Интересное интервью про работу внештатных фотографов.
Этой профессии как будто нет. А люди, которые ею занимаются, - вне закона. Их тоже как бы не существует. Их обвиняют в продажности и безмерном цинизме и называют "стрингерами" - словом не нашим, означающим "стрелок" или "вольный охотник". А то, чем они занимаются, окутано романтическим, героическим ореолом. Меж тем стрингерство - это войны, землетрясения, массовые беспорядки...
А стрингер - человек над событием, глаза и уши общества. Именно стрингеры показывают войну такой, какая она есть, - со всеми ужасами. Именно их кадры и снимки больше других вызывают отвращение к войне. Благодаря стрингерам все скрытое становится явным, а тайна Чернобыля продержалась всего два дня. Они снимают под пулями, им разбивают камеры, их избивают и арестовывают. И называют "волками-одиночками", которые не могут жить без войны. В России профессиональных стрингеров не больше пятнадцати человек, в мире - около семидесяти. И война для них - работа.
Эдуард Джафаров - журналист, режиссер и оператор - стал военным стрингером 15 лет назад. За его спиной - 34 горячие точки: Югославия, Афганистан, Ирак, Иран, Приднестровье, Южная Осетия, Карабах, Тбилиси, Чечня... У него есть ордена Красной Звезды, "За мужество" и "За личное мужество", много медалей, ранений и контузий. И даже пара дорогущих часов от Саддама Хусейна, имеющего привычку дарить их каждому журналисту, сделавшему с ним интервью. Джафаров говорит: "Я не пацифист, но для развенчания войны делаю больше, чем все правозащитники, вместе взятые, поскольку показываю всю правду без купюр". Снятые им репортажи обошли все крупнейшие телекомпании мира. Его нанимают солидные зарубежные телеканалы и агентства: СВС (Канада), NBC и CNN (США), Франс Пресс, Рейтер...
- Стрингер - это авантюрная бесшабашность и разудалая отвага?
- Наоборот! Стрингер - это высочайшая степень самосохранения.
- А есть на войне особые правила и законы, то есть наука, как выживать?
- Нет ни правил, ни рецептов. Только интуиция. И тысячи нюансов. И главное правило: ты играешь в одну "игру" с теми, с кем находишься рядом. Армия бежит - ты бежишь. Солдаты легли на броню - и ты пригибаешься. Они смотрят по сторонам - ты тоже. Ведь на бэтээре ты, как заяц, - под прицелом. А еще есть, как говорил покойный Рори Пек, "звуки войны". К примеру, летит мина. Если слышишь свист, точно знаешь: не в тебя. Когда в тебя, ее не слышно.
- Ну вот приезжаешь ты, скажем, в Чечню. У кого получаешь разрешение попасть на передовую? Военные командиры за тебя отвечают?
- Всегда сначала дисциплинированно иду в пресс-центр. Иначе можешь погибнуть, пропасть без вести, тебя могут арестовать, взять в заложники - и никто об этом не узнает. А вот потом... Военным выгодно помогать прежде всего журналистам с государственных телеканалов, потому что те работают на армию. С ними едут сопровождающий, группа поддержки - бэтээры, охрана, взвод, который "пасет" их постоянно. Вывозят в более или менее безопасные места, где не идут контактные бои. Покажут, где "град" стреляет, пушки, ракеты в небе: "Снимайте, ребята, и свободны!". А нам эта бутафория не нужна. Мы снимаем реальный бой. Штатные уезжают, а мы остаемся и пытаемся любыми путями попасть на передовую. Поэтому, когда ты приезжаешь, например, в Ханкалу, твоя задача - найти тесный контакт с руководителем пресс-службы или каким-нибудь командиром. Если нашел, у тебя будет работа.
- Тебе приходится "стелиться", чтобы найти общий язык с начальством и добиться того, что тебе нужно?
- С каждым человеком нужно говорить на его языке. Военные любят, когда в разговоре ненароком скажешь: "Так точно!" или "Разрешите обратиться?". Говорят: "Наш человек!"
- А с чиновниками?
- То же самое. Только там еще и деньги приходится давать. Но я чаще обходился без денег. Кроме того, еще должен быть талант оперативного мышления. В том числе умение правдиво врать. Если меня внезапно остановят на улице и спросят: "Ты кто такой?", я должен по интонации сообразить, что ответить, если нужно, перестроиться.
- А у тебя есть официальная аккредитация?
- Что за вопрос? Есть сотни путей, чтобы ее получить. У меня только действующих удостоверений - штук сорок. И еще куча всяких просроченных. Ведь почему на нас злятся штатники? Мы - упорные, настойчивые и хитрые. Я могу собрать вещи в шесть часов утра, прийти к командиру и сказать: "Мне надо попасть в Ведено". И чего бы ни стоило - туда доберусь. Без сопровождающего.
- Для боевиков ты тоже независимый журналист? К ним очень трудно попасть?
- У боевиков нет запретных зон. В нашей армии есть, а у них нет. Но с боевиками в эту войну труднее стало работать. Они на нас смотрят, как на товар на прилавке. Разговаривает с тобой, а кожей чувствуешь - соображает: "Камера у него крутая и удостоверения... Интересно: сколько он стоит?".
- Где ты живешь на войне?
- Где придется. В палатке с солдатами, в окопах. В Дагестане, когда шла война, жили в гостинице "Ленинград". Что там творилось! Проститутки, пьянки... И в Моздоке тоже. А в Ханкале - уже вагоны, будки, палатки. И чем ближе к линии фронта, тем условия хуже.
- Когда идет бой, солдат сильно раздражает, что ты рядом с камерой под ногами болтаешься?
- До меня никому нет дела! В бою только успевай от пуль уворачиваться. Иногда, если бой спокойный, даже махнут в камеру рукой - мол, маме привет! Сложнее с офицерами - многие озлоблены на прессу. После боя, за "рюмкой чая", им приходится долго доказывать, что ты не верблюд, иногда даже грубо "наехать". Они не любят журналистов за вранье. И в принципе правы. У него боль: потерял в бою восемнадцать человек, они еще тут, в рядок в фольге лежат. А в эфире звучит:четверо погибших. Но это не вина журналистов - врет военная цензура. Только западники могут сказать всю правду.
- А ты всегда даешь правдивый репортаж? Ведь никто проверить и удостоверить факт твоей съемки не может.
- Зачем мне врать? Себя не уважать, да и лажа все равно вылезет наружу. И военная цензура на меня не давит: зарубежный эфир она не контролирует. Наверное, за правду нас никто и не любит - ни официальные журналисты, ни их руководители, ни военные... Мы же "подрываем" работу государственных СМИ. Нас всеми способами стараются не пустить на фронт. Когда начиналась война в Дагестане, была установка: ни один стрингер туда попасть не должен! На нас шла охота. Все равно попали. В Чечне по всем частям МВД спускали строжайший приказ. Но мы и с этим справились.
- Говорят, между стрингерами нет ни дружбы, ни братства, только жесткая конкуренция.
- Когда начинается работа - мы друг друга "загрызем". Я могу заплатить кому-то и сказать: "Сделай все для того, чтобы Леха сегодня не улетел". И первым рву когти. Бывало так: сидим в ресторане. Звонит мобильник. Спокойно, лениво разговариваешь - никто не знает, с кем. А в трубке информация: в Узбекистане - резня. Спокойно пропускаешь две-три рюмки, притупляешь бдительность "коллег". Потом говоришь, что на полчасика надо отлучиться, - мол, бабке плохо. У других мобильники тоже звонят. Каждый играет свою игру и "валяет ваньку": кому - "тещу хоронить", кому - "с желудком плохо". И все обещают скоро вернуться. А через час встречаемся в одном самолете. Это - правила игры. В работе стрингера нет понятия порядочности.
- Да просто закон джунглей! И все из-за того, что за эксклюзивный материал тебе больше "зеленых" заплатят?
- Не только! Есть такое понятие: "престиж компании". Если у меня контракт, например, с Би-би-си, то я считаю себя ее патриотом и поддерживаю ее реноме, даже если это не касается денег. Стрингерство - это не только заработок. Это поначалу ловишь от денег кайф. А потом они уходят на третий план. Стрингерство - это что-то еще: спорт, адреналин, образ жизни, мышления, диагноз, тяжелая форма болезни, от которой труднее излечиться, чем от наркомании.
- Но так ли обязательно стрингеру быть циником?
- Это - условие профессии. Если сопли распустишь, ничего не снимешь и будешь выбит из колеи, забуксуешь, как машина. Убивают? Рыдают? Ну что ж... Нам нужно, чтобы красиво рыдали. Снял и ушел...
- У меня мурашки по коже от того, что ты говоришь...
- Да ты пойми: я должен это снять! Вот приехали журналисты ОРТ, РТР в Абхазию. Начали съемку. Тут бабушки рыдают, там женщины в слезах, труп лежит, еще десять гробов - в ряд. Горе! Съемочные группы - в соплях, включая оператора. Такой же сопливый, необъективный и однобокий репортаж получился. Дорога в Грузию закрыта - попасть почти невозможно. Там и морду набьют, и в клочья изорвут. Страшно! А ты не бойся - перейди границу, обойди линию фронта. Сколько раз мы это проделывали: берешь белую тряпку и идешь на свой страх и риск. Приходишь - а у грузин та же картина: трупы и плачущие бабушки. Я должен дать позиции обеих сторон. Бесстрастно, только факты. Зритель сам должен разобраться, что происходит, кто прав и кто виноват. Хотя справедливость там, где убивают, найти невозможно.
- А как тебе удается прорываться сквозь кордоны, налаживать контакт с военными командирами?
- Для этого надо уметь немерено пить. Например, когда я отправляюсь в Ханкалу, со мной едет ящик водки. Меня уже ждут. Начинается загул. И выпитая водка измеряется не литрами... Но как бы ночью ни гуляли, рано утром - подъем. Просыпаются все как "стеклышко" и работают. Потому что войну никто не отменял.
- Сколько это можно выдержать?
- (Смеется.) Да у нас у всех справка есть: "Здоровье подорвано"! Но не пить - нельзя. Откажешься - на тебя, конечно, никто не "наедет". Но ты уже не свой, слабак. Тебя на бэтээр не посадят, с собой не возьмут.
- А что не прощается на войне, кроме трусости, стукачества и неумения пить?
- Война - это "зона". Ты - как на ладони. Сыграть нельзя. Тебя "прочитывают" в две секунды. Физическая слабость прощается - не всякий штангу поднимет и бэтээр толкнет. На войне все чувства обострены: обида, злость, зависть... И если ты не пришелся ко двору, тебя никуда не возьмут. Там никогда не знаешь, насколько трудным будет поход: предполагаешь - легкий, а оказывается смертельным.
- А у тебя есть военная форма?
- Ее ни один журналист надевать не имеет права. В гражданских и снайперу невыгодно стрелять - за них не платят. А если попадешь в плен в военной форме, хоть десяток удостоверений покажи - ни один боевик тебе не поверит. Даже трусы военные надевать нельзя.
- Скольких друзей-коллег ты за эти годы уже похоронил?
- Человек пятнадцать из тех, кого знал близко: Фархада Керимова, Рори Пека, Чингиза Мустафаева, Владимира Соловьева, Ивана Скопана... А если в общей сложности, то около пятидесяти.
- А страх, что и тебя может скосить пуля, очень мучит?
- Страх смерти присутствует постоянно, но у нас это не принято обсуждать. Закрытая тема. Но, если честно, когда ведешь съемки во время боя - это, извини, полные штаны страха. Не сороки ведь - пули летают! На первой чеченской вместе с американской журналисткой-стрингером Синтией Элбаум мы стояли в Грозном на перекрестке. Договорились, кто в какую сторону пойдет. А через несколько секунд на площадь упала бомба, и Синтии оторвало голову, которая, уж извини за подробности, покатилась в нашу сторону. Мы в ту же секунду схватили камеры. Это была первая реакция - профессиональная.
- Я пытаюсь это оправдать, но не получается.
- А работа хирурга? А патологоанатома? Да много профессий...
- А если вокруг никого нет, ты будешь снимать умирающего или бросишься ему помогать?
- На войне не бывает, чтобы никого не было. Если человек умирает и я знаю, что не могу ему помочь, я обязан хотя бы снять - а вдруг он начнет говорить, и это будут его последние слова? А тем, что я стану носиться, как курица, и кудахтать, я его не спасу.
- Ну вот и добрались до "главной военной тайны": сколько стоит то, ради чего ты голову свою под пули подставляешь?
- По-разному. Есть компании, которые платят за одну минуту видеорепортажа 400 долларов. Некоторые покупают весь "исходник". Тут можно торговаться. Если тебя знают как профессионала, дают еще 300-400 "зеленых" на командировочные расходы. А если привозишь суперматериал - реальный бой, раненые-убитые, можешь получить от 1,5 до 10 тысяч баксов. Все зависит от того, насколько важен материал в мировом значении.
- Сколько стоила твоя самая дорогая съемка?
- 20 тысяч долларов. Ввод войск в Баку. Больше двух недель журналисты ждали, когда введут войска. Потом не выдержали и уехали. А я остался. И в эту же ночь все и произошло. Еще несколько оставшихся фотографов и операторов были просто пьяными. А мы с фотографом Викторией Ивлевой одни "окучивали" весь город. Я вырос в Баку, знаю все переулки и тупики. Все сняли: танки, расстрелы... BBC и NBC тут же купили мой видеоматериал. Сейчас цены намного упали. Раньше СССР был закрытым, и иностранцы, чтобы выехать, например, в Таджикистан, должны были обращаться в МИД - волокиты было! Сейчас все проще - границ не осталось, иностранцам самим многое доступно. Самая глухая граница сегодня - корейская. Корея стоит дорого.
- Что там может быть интересно военному стрингеру?
- Много всего! Прилюдные расстрелы, аресты, митинги... Я даже сидел в корейской тюрьме.
- ?!!
- Когда умер Ким Ир Сен, мы с другом узнали, что CNN объявила "приз" - 25 тыс. баксов - тому, кто снимет хотя бы площадь, где оплакивали "дуче". И мы поехали туда с делегацией Лигачева, который был близким другом Ким Ир Сена. В аэропорту его встречали официальные лица, и Лигачев нам сказал: "Я вам больше не помощник, давайте сами". Делали лица "кирпичом" и "честно" врали: "Советское телевидение! Программа "Время"!". Нагло прошли семь армейских кордонов, никто удостоверения даже не попросил! Уже до гроба метров пятьсот, уже слышим рыдания, и пошлая мысль в голове: "Премия в кармане!" Уже объективы настроили... И тут два пионера с галстуками и свистками на шее преграждают дорогу. Мы их отжали. А эти пацаны вдруг как задудят в свистки! Тут же подъехали два джипа с полицейскими, нас скрутили, надели наручники и повезли в тюрьму. Сутки сидели на циновках в камере и пели русские песни. Нас потом консул освобождал.
- На какой войне ты был последний раз?
- В Афганистане, когда американцы после теракта начали бомбардировки. Но я быстро оттуда уехал - некрасивая война: не видно, куда падают бомбы, даже дыма не снимешь, нет контактных боев. Многие журналисты приходили к афганцам и просили: "Постреляйте - надо снять!". Те пуляли, кто куда. На экране казалось, что там бой. А его не было. На войне так бывает часто. Я сразу по видеозаписи могу сказать, где постановка, а где нет.
- Что такое настоящий бой?
- Это жуткий экстрим. Когда действительно - пекло и нет ни одного русского слова, только мат-перемат. Когда глаза у людей бешеные, в глазах - страх. Адреналина в крови - по полной программе. И никуда не деться. Даже если бойцы бегут, полное ощущение, что не бегут, а просто стелются по земле. Никто о тебе не думает. Все только выживают и кроют врага огнем.
- А хочется иногда все бросить и бежать?
- Нет. Нельзя. Надо снимать до последнего. Ты драпанешь, а там кадр пропадет. Хотя, если честно, без бравады, на войне все непредсказуемо. Вот сейчас распушу перед тобой перья, а завтра окажусь в такой переделке, что придется драпать. В бою и обделаться можно, и испугаться, и убежать... Там все случается.
- Много ли на войне шутят?
- Там только и шутят. Не хохочут, конечно, весь день напролет. Но - никаких соплей. Можно попасть в категорию слабаков. Когда идешь по горным тропам, по сопкам и тащишь на себе свой груз - аппаратура весит килограммов двадцать пять. Плюс рюкзак, батарейки, кассеты, еще одна камера в кармане... Тащишь килограммов сорок. Но ныть нельзя, остается только шутить.
- Где ты испытал самый большой страх?
- Это случалось несколько раз. 13 января 1990 года в Баку, когда сжигали армянские церкви и резали армян. Страшное зрелище. Любой обнаруживший себя журналист легко превращался в покойника. Я снимал с чердака дома напротив, из глубины, боясь высунуть объектив... Фергана была страшной, когда узбеки расправлялись с турками-месхетинцами. Потом в Киргизии, в Оше, когда уже киргизы резали узбеков... И еще ирано-иракский конфликт - грандиозная война, просто Курская дуга. Еще Тбилиси, когда брали штурмом дворец Гамсахурдии... Условия городского боя особенно опасные. Вообще самое страшное - гражданская война. В течение секунд нужно определить, кто оказался с тобой рядом, - очень осторожно высказываться, бросать реплики. Ляпнешь, что, мол, гамсахурдисты зае..., а это окажется гамсахурдист, и тебе голову оторвет.
- Когда и чем кончится война в Чечне?
- Официально можно считать, что уже закончилась. Неофициально - не кончится никогда. Генералы через одного "завязаны" на нефти. Цистерны идут и идут в Дагестан. А боевые выплаты? Есть офицеры, которые вообще не выезжали на фронт. А им писали, что они воюют. Тысяча рублей в день! Тридцать тысяч в месяц! Не слабо для российского полковника - никуда не выходя? Это кормушка, черная финансовая дыра.
- Я слышала, что именно поэтому войны часто носят опереточный характер - стороны лишь ее имитируют. Ты с этим встречался?
- Конечно! В Карабахе сам видел, как два села полтора года имитировали войну. Днем как будто воюют, а ровно без двадцати восемь вечера заканчивают стрельбу и идут "Дикую розу" по телеку смотреть. В полный рост. За полтора года - ни одного убитого. Один раненый - и то случайно. А война Грузии с Южной Осетией? Вяло постреляют. Потом кричат: "Гоги, канчай стрэлать - гости пириехали, стол будэт!". Это не война, а абсурдная ситуация, в которой обычные люди вынуждены быть марионетками и выполнять дурные приказы начальства.
- Эдик, люди перестанут когда-нибудь воевать?
- Никогда!
- Почему?
- Потому что, если даже на необитаемом острове будут всего два человека, они обязательно из-за чего-нибудь подерутся. Два соседа поссорятся. Мы не можем без скандалов и драки. Я не знаю, чем руководствовался Бог, создавая человека таким: у него свои "кулинарные" секреты. Может, он так сохраняет баланс человечества на Земле - иначе нам давно негде было бы жить?
По материалам издания "Новая газета" и "Rusimage"
Эдуард Джафаров скончался 23 февраля 2007 года в возрасте 49 лет.
