Один день из нашей жизни.
— Добрый день, господа и дамы! Здравствуй интеллигент и здравствуй пролетарий! Привет бомжам и проституткам, а также представителям сексуальных и этнических меньшинств! И, разумеется, идите на хуй господа педофилы, вам тут, к сожалению, мест не предусмотрели. Ничего личного.
— Итак, здравствуйте еще раз!
(Всплески аплодисментов, восторженные крики, одобряющие топанья)
— Господин Набоков, куда же вы? Умоляю вас, останьтесь! В категорию педофилов вас относят лишь обреченные глупостью читатели и пара-тройка отчаянных государств. Останьтесь, милый мой!
Владимир Владимирович снял боксерские перчатки, понимающе кивнул и сел. Из наружного кармана его пиджака торчал маленький уголок шахматной доски.
— Господа, — продолжил долговязый человек в цилиндре, — мне чрезвычайно приятно, что наш литературный бастион посещает такое щедрое количество людей. Вы не толпитесь, проходите! – человек в цилиндре щелкнул пальцами, расширив таким образом помещение и добавив ему сидячих мест, — присаживайтесь, господа.
(Взрыв аплодисментов)
— Начну я, пожалуй, вот с чего. Известный нам Кот-Бегемот в известном нам романе как-то возразил: «Протестую, Достоевский бессмертен!». И был совершенно прав. Сегодня, этим мистическим вечером, используя эту замечательную книгу, — долговязый поднял над собой пыльный сборник афоризмов, — мы воскресили великих классиков мировой литературы, коих я поочередно буду приглашать на эту сцену для оглашения вечной мудрости. Прошу извинить мне эту вычурность. – прикладывает платок к увлажнившемуся лбу.
(Взрыв аплодисментов)
— Благодарю, благодарю. Итак, Гюстав Флобер, французский писатель 19-го века, прошу вас, пожалуйста!
Гюстав Флобер поднялся на сцену, бегло осмотрел людей в зале, после чего сосредоточил взгляд на долговязом в цилиндре.
— Для оглашения вечной мудрости, говорите? – неуверенно произнес уважаемый Гюстав.
— Именно! – буркнул долговязый и протянул сборник афоризмов, — там галочками помечены годные цитаты. Ваши, разумеется.
— Хм.
Мосье Гюстав рассеяно пялился в сборник, где жирными галочками были отмечены его афоризмы. Выдержав некоторую паузу, он зачитал первый: «Будущее тревожит нас, а прошлое нас держит. Вот почему настоящее ускользает от нас».
— Прекрасно! Дальше, читайте дальше!
— Главным достоинством писателя является знание того, о чем писать не нужно.
— Прекрасная мысль, прекрасная! Дальше!
— Я умер бы со смеху, глядя, как один человек судит другого, если бы это зрелище не внушало мне жалость.
— Благодарим вас, Гюстав! Трех афоризмов достаточно. Вас все равно никто не знает.
(Взрыв аплодисментов)
— Далее господин Ремарк, прошу вас, пожалуйста.
В зале царила тишина и никто не вставал.
— Господин Ремарк, я знаю, что вы здесь. Я чувствую запах табака и кальвадоса. Прошу вас, пожалуйста!
— Нет, – твердо произнес господин Ремарк, — это так же смешно, как и ваш смокинг на голое тело. Я не буду читать собственные афоризмы.
В зале кто-то резко поднялся, обратив на себя внимание большей части публики. Его тут же отметил и долговязый.
— Вы что-то хотели, голубчик? – вкрадчиво спросил долговязый.
— Да-а, — пробасил голубчик, — я написал Метро 2033 и еще какое-то там метро.
— Прекрасно, прекрасно! А умные мысли там есть?
— Нет.
— Конечно, нет, голубчик. Поэтому мы возвращаемся к Ремарку, — долговязый перевел взгляд на Эриха Марию, — господин Ремарк, если вы отказываетесь читать собственные афоризмы, то с позволения зала это сделаю я.
