Чертополох в модерне, дикие коты, Н.Заболоцкий
На фотографиях дикие коты выглядывают из зарослей чертополоха.
Нам захотелось больше узнать о его значении и рассказать вам.
Если вы заметили, в модерне используются вьющиеся виды растений. Различные лианы, хмель, душистый горошек, девичий виноград, маки, чертополох и другие.
Название растения состоит из двух частей: первая — «черт», а вторая — «полох» — «пугать». Если сложить, получится «пугающий чертей». Именно поэтому в старину на Руси чертополох использовали для защиты от нечистой силы.
Наиболее известный ритуал, связанный с чертополохом, предписывал вешать его у входа в дом, чтобы не впускать в жилище чертей и защититься от порчи и сглаза завистников.
Чертополох также вдохновитель поэтов и художников. Вот например отрывок из стихотворения Николая Заболоцкого.
Принесли букет чертополоха
И на стол поставили, и вот
Предо мной пожар, и суматоха,
И огней багровый хоровод.
Эти звезды с острыми концами,
Эти брызги северной зари
И гремят и стонут бубенцами,
Фонарями вспыхнув изнутри.
А на какие растения на фасадах вы обращаете внимание? Напишите.
Стихи
Я не люблю поэзию, но Заболоцкий как хирург вскрывает и обнажает смысл, находит суть. И я, к своему стыду, только сегодня узнала об этом поэте.
Есть лица, подобные пышным порталам,
Где всюду великое чудится в малом.
Есть лица — подобия жалких лачуг,
Где варится печень и мокнет сычуг.
Иные холодные, мертвые лица
Закрыты решетками, словно темница.
Другие — как башни, в которых давно
Никто не живет и не смотрит в окно.
Но малую хижинку знал я когда-то,
Была неказиста она, небогата,
Зато из окошка ее на меня
Струилось дыханье весеннего дня.
Поистине мир и велик и чудесен!
Есть лица — подобья ликующих песен.
Из этих, как солнце, сияющих нот
Составлена песня небесных высот.
В Питере шаверма и мосты, в Казани эчпочмаки и казан. А что в других городах?
Мы постарались сделать каждый город, с которого начинается еженедельный заед в нашей новой игре, по-настоящему уникальным. Оценить можно на странице совместной игры Torero и Пикабу.
Реклама АО «Кордиант», ИНН 7601001509
Откуда взялся Волшебник из "Обыкновенного чуда"
Первый был полукровкой - русская мама и папа-еврей. Внешне он был типичным евреем - брюнет, с большим носом и грустными еврейскими глазами.
Он был очень неправильным евреем.
Когда подавляющее большинство его соплеменников делало Революцию, он, прапорщик военного времени, вступил в создаваемую Добровольческую армию и ушел с белыми в знаменитый «Ледяной поход» в составе екатеринодарских частей "мгновенного генерала" Покровского.
Когда он прорывал оборону Екатеринодара в марте 1918 года, был сильно контужен, и эта контузия до конца жизни напоминала ему о белогвардейском прошлом тремором рук.
Больше он никогда не воевал.
После Гражданской он немного актерствовал, а потом ушел в журналистику.
Его звали Евгений Львович Шварц.
Второй был чистопородным казаком - родился в станице Каменской, где его богатый отец был одним из самых уважаемых и авторитетных станичников. Николай Чуковский описывал его так: "Он был казак, и притом типичнейший — белокурый, румяный, кудрявый, похожий лицом на Кузьму Крючкова, с чубом, созданным богом для того, чтобы торчать из-под фуражки с околышком".
Он был очень неправильным казаком.
В то время как подавляющая часть его станичников искренне презирала "голоштанных пролетариев", он всем сердцем поверил в Революцию, и, как в песне - "хату покинул, пошел воевать". В отличие от Шварца, которого сразу выбили, этот Гражданскую хлебнул полной ложкой.
«В декабре 1917 г. и в январе 1918 г. с оружием в руках выступая против генерала Каледина, принимая активное участие в восстании против Донского контрреволюционного правительства. В рядах Красной гвардии дрался против немцев, наступавших на Дон, участвовал в разгроме Деникина на Дону и на Кубани» - писал он в автобиографии.
Но дело даже не в боевом опыте. Демоны Гражданской войны покуражились над ним всласть.
Лидия Гинзбург в воспоминаниях добавляет подробностей: "В дни наступления белых он, скрываясь, добрался до отчего дома. Но отец собственноручно выдал его белым как отступника. Его избили шомполами до полусмерти и бросили в сарай с тем, чтобы утром расстрелять с партией пленных. Но он как-то уполз и на этот раз пробрался в другую станицу к деду. Дед оказался помягче и спрятал его". Ей вторит и Николай Чуковский: "Однажды он снял рубаху и показал мне свою крепкую очень белую спину, покрытую жутким переплетением заживших рубцов".
Людоедский девиз Гражданской войны "сын на отца, а брат на брата" он знал как никто другой. И членам комиссии по проверке нерабочