам,

и из низины обжитой

народ потянется по склонам.

По спинам пробежится кнут,

слепящим обмороком блица

над морем грозы полыхнут,

напьется крови голубица.

Вползут селенья на холмы,

и лица, бледные иссиня,

скривятся, ужасом полны,

и обезлюдеет пустыня.

И только, брошенный внизу,

зайдется в хохоте калека,

вбирая терпкую слезу

обратной судорогой века.

Вадим Бабенко.

ПЕПЕЛЬНЫЙ ВОИН

В сполохе света,

в сердце огня

долгие лета

ищет меня

пепельный воин,

силясь помочь

горестным воем,

жалящим ночь.

Падают руки,

гонит приют,

знаки разлуки

мне подают

чья-то причуда

и круговерть

скорбного люда,

знавшего смерть.

В склепе глубоком,

чутко дрожа,

бдительным оком

льнут сторожа,

в каменной ложе

ночь напролет,

мучая кожу,

ноготь поет.

Это - предтечи,

тело скребя,

к праведной речи

гонят себя,

в темной печали

силясь понять,

что им кричали

шедшие вспять.

Это - блудливы

наперебой,

томные дивы

манят собой,

ласковы, чужды,

жрицы морей

ранят без нужды

плотью своей.

Дни поредели,

нет глубины

в черной неделе

нашей вины.

Смутные боги

дивных планет,

в вашей тревоге

удали нет.

Больше не внемлю -

это подлог,

втоптанный в землю

тысячью ног,

полная чаша,

лакомый тлен,

оторопь наша,

взятая в плен.

Пепельный воин

сизых равнин,

ты неспокоен,

слишком раним,

видишь воочью -

в смертном поту

крюки на клочья

рвут наготу.

Чахлые груди

колет трава.

Больше, чем люди,

смертны слова.

Шепчет старуха

из темноты

истово, глухо:

"Бог - это ты."

Тычась в повторы,

ищут кроты

тухлые норы -

"Бог - это ты."

В сердце остова,

сбитое влет,

падает слово.

Город встает.

Жалобно, стыло

голос дрожит.

Гибнет светило.

Город блажит

пепельным зовом

в пыльную взвесь.

Мир нарисован.

Заново. Весь.

Вадим Бабенко.

И немного лирики...

Если друг твой в словесном споре

Мог обиду тебе нанести,

Это горько, но это не горе,

Ты потом ему все же прости.

В жизни всякое может случиться,

И коль дружба у вас крепка,

Из-за глупого пустяка

Ты не дай ей зазря разбиться.

Если ты с любимою в ссоре,

А тоска по ней горяча,

Это тоже еще не горе,

Не спеши, не руби с плеча.

Пусть не ты явился причиной

Той размолвки и резких слов,

Встань над ссорою, будь мужчиной!

Это все же твоя любовь!

В жизни всякое может случиться,

И коль ваша любовь крепка,

Из-за глупого пустяка

Ты не должен ей дать разбиться.

И чтоб после себя не корить

В том, что сделал кому-то больно,

Лучше добрым на свете быть,

Злого в мире и так довольно.

Но в одном лишь не отступай,

На разрыв иди, на разлуку,

Только подлости не прощай

И предательства не прощай

Никому: ни любимой, ни другу!

Эдуард Асадов

Люблю я собаку за верный нрав,

За то, что, всю душу тебе отдав,

В голоде, в холоде или разлуке

Не лижет собака чужие руки.

У кошки-дуры характер иной.

Кошку погладить может любой.

Погладил - и кошка в то же мгновенье,

Мурлыча, прыгает на колени.

Выгнет спину, трется о руку,

Щурясь кокетливо и близоруко.

Кошке дешевая ласка не стыдна,

Глупое сердце не дальновидно.

От ласки кошачьей душа не согрета.

За крохи немного дают взамен:

Едва лишь наскучит мурлыканье это -

Встанут и сбросят ее с колен.

Собаки умеют верно дружить,

Не то что кошки - лентяйки и дуры.

Так стоит ли, право, кошек любить

И тех, в ком живут кошачьи натуры?!

Эдуард Асадов

Когда ты решишься в любви открыться

Однажды и навсегда,

Возможно, вначале она смутится

И сразу не скажет "Да".

Ну что же, не надо обид и вздохов!

Тут только не спорь и жди.

Смущение это не так уж плохо,

Все главное - впереди!

И вряд ли всерьез что-то будет значить,

Когда на твои слова

Она вдруг потупится и заплачет

Иль даже сбежит сперва.

Ведь слезы такие звучат, наверно,

Как пение соловья.

Слезы, ей-богу, совсем не скверно,

Считай, что она - твоя!

А впрочем, бывает и невезенье,

Когда прозвучит ответ

На фразы, полные восхищенья,

Сурово и горько: "Нет".

И все-таки если не потеряться,

А снова идти вперед,

Если надеяться, добиваться,

Быть сильным и нежным, то, может статься,

Счастье еще придет!

Но если ничто ее не встревожит

И с милою простотой

Она тебе дружбу свою предложит,

Вот тут даже бог тебе не поможет,

Простись и ступай домой!

Эдуард Асадов

Когда мне встречается в людях дурное,

То долгое время я верить стараюсь,

Что это скорее всего напускное,

Что это случайность. И я ошибаюсь.

И, мыслям подобным ища подтвержденья,

Стремлюсь я поверить, забыв про укор,

Что лжец, может, просто большой фантазер,

А хам, он, наверно, такой от смущенья.

Что сплетник, шагнувший ко мне на порог,

Возможно, по глупости разболтался,

А друг, что однажды в беде не помог,

Не предал, а просто тогда растерялся.

Я вовсе не прячусь от бед под крыло.

Иными тут мерками следует мерить.

Ужасно не хочется верить во зло,

И в подлость ужасно не хочется верить!

Поэтому, встретив нечестных и злых,

Нередко стараешься волей-неволей

В душе своей словно бы выправить их

И попросту "отредактировать", что ли!

Но факты и время отнюдь не пустяк.

И сколько порой ни насилуешь душу,

А гниль все равно невозможно никак

Ни спрятать, ни скрыть, как ослиные уши.

Ведь злого, признаться, мне в жизни моей

Не так уж и мало встречать доводилось.

И сколько хороших надежд поразбилось,

И сколько вот так потерял я друзей!

И все же, и все же я верить не брошу,

Что надо в начале любого пути

С хорошей, с хорошей и только с хорошей,

С доверчивой меркою к людям идти!

Пусть будут ошибки (такое не просто),

Но как же ты будешь безудержно рад,

Когда эта мерка придется по росту

Тому, с кем ты станешь богаче стократ!

Пусть циники жалко бормочут, как дети,

Что, дескать, непрочная штука - сердца...

Не верю! Живут, существуют на свете

И дружба навек, и любовь до конца!

И сердце твердит мне: ищи же и действуй.

Но только одно не забудь наперед:

Ты сам своей мерке большой соответствуй,

И все остальное, увидишь,- придет!

Эдуард Асадов

Осталось еще на 5 частей.

- Что происходит на свете? - А просто зима.

- Просто зима, полагаете? Да, полагаю.

Я ведь и сам, как умею, следы пролагаю

в ваши уснувшие ранней порою дома.

- Что же за всем этим будет? - А будет январь.

- Будет январь, Вы считаете? - Да, я считаю

Я ведь давно эту белую книгу читаю.

Этот, с картинками вьюги, старинный букварь.

- Чем же все это окончится? Будет апрель.

- Будет апрель, Вы уверены? - Да, я уверен.

Я уже слышал и слух этот мною проверен,

будто бы в роще недавно звенела свирель.

- Что из всего этого следует?

- Следует жить,

шить сарафаны и легкие платья из ситца...

- Вы полагаете, все это будет носиться?

- Я полагаю, что все это следует шить.

- Следует шить, ибо сколько вьюге не кружить,

недолговечна ее клевета и опала.

- Так разрешите же в честь новогоднего бала

руку на танец, сударыня, Вам предложить.

- Месяц серебряный, шар со свечою внутри,

и карнавальные маски по кругу, по кругу...

- Вальс начинается. Дайте ж, сударыня, руку

и раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три...

Ю.Левитанский

Каждый выбирает для себя

Женщину, религию, дорогу.

Дьяволу служить или пророку

Каждый выбирает для себя.

Каждый выбирает по себе

Шпагу для дуэли, меч для битвы,

Слово для любви и для молитвы.

Каждый выбирает по себе.

Каждый выбирает по себе

Щит и латы, посох и заплаты.

Меру окончательной расплаты

Каждый выбирает для себя.

Каждый выбирает для себя.

Выбираю тоже, как умею.

Ни к кому претензий не имею:

Каждый выбирает для себя.

Ю. Левитанский

Станет мир тебе теснее тесного,

Бросишь плуг, оставишь борозду,

Чтобы выловить из омута небесного

Неводом души свою звезду.

Господи, помилуй! Да сохрани меня, как есть -

Живым в любви и в ненависти - мертвым.

И на дорогу посохом истертым

Дай друга мне, который знал бы честь!

А.Белов-Ганичев

Вы помните,

Вы все, конечно, помните,

Как я стоял,

Приблизившись к стене,

Взволнованно ходили вы по комнате

И что-то резкое

В лицо бросали мне.

Вы говорили:

Нам пора расстаться,

Что вас измучила

Моя шальная жизнь,

Что вам пора за дело приниматься,

А мой удел -

Катиться дальше, вниз.

Любимая!

Меня вы не любили.

Не знали вы, что в сомнище людском

Я был, как лошадь, загнанная в мыле,

Пришпоренная смелым ездоком.

Не знали вы,

Что я в сплошном дыму,

В развороченном бурей быте

С того и мучаюсь, что не пойму -

Куда несет нас рок событий.

Лицом к лицу

Лица не увидать.

Большое видется на расстоянье.

Когда кипит морская гладь,

Корабль в плачевном состоянье.

Земля - корабль!

Но кто-то вдруг

За новой жизнью, новой славой

В прямую гущу бурь и вьюг

Ее направил величаво.

Ну кто ж из нас на палубе большой

Не падал, не блевал и не ругался?

Их мало, с опытной душой,

Кто крепким в качке оставался.

Тогда и я

Под дикий шум,

Но зрело знающий работу,

Спустился в корабельный трюм,

Чтоб не смотреть людскую рвоту.

Тот трюм был -

Русским кабаком.

И я склонился над стаканом,

Чтоб, не страдая ни о ком,

Себя сгубить

В угаре пьяном.

Любимая!

Я мучил вас,

У вас тоска

В глазах усталых;

Что я пред вами напоказ

Себя растрачивал в скандалах.

Но вы не знали,

Что в сплошном дыму,

В развороченном бурей быте

С того и мучаюсь,

Что не пойму,

Куда несет нас рок событий

Теперь года прошли.

Я в возрасте ином.

И чувствую и мыслю по-иному.

И говорю за праздничным вином:

Хвала и слава рулевому!

Сегодня я

В ударе нежных чувств.

Я вспомнил вашу грустную усталость.

И вот теперь

Я сообщить вам мчусь,

Каков я был,

И что со мною сталось!

Любимая!

Сказать приятно мне:

Я избежал паденья с кручи.

Теперь в Советской стороне

Я самый яростный попутчик.

Я стал не тем,

Кем был тогда.

Не мучил бы я вас,

Как это было раньше.

За знамя вольности

И светлого труда

Готов идти хоть до Ла-Манша.

Простите мне...

Я знаю: вы не та -

Живете вы

С серьезным, умным мужем;

Что не нужна вам наша маета,

И сам я вам

Ни капельки не нужен.

Живите так,

Как вас ведет звезда,

Под кущей обновленной сени.

С приветствием,

Вас помнящий всегда

Знакомый ваш

сергей Есенин

Мне осталась одна забава:

Пальцы в рот - и веселый свист.

Прокатилась дурная слава,

Что похабник я и скандалист.

Ах! Какая смешная потеря!

Много в жизни смешных потерь.

Стыдно мне, что я в Бога верил.

Горько мне, что не верю теперь.

Золотые, далекие дали!

Все сжигает житейская мреть.

И похабничал я и скандалил

Для того, чтобы ярче гореть.

Дар поэта - ласкать и карябать,

Роковая на нем печать.

Розу белую с черною жабой

Я хотел на земле повенчать.

Пусть не сладились, пусть не сбылись

Эти помыслы розовых дней.

Но коль черти в душе гнездились -

Значит, ангелы жили в ней.

Вот за это веселие мути,

Отправляясь с ней в край иной,

Я хочу при последней минуте

Попросить тех, кто будет со мной,-

Чтоб за все за грехи мои тяжкие,

За неверие в благодать

Положили меня в русской рубашке

Под иконами умирать.

сергей Есенин

Дай, Джим, на счастье лапу мне,

Такую лапу не видал я сроду.

Давай с тобой полаем при луне

На тихую, бесшумную погоду.

Пожалуйста, голубчик, не лижись.

Пойми со мной хоть самое простое.

Ведь ты не знаешь, что такое жизнь,

Не знаешь ты, что жить на свете стоит.

Хозяин твой и мил и знаменит,

И у него гостей бывает в доме много,

И каждый, улыбаясь, норовит

Тебя по шерсти бархатной потрогать.

Ты по-собачьи дьявольски красив,

С такою милою доверчивой приятцей.

И, никого ни капли не спросив,

Как пьяный друг, ты лезешь целоваться.

Мой милый Джим, среди твоих гостей

Так много всяких и невсяких было.

Но та, что всех безмолвней и грустней,

Сюда случайно вдруг не заходила?

Она придет, даю тебе поруку.

И без меня, в ее уставясь взгляд,

Ты за меня лизни ей нежно руку

За все, в чем был и не был виноват.

сергей Есенин

Утром в ржаном закуте,

Где златятся рогожи в ряд,

Семерых ощенила сука,

Рыжих семерых щенят.

До вечера она их ласкала,

Причесывая языком,

И струился снежок подталый

Под теплым ее животом.

А вечером, когда куры

Обсиживают шесток,

Вышел хозяин хмурый,

Семерых всех поклал в мешок.

По сугробам она бежала,

Поспевая за ним бежать...

И так долго, долго дрожала

Воды незамерзшей гладь.

А когда чуть плелась обратно,

Слизывая пот с боков,

Показался ей месяц над хатой

Одним из ее щенков.

В синюю высь звонко

Глядела она, скуля,

А месяц скользил тонкий

И скрылся за холм в полях.

И глухо, как от подачки,

Когда бросят ей камень в смех,

Покатились глаза собачьи

Золотыми звездами в снег.

сергей Есенин

Где воевал, браток? - На Третьем Римском.

Пугал врага несмелым животом.

Чем награждён? - Бетонным обелиском -

Одним на всех, с одним на всех крестом.

А чем был сыт? - Как испокон:

на завтрак водка и яйцо,

А на обед сухим пайком

ещё не вдовье письмецо.

На ужин - девять встречных грамм

Да на десерт аршин земли...

И вот несут к иным мирам

совсем иные корабли

меня...

Встречайте.

В каком полку служил? - В Троянском Конном.

Тянул ремни дубового коня.

Чему молился? - Только не иконам,

Другие боги берегли меня.

А чем был жив? - Да, как всегда,

жил-выживал своим умом.

А чем ещё? - Так, ерунда -

её заученным письмом,

Коротким отдыхом в тепле,

Последним проблеском в дали...

И вот несут к иной земле

совсем иные корабли

меня...

Встречайте.

А где взял языка? - Под Вавилоном.

Он брал меня, да, видно, он добрей.

А кем был предан? - Целым легионом

Своих же генералов и царей.

А чем был рад? - Да хоть бы тем,

что всё закончится само,

Что в гимнастёрке есть отдел,

где я храню её письмо,

И тем, что смерть не лезет зря,

А чётко ждёт команды "Пли!"...

И вот несут к иным царям

Совсем иные корабли

меня...

Встречайте.

Где похоронен? - Под Великою стеною,

В саду надгробий, в братских закромах.

Шрапнель горланит марши надо мною,

И машет шапкой новый мономах.

О чём жалел? - По мелочам:

о том, что вечность недолга,

О том, что ноет по ночам

душа сильнее, чем нога,

О том, что миру без войны

Не обойтись, как ни скули,

И что несут в чужие сны

совсем чужие корабли

меня...

Прощайте.

К.Арбенин

Застолье близилось к концу,

Когда, жуя селёдку,

Сосед спросил в десятый раз,

Зачем не пью я водку?

«Ну был бы болен – хрен с тобой,

Но ведь здоровый малый…» -

И, еле двигая губой,

Он начинал сначала.

Про то, что истина в вине,

И говорил чуть тише

Про то, что мы живём в говне

И что какой-то Миша

Не прав. И нет защиты нам…

А если б живы были

Высоцкий, Пушкин и Хайям –

Вот те бы защитили.

«Вот это были мужики,

Какие пели песни!!!

Не то что эти мудаки –

Вознесенский да Резник.

А почему? Да потому,

Что мысль освобождает

От заключения во тьму,

Кто часто выпивает.

Да и вообще, возможно ли

Вкусить шальную радость

И ощутить тепло земли

И неги лёгкой сладость,

И освежить свою мечту

Порывом вдохновенья

Или сорваться в пустоту

В свободное паденье

И очутиться на лету

В четвёртом измеренье…

Коснуться тайны бытия

И с горьким оптимизмом

Взглянуть, куда течёт струя

Загробной нашей жизни…»

Он сделал паузу, допил

Из горлышка коньяк

И, крякнув, громко заключил:

«А ты не пьёшь, дурак!»

Мне трудно было возразить –

Он прав во многом был.

Чтоб жить в говне и бросить пить,

Немало нужно сил.

Я вспомнил прошлые года…

Сосед меня б простил,

Когда б узнал, что я тогда

Раз в тыщу больше пил.

Всему свой срок, всему свой миг,

И каждому – своё.

Кто хоть чуть-чуть себя постиг –

Тот многое поймёт.

Признанье – самый верный путь

К далёкой истине

И к тайнам счастья, коих суть

Не отыскать в вине.

Признанье всё способно дать:

И радость, и полёт,

Но только важно отыскать

Призвание своё.

А ощущениям своим,

Когда бываешь пьян,

Опасно верить. И пойми:

Их суть – самообман.

И.Тальков

- Отдать тебе любовь?

- Отдай!

- Она в грязи...

- Отдай в грязи!..

- Я погадать хочу...

- Гадай.

- Еще хочу спросить...

- Спроси!..

- Допустим, постучусь...

- Впущу!

- Допустим, позову...

- Пойду!

- А если там беда?

- В беду!

- А если обману?

- Прощу!

- 'Спой!'- прикажу тебе..

- Спою!

- Запри для друга дверь...

- Запру!

- Скажу тебе: убей!..

- Убью!

- Скажу тебе: умри!..

- Умру!

- А если захлебнусь?

- Спасу!

- А если будет боль?

- Стерплю!

- А если вдруг - стена?

- Снесу!

- А если - узел?

- Разрублю!

- А если сто узлов?

- И сто!..

- Любовь тебе отдать?

- Любовь!..

- Не будет этого!

- За что?!

- За то, что не люблю рабов.

############################

- Рабов не любишь?

- Не люблю!

- А терпишь рабство?

- Не терплю!

- А что любовь?

- При чем любовь?

- При том что рабство, страсть и боль-

в себя любовь впитала всё! Её раба ты на все сто!

- Ты лжешь!

- Не лгу!

- Так докажи! Любовь не стоит твоей лжи!

- Я докажу... Но не сейчас... Для доказательства свой час...

- Иди же прочь!

- Я ухожу..

- Катись!.... Нет... Стой... Вернись назад.

- Нет... Я уйду... Ведь я не раб...

Р.Рождественский

Над городом, отвергнутым Петром,

Перекатился колокольный гром.

Гремучий опрокинулся прибой

Над женщиной, отвергнутой тобой.

Царю Петру и Вам, о царь, хвала!

Но выше вас, цари: колокола.

Пока они гремят из синевы —

Неоспоримо первенство Москвы.

— И целых сорок сороков церквей

Смеются над гордынею царей!

М.Цветаева

Вы, чьи широкие шинели напоминали паруса,

Чьи шпоры весело звенели - и голоса.

И чьи глаза, как бриллианты, на сердце вырезали след -

Очаровательные франты минувших лет.

Одним ожесточеньем воли вы брали сердце и скалу,-

Цари на каждом бранном поле - и на балу.

Вас охраняла длань Господня и сердце матери. Вчера -

Малютки-мальчики, сегодня - офицера.

Вам все вершины были малы, и мягок - самый черствый хлеб,

О молодые генералы своих судеб!

Ах, на гравюре полустертой, в один великолепный миг,

Я встретила, Тучков-четвертый, Ваш нежный лик,

И вашу хрупкую фигуру, и золотые ордена...

И я, поцеловав гравюру, не знала сна.

О, как - мне кажется - могли вы рукою, полною перстней,

И кудри дев ласкать - и гривы своих коней.

В одной невероятной скачке вы прожили свой краткий век...

И ваши кудри, ваши бачки засыпал снег...

Три сотни побеждало - трое! Лишь мертвый не вставал с земли.

Вы были дети и герои, вы все могли.

Что так же трогательно-юно, как ваша бешеная рать? ..

Вас златокудрая Фортуна вела, как мать.

Вы побеждали и любили любовь и сабли острие -

И весело переходили в небытие.

М.Цветаева

Не думаю, не жалуюсь, не спорю.

Не сплю.

Не рвусь, ни к солнцу, ни к луне, ни к морю,

Ни к кораблю.

Не чувствую, как в этих стенах жарко,

Как зелено в саду.

Давно желанного и жданного подарка

Не жду.

Не радует ни утро, ни трамвая

Звенящий бег.

Живу, не видя дня, позабывая

Число и век.

На, кажется, надрезанном канате

Я - маленький плясун.

Я - тень от чьей-то тени. Я - лунатик

Двух темных лун.

М.Цветаева

Из хрустального тумана,

Из невиданного сна

Чей-то образ, чей-то странный...

(В кабинете ресторана

За бутылкою вина).

Визг цыганского напева

Налетел из дальних зал,

Дальних скрипок вопль туманный...

Входит ветер, входит дева

В глубь исчерченных зеркал.

Взор во взор - и жгуче-синий

Обозначился простор.

Магдалина! Магдалина!

Веет ветер из пустыни,

Раздувающий костер.

Узкий твой бокал и вьюга

За глухим стеклом окна -

Жизни только половина!

Но за вьюгой - солнцем юга

Опаленная страна!

Разрешенье всех мучений,

Всех хулений и похвал,

Всех змеящихся улыбок,

Всех просительных движений, -

Жизнь разбей, как мой бокал!

Чтоб на ложе долгой ночи

Не хватило страстных сил!

Чтоб в пустынном вопле скрипок

Перепуганные очи

Смертный сумрак погасил.

А.Блок

Река раскинулась. Течет, грустит лениво

И моет берега.

Над скудной глиной желтого обрыва

В степи грустят стога.

О, Русь моя! Жена моя! До боли

Нам ясен долгий путь!

Наш путь - стрелой татарской древней воли

Пронзил нам грудь.

Наш путь - степной, наш путь - в тоске безбрежной -

В твоей тоске, о, Русь!

И даже мглы - ночной и зарубежной -

Я не боюсь.

Пусть ночь. Домчимся. Озарим кострами

Степную даль.

В степном дыму блеснет святое знамя

И ханской сабли сталь...

И вечный бой! Покой нам только снится

Сквозь кровь и пыль...

Летит, летит степная кобылица

И мнет ковыль...

И нет конца! Мелькают версты, кручи...

Останови!

Идут, идут испуганные тучи,

Закат в крови!

Закат в крови! Из сердца кровь струится!

Плачь, сердце, плачь...

Покоя нет! Степная кобылица

Несется вскачь!

А.Блок

СУСАЛЬНЫЙ АНГЕЛ

На разукрашенную елку

И на играющих детей

Сусальный ангел смотрит в щелку

Закрытых наглухо дверей.

А няня топит печку в детской,

Огонь трещит, горит светло...

Но ангел тает. Он - немецкий.

Ему не больно и тепло.

Сначала тают крылья крошки,

Головка падает назад,

Сломались сахарные ножки

И в сладкой лужице лежат...

Потом и лужица засохла.

Хозяйка ищет - нет его...

А няня старая оглохла,

Ворчит, не помнит ничего...

Ломайтесь, тайте и умрите,

Созданья хрупкие мечты,

Под ярким пламенем событий,

Под гул житейской суеты!

Так! Погибайте! Что в вас толку?

Пускай лишь раз, былым дыша,

О вас поплачет втихомолку

Шалунья девочка - душа...

А.Блок

Весь день - как день: трудов исполнен малых

И мелочных забот.

Их вереница мимо глаз усталых

Ненужно проплывет.

Волнуешься, - а в глубине покорный:

Не выгорит - и пусть.

На дне твоей души, безрадостной и черной,

Безверие и грусть.

И к вечеру отхлынет вереница

Твоих дневных забот.

Когда ж морозный мрак засмотрится столица

И полночь пропоет, -

И рад бы ты уснуть, но - страшная минута!

Средь всяких прочих дум -

Бессмысленность всех дел, безрадостность уюта

Придут тебе на ум.

И тихая тоска сожмет так нежно горло:

Ни охнуть, ни вздохнуть,

Как будто ночь на всё проклятие простерла,

Сам дьявол сел на грудь!

Ты вскочишь и бежишь на улицы глухие,

Но некому помочь:

Куда ни повернись - глядит в глаза пустые

И провожает - ночь.

Там ветер над тобой на сквозняках простонет

До бледного утра;

Городовой, чтоб не заснуть, отгонит

Бродягу от костра...

И, наконец, придет желанная усталость,

И станет всё равно...

Что'? Совесть? Правда? Жизнь? Какая это малость!

Ну, разве не смешно?

А.Блок

Поднимались из тьмы погребов.

Уходили их головы в плечи.

Тихо выросли шумы шагов,

Словеса незнакомых наречий.

Скоро прибыли толпы других,

Волочили кирки и лопаты.

Расползлись по камням мостовых,

Из земли воздвигали палаты.

Встала улица, серым полна,

Заткалась паутинною пряжей.

Шелестя, прибывала волна,

Затрудняя проток экипажей.

Скоро день глубоко отступил,

В небе дальнем расставивший зори.

А незримый поток шелестил,

Проливаясь в наш город, как в море.

Мы не стали искать и гадать:

Пусть заменят нас новые люди!

В тех же муках рождала их мать.

Так же нежно кормила у груди...

В пелене отходящего дня

Нам была эта участь понятна...

Нам последний закат из огня

Сочетал и соткал свои пятна.

Не стерег исступленный дракон,

Не пылала под нами геенна.

Затопили нас волны времен,

И была наша участь - мгновенна.

А.Блок

Ты помнишь? В нашей бухте сонной

Спала зеленая вода,

Когда кильватерной колонной

Вошли военные суда.

Четыре - серых. И вопросы

Нас волновали битый час,

И загорелые матросы

Ходили важно мимо нас.

Мир стал заманчивей и шире,

И вдруг - суда уплыли прочь.

Нам было видно: все четыре

Зарылись в океан и в ночь.

И вновь обычным стало море,

Маяк уныло замигал,

Когда на низком семафоре

Последний отдали сигнал

Как мало в этой жизни надо

Нам, детям, - и тебе и мне.

Ведь сердце радоваться радо

И самой малой новизне.

Случайно на ноже карманном

Найди пылинку дальних стран -

И мир опять предстанет странным,

Закутанным в цветной туман!

А.Блок

Довольно давно начал копировать стихотворения, которые произвели на меня сильное впечатление, в текстовый файлик. Хочу ими поделиться с аудиторией любимого портала. Если у кого есть похожие подборки - буду рад увидеть в постах или комментариях.

Для удобства чтения выкладываю по частям.

Упаси вас Бог, познать заботу -

О прошедшей юности тужить…

Делать нелюбимую работу,

С нелюбимой женщиною жить!

(Константин Ваншенкин)

~Падшие Ангелы~

Слышишь - играет нездешняя музыка,

Звон колокольчиков тает вдали,

Видишь - танцуют падшие ангелы

На острие раскаленной иглы.

Белые лилии стыли багровыми,

Шелк лепестков потемнел от крови.

Плачут от боли прекрасные ангелы,

Движутся, раня босые ступни.

Хрупкие крылья черны и изломаны,

Лица печальны, одежды темны.

Вечно кружиться несчастные ангелы

Под эту музыку обречены.

Но ни крестом, ни слезой, ни молитвою

Ангелов падших не сможешь спасти.

Лишь одного из них, если отважишься

Душу свою на алтарь принести.

Смолкнет на миг перезвон колокольчиков,

Ангел устало расправит крыла,

Тихо исчезнет, и в сумраке комнаты

Ты на себя погляди в зеркала.

Скроет твой стан одеяние темное,

взгляд и улыбка печально-светлы.

Снова танцуют падшие ангелы

На острие раскаленной иглы.

(Эгрэн)

Во тьме беспроглядной, в тоске беспросветной вы прожили сотни веков

Питая себя лишь мечтою заветной - на крыльях достичь облаков.

Вы сотнями гибли на скользких каменьях, вас воздух не мог удержать...

Но это познавшие горечь паденья другим не могли рассказать...

Мечта за мечтой, жизнь за жизнью уходит, казалось - бесцельно, но вот,

Какой-то, возможно, лишь жалкий уродец, паденье направил в полет.

И солнце сияло так ярко, так чисто, дыханье рвалось из груди -

И тот, кто в падении был столь неистов, увидел простор впереди...

В глазах помутилось, и сбилось дыханье, кровь хлынула к горлу рекой

Разбился уродец о черные камни, найдя на них вечный покой.

С тех пор вы узнали полета законы, познали небес торжество,

Но помнит земля, как рыдали драконы, когда хоронили его...

Борис Шарапов

Умный дьявол

Мой старый друг, мой верный Дьявол,

Пропел мне песенку одну:

- Всю ночь моряк в пучине плавал,

А на заре пошел ко дну.

Кругом вставали волны-стены,

Спадали, вспенивались вновь,

Пред ним неслась, белее пены,

Его великая любовь.

Он слышал зов, когда он плавал:

"О, верь мне, я не обману"...

Но помни, - молвил умный Дьявол, -

Он на заре пошел ко дну. -

Н.Гумилев

Как конквистадор в панцыре железном,

Я вышел в путь и весело иду,

То отдыхая в радостном саду,

То наклоняясь к пропастям и безднам.

Порою в небе смутном и беззвездном

Растет туман... но я смеюсь и жду,

И верю, как всегда, в мою звезду,

Я, конквистадор в панцыре железном.

И если в этом мире не дано

Нам расковать последнее звено,

Пусть смерть приходит я зову любую!

Я с нею буду биться до конца

И, может быть, рукою мертвеца

Я лилию добуду голубую.

Н.Гумилев

Я верно болен: на сердце туман,

Мне скучно все, и люди, и рассказы,

Мне снятся королевские алмазы

И весь в крови широкий ятаган.

Мне чудится (и это не обман),

Мой предок был татарин косоглазый,

Свирепый гунн... я веяньем заразы,

Через века дошедшей, обуян.

Молчу, томлюсь., и отступают стены -

Вот океан весь в клочьях белой пены,

Закатным солнцем залитый гранит,

И город с голубыми куполами,

С цветущими жасминными садами,

Мы дрались там... Ах, да! я был убит.

Н.Гумилев

Созидающий башню сорвется,

Будет страшен стремительный лет,

И на дне мирового колодца

Он безумье свое проклянет.

Разрушающий будет раздавлен,

Опрокинут обломками плит,

И, Всевидящим Богом оставлен,

Он о муке своей возопит.

А ушедший в ночные пещеры

Или к заводям тихой реки

Повстречает свирепой пантеры

Наводящие ужас зрачки.

Не спасешься от доли кровавой,

Что земным предназначила твердь.

Но молчи: несравненное право -

Самому выбирать свою Смерть.

Н.Гумилев

Орел летел все выше и вперед

К Престолу Сил сквозь звездные преддверья,

И был прекрасен царственный полет,

И лоснились коричневые перья.

Где жил он прежде? Может быть в плену,

В оковах королевского зверинца,

Кричал, встречая девушку-весну,

Влюбленную в задумчивого принца.

Иль, может быть, в берлоге колдуна,

Когда глядел он в узкое оконце,

Его зачаровала вышина

И властно превратила сердце в солнце.

Не все ль равно?! Играя и маня,

Лазурное вскрывалось совершенство,

И он летел три ночи и три дня

И умер, задохнувшись от блаженства.

Он умер, да! Но он не мог упасть,

Войдя в круги планетного движенья.

Бездонная внизу зияла пасть,

Но были слабы силы притяженья.

Лучами был пронизан небосвод,

Божественно-холодными лучами,

Не зная тленья, он летел вперед,

Смотрел на звезды мертвыми очами.

Не раз в бездонность рушились миры,

Не раз труба архангела трубила,

Но не была добычей для игры

Его великолепная могила.

Н.Гумилев

Моя мечта надменна и проста:

Схватить весло, поставить ногу в стремя

И обмануть медлительное время,

Всегда лобзая новые уста;

А в старости принять завет Христа,

Потупить взор, посыпать пеплом темя

И взять на грудь спасающее бремя

Тяжелого железного креста!

И лишь когда средь оргии победной

Я вдруг опомнюсь, как лунатик бледный,

Испуганный в тиши своих путей,

Я вспоминаю, что, ненужный атом,

Я не имел от женщины детей

И никогда не звал мужчину братом..

Н.Гумилев

Варвары

Когда зарыдала страна под немилостью Божьей

И варвары в город вошли молчаливой толпою,

На площади людной царица поставила ложе,

Суровых врагов ожидала царица, нагою.

Трубили герольды. По ветру стремились знамена,

Как листья осенние, прелые, бурые листья.

Роскошные груды восточных шелков и виссона

С краев украшали литые из золота кисти.

Царица была — как пантера суровых безлюдий,

С глазами — провалами темного, дикого счастья.

Под сеткой жемчужной вздымались дрожащие груди,

На смуглых руках и ногах трепетали запястья.

И зов ее мчался, как звоны серебряной лютни:

& laquo;Спешите, герои, несущие луки и пращи!

Нигде, никогда не найти вам жены бесприютней,

Чьи жалкие стоны вам будут желанней и слаще!

Спешите, герои, окованы медью и сталью,

Пусть в бедное тело вопьются свирепые гвозди,

И бешенством ваши нальются сердца и печалью

И будут красней виноградных пурпуровых гроздий.

Давно я ждала вас, могучие, грубые люди,

Мечтала, любуясь на зарево ваших становищ.

Идите ж, терзайте для муки расцветшие груди,

Герольд протрубит — не щадите заветных сокровищ.

Серебряный рог, изукрашенный костью слоновьей,

На бронзовом блюде рабы протянули герольду,

Но варвары севера хмурили гордые брови,

Они вспоминали скитанья по снегу и по льду.

Они вспоминали холодное небо и дюны,

В зеленых трущобах веселые щебеты птичьи,

И царственно-синие женские взоры… и струны,

Которыми скальды гремели о женском величьи.

Кипела, сверкала народом широкая площадь,

И южное небо раскрыло свой огненный веер,

Но хмурый начальник сдержал опененную лошадь,

С надменной усмешкой войска повернул он на север.