(Взрыв аплодисментов)
— Итак, сперва о женщинах и чувствах.
Долговязый начал громко декламировать: «Женщина – это вам не металлическая мебель; она – цветок. Она не хочет деловитости. Ей нужны солнечные, милые слова. Лучше говорить ей каждый день что-нибудь приятное, чем всю жизнь с угрюмым остервенением работать на нее.», «Любовь не пятнают дружбой. Конец есть конец», «Человек, который склонен к возвышенным чувствам, обманывает обычно и себя, и других».
— Прекратите, — оборвал его Ремарк, — зачитанные вами цитаты принадлежат не мне, а отдельным персонажам моих произведений. Декламировать их из сухого сборника афоризмов, где отсутствует контекстный сюжет – оскорбление писателя. Литературные произведения следует читать в их полноценном объеме, а не выклевывать беспочвенные цитаты из мутных источников.
— Прекрасный афоризм, прекрасный!
— Позвольте задать вопрос, — вежливо произнес Ремарк, роняя сигаретный пепел на ноги соседа, — где мы, собственно говоря, находимся?
— В голове одного шизофреника, который метит в литературный отдел Лурка, а что?
— Хм, это вы писали про дядю физика? – осведомился Эрих Мария Ремарк.
— Да.
— Продолжение будет?
— Будет.
«Ты убил дядю!» — раздался голос из толпы. «Цистерну говна автору» — прошипели задние ряды.
— Вы это слышите? – спросил долговязый, глядя рассеянными глазами на Ремарка.
— Лестные отзывы?
— Да нет же, музыку! Я ее слышу, слышу. Она тихая, как омут, именно как омут.
И действительно, черт знает откуда сипло играл оркестр; его похоронные мелодии залетали в зал, рисуя в умах присутствующих страшные образы, предвещая появление какой-то фатальной силы, появление, скажем, Мефистофеля, или, скажем, Милонова. По мере нарастания этих мрачных звуков в зале сгущалась тьма.
— Кто такой Милонов? – спросил Ремарк.
Но сбивчивый ответ долговязого заглушился грохотом распахнувшихся дверей. В лучших традициях жанра ебанула молния, осветив на мгновение фосфорическим светом квадратную голову вошедшего. На его мятом фраке была выжжена буква «Л», а голову украшал бумажный пакет квадратной формы, как написал бы классик.
Молния ебанула еще раз.
— Хуй тебе, а не литературный отдел! – тяжко пробасил вошедший, — забирай свой сборник афоризмов и уебывай! – и, глянув на Ремарка, поинтересовался: — что за хлопец? О чем пишет?
— О тян и пиздостраданиях, если в двух словах – проговорил долговязый.
Оркестр заиграл громче и душещипательнее. Вошедший медленным размеренным шагом подошел к долговязому, возвысил над ним свою трость и резким движением вонзил ее прямо ему в колено, таким образом заставив согнуться, после чего приблизил к нему свое бумажное лицо, упираясь в горбатый нос, и змеиным голосом прошептал: «нехуй мне тут писать о пиздостраданиях».
— Но ведь, — всхлипывая от боли, начал долговязый, — текст и почерк отражают темперамент автора, а я, блядь, меланхолик, так чего прикажешь делать? Пишу о том, что вижу. – и, чтобы утяжелить слова вечной мудростью из сборника, он кого-то процитировал, — «что видишь, то и пиши, а чего не видишь, писать не следует».
Бумажная голова высокомерно отвернулась, а через несколько мгновений и вовсе исчезла, вместе с ней исчез и зал, и оркестр. Даже Эрих Мария вернулся на желтые страницы пыльного сборника. Долговязый драматически закурил, выдыхая густые клубы дыма. Спустя какое-то время, он разглядел через завесу дыма золотистый женский силуэт. Девушка украдкой подошла и нежным голосом обронила:
— Тебя взяли в литотдел.
— Серьезно?
— Да.
— Блядь. А что делать с этой пастой?
— Хз, можешь в предложку.
В предложку, пожалуйста!
Один день из нашей жизни https://vk.com/lurkopub_alive
— Итак, здравствуйте еще раз!
(Всплески аплодисментов, восторженные крики, одобряющие топанья)
— Господин Набоков, куда же вы? Умоляю вас, останьтесь! В категорию педофилов вас относят лишь обреченные глупостью читатели и пара-тройка отчаянных государств. Останьтесь, милый мой!
Владимир Владимирович снял боксерские перчатки, понимающе кивнул и сел. Из наружного кармана его пиджака торчал маленький уголок шахматной доски.
— Господа, — продолжил долговязый человек в цилиндре, — мне чрезвычайно приятно, что наш литературный бастион посещает такое щедрое количество людей. Вы не толпитесь, проходите! – человек в цилиндре щелкнул пальцами, расширив таким образом помещение и добавив ему сидячих мест, — присаживайтесь, господа.
(Взрыв аплодисментов)
— Начну я, пожалуй, вот с чего. Известный нам Кот-Бегемот в известном нам романе как-то возразил: «Протестую, Достоевский бессмертен!». И был совершенно прав. Сегодня, этим мистическим вечером, используя эту замечательную книгу, — долговязый поднял над собой пыльный сборник афоризмов, — мы воскресили великих классиков мировой литературы, коих я поочередно буду приглашать на эту сцену для оглашения вечной мудрости. Прошу извинить мне эту вычурность. – прикладывает платок к увлажнившемуся лбу.
(Взрыв аплодисментов)
— Благодарю, благодарю. Итак, Гюстав Флобер, французский писатель 19-го века, прошу вас, пожалуйста!
Гюстав Флобер поднялся на сцену, бегло осмотрел людей в зале, после чего сосредоточил взгляд на долговязом в цилиндре.
— Для оглашения вечной мудрости, говорите? – неуверенно произнес уважаемый Гюстав.
— Именно! – буркнул долговязый и протянул сборник афоризмов, — там галочками помечены годные цитаты. Ваши, разумеется.
— Хм.
Мосье Гюстав рассеяно пялился в сборник, где жирными галочками были отмечены его афоризмы. Выдержав некоторую паузу, он зачитал первый: «Будущее тревожит нас, а прошлое нас держит. Вот почему настоящее ускользает от нас».
— Прекрасно! Дальше, читайте дальше!
— Главным достоинством писателя является знание того, о чем писать не нужно.
— Прекрасная мысль, прекрасная! Дальше!
— Я умер бы со смеху, глядя, как один человек судит другого, если бы это зрелище не внушало мне жалость.
— Благодарим вас, Гюстав! Трех афоризмов достаточно. Вас все равно никто не знает.
(Взрыв аплодисментов)
— Далее господин Ремарк, прошу вас, пожалуйста.
В зале царила тишина и никто не вставал.
— Господин Ремарк, я знаю, что вы здесь. Я чувствую запах табака и кальвадоса. Прошу вас, пожалуйста!
— Нет, – твердо произнес господин Ремарк, — это так же смешно, как и ваш смокинг на голое тело. Я не буду читать собственные афоризмы.
В зале кто-то резко поднялся, обратив на себя внимание большей части публики. Его тут же отметил и долговязый.
— Вы что-то хотели, голубчик? – вкрадчиво спросил долговязый.
— Да-а, — пробасил голубчик, — я написал Метро 2033 и еще какое-то там метро.
— Прекрасно, прекрасно! А умные мысли там есть?
— Нет.
— Конечно, нет, голубчик. Поэтому мы возвращаемся к Ремарку, — долговязый перевел взгляд на Эриха Марию, — господин Ремарк, если вы отказываетесь читать собственные афоризмы, то с позволения зала это сделаю я.
(Взрыв аплодисментов)
— Итак, сперва о женщинах и чувствах.
Долговязый начал громко декламировать: «Женщина – это вам не металлическая мебель; она – цветок. Она не хочет деловитости. Ей нужны солнечные, милые слова. Лучше говорить ей каждый день что-нибудь приятное, чем всю жизнь с угрюмым остервенением работать на нее.», «Любовь не пятнают дружбой. Конец есть конец», «Человек, который склонен к возвышенным чувствам, обманывает обычно и себя, и других».
— Прекратите, — оборвал его Ремарк, — зачитанные вами цитаты принадлежат не мне, а отдельным персонажам моих произведений. Декламировать их из сухого сборника афоризмов, где отсутствует контекстный сюжет – оскорбление писателя. Литературные произведения следует читать в их полноценном объеме, а не выклевывать беспочвенные цитаты из мутных источников.
— Прекрасный афоризм, прекрасный!
— Позвольте задать вопрос, — вежливо произнес Ремарк, роняя сигаретный пепел на ноги соседа, — где мы, собственно говоря, находимся?
— В голове одного шизофреника, который метит в литературный отдел Лурка, а что?
— Хм, это вы писали про дядю физика? – осведомился Эрих Мария Ремарк.
— Да.
— Продолжение будет?
— Будет.
«Ты убил дядю!» — раздался голос из толпы. «Цистерну говна автору» — прошипели задние ряды.
— Вы это слышите? – спросил долговязый, глядя рассеянными глазами на Ремарка.
— Лестные отзывы?
— Да нет же, музыку! Я ее слышу, слышу. Она тихая, как омут, именно как омут.
И действительно, черт знает откуда сипло играл оркестр; его похоронные мелодии залетали в зал, рисуя в умах присутствующих страшные образы, предвещая появление какой-то фатальной силы, появление, скажем, Мефистофеля, или, скажем, Милонова. По мере нарастания этих мрачных звуков в зале сгущалась тьма.
— Кто такой Милонов? – спросил Ремарк.
Но сбивчивый ответ долговязого заглушился грохотом распахнувшихся дверей. В лучших традициях жанра ебанула молния, осветив на мгновение фосфорическим светом квадратную голову вошедшего. На его мятом фраке была выжжена буква «Л», а голову украшал бумажный пакет квадратной формы, как написал бы классик.
Молния ебанула еще раз.
— Хуй тебе, а не литературный отдел! – тяжко пробасил вошедший, — забирай свой сборник афоризмов и уебывай! – и, глянув на Ремарка, поинтересовался: — что за хлопец? О чем пишет?
— О тян и пиздостраданиях, если в двух словах – проговорил долговязый.
Оркестр заиграл громче и душещипательнее. Вошедший медленным размеренным шагом подошел к долговязому, возвысил над ним свою трость и резким движением вонзил ее прямо ему в колено, таким образом заставив согнуться, после чего приблизил к нему свое бумажное лицо, упираясь в горбатый нос, и змеиным голосом прошептал: «нехуй мне тут писать о пиздостраданиях».
— Но ведь, — всхлипывая от боли, начал долговязый, — текст и почерк отражают темперамент автора, а я, блядь, меланхолик, так чего прикажешь делать? Пишу о том, что вижу. – и, чтобы утяжелить слова вечной мудростью из сборника, он кого-то процитировал, — «что видишь, то и пиши, а чего не видишь, писать не следует».
Бумажная голова высокомерно отвернулась, а через несколько мгновений и вовсе исчезла, вместе с ней исчез и зал, и оркестр. Даже Эрих Мария вернулся на желтые страницы пыльного сборника. Долговязый драматически закурил, выдыхая густые клубы дыма. Спустя какое-то время, он разглядел через завесу дыма золотистый женский силуэт. Девушка украдкой подошла и нежным голосом обронила:
— Тебя взяли в литотдел.
— Серьезно?
— Да.
— Блядь. А что делать с этой пастой?
— Хз, можешь в предложку.
В предложку, пожалуйста!
Один день из нашей жизни https://vk.com/lurkopub_alive