Н.Гумилев

СРЕДНЕВЕКОВЬЕ

Прошел патруль, стуча мечами,

Дурной монах прокрался к милой.

Над островерхими домами

Неведомое опочило.

Но мы спокойны, мы поспорим

Со стражами Господня гнева,

И пахнет звездами и морем

Твой плащ широкий, Женевьева.

Ты помнишь ли, как перед нами

Встал храм, чернеющий во мраке,

Над сумрачными алтарями

Горели огненные знаки.

Торжественный, гранитнокрылый,

Он охранял наш город сонный,

В нем пели молоты и пилы,

В ночи работали масоны.

Слова их скупы и случайны,

Но взоры ясны и упрямы.

Им древние открыты тайны,

Как строить каменные храмы.

Поцеловав порог узорный,

Свершив коленопреклоненье,

Мы попросили так покорно

Тебе и мне благословенья.

Великий Мастер с нивелиром

Стоял средь грохота и гула

И прошептал: «Идите с миром,

Мы побеждаем Вельзевула».

Пока живут они на свете,

Творят закон святого сева,

Мы смело можем быть как дети,

Любить друг друга, Женевьева.

Н.Гумилев

Волчица с пастью кровавой

На белом, белом столбе,

Тебе, увенчанной славой,

По праву привет тебе.

С тобой младенцы, два брата,

К сосцам стремятся припасть.

Они не люди, волчата,

У них звериная масть.

Не правда ль, ты их любила,

Как маленьких, встарь, когда,

Рыча от бранного пыла,

Сжигали они города?

Когда же в царство покоя

Они умчались, как вздох,

Ты, долго и страшно воя,

Могилу рыла для трех.

Волчица, твой город тот же

У той же быстрой реки

Что мрамор высоких лоджий,

Колонн его завитки,

И лик Мадонн вдохновенный,

И храм святого Петра,

Покуда здесь неизменно

Зияет твоя нора,

Покуда жесткие травы

Растут из дряхлых камней

И смотрит месяц кровавый

Железных римских ночей?!

И город цезарей дивных,

Святых и великих пап,

Он крепок следом призывных,

Косматых звериных лап.

Н.Гумилев

Его глаза — подземные озера,

Покинутые царские чертоги.

Отмечен знаком высшего позора,

Он никогда не говорит о Боге.

Его уста — пурпуровая рана

От лезвия, пропитанного ядом.

Печальные, сомкнувшиеся рано,

Они зовут к непознанным усладам.

И руки — бледный мрамор полнолуний,

В них ужасы неснятого проклятья,

Они ласкали девушек-колдуний

И ведали кровавые распятья.

Ему в веках достался странный жребий —

Служить мечтой убийцы и поэта,

Быть может, как родился он — на небе

Кровавая растаяла комета.

В его душе столетние обиды,

В его душе печали без названья.

На все сады Мадонны и Киприды

Не променяет он воспоминанья.

Он злобен, но не злобой святотатца,

И нежен цвет его атласной кожи.

Он может улыбаться и смеяться,

Но плакать… плакать больше он не может.

Н.Гумилев

Наплывала тень… Догорал камин,

Руки на груди, он стоял один,

Неподвижный взор устремляя вдаль,

Горько говоря про свою печаль:

Я пробрался вглубь неизвестных стран,

Восемьдесят дней шел мой караван;

Цепи грозных гор, лес, а иногда

Странные вдали чьи-то города,

И не раз из них в тишине ночной

В лагерь долетал непонятный вой.

Мы рубили лес, мы копали рвы,

Вечерами к нам подходили львы.

Но трусливых душ не было меж нас,

Мы стреляли в них, целясь между глаз.

Древний я отрыл храм из под песка,

Именем моим названа река,

И в стране озер пять больших племен

Слушались меня, чтили мой закон.

Но теперь я слаб, как во власти сна,

И больна душа, тягостно больна;

Я узнал, узнал, что такое страх,

Погребенный здесь в четырех стенах;

Даже блеск ружья, даже плеск волны

Эту цепь порвать ныне не вольны…»

И, тая в глазах злое торжество,

Женщина в углу слушала его.

Н.Гумилев

Кричит победно морская птица

Над вольной зыбью волны фиорда,

К каким пределам она стремится?

О чем ликует она так гордо?

Холодный ветер, седая сага

Так властно смотрят из звонкой песни,

И в лунной грезе морская влага

Еще прозрачней, еще чудесней.

Родятся замки из грезы лунной,

В высоких замках тоскуют девы,

Златые арфы так многострунны,

И так маняще звучат напевы.

Но дальше песня меня уносит,

Я всей вселенной увижу звенья,

Мое стремленье иного просит,

Иных жемчужин, иных каменьев.

Я вижу праздник веселый, шумный,

В густых дубравах ликует эхо,

И ты проходишь мечтой бездумной,

Звеня восторгом, пылая смехом.

А на высотах, столь совершенных,

Где чистых лилий сверкают слезы,

Я вижу страстных среди блаженных,

На горном снеге алеют розы.

И где-то светит мне образ бледный,

Всегда печальный, всегда безмолвный…

…Но только чайка кричит победно

И гордо плещут седые волны.

Н.Гумилев

Просто забавные картинки. Будет рейтинг - будут прикольные видюхи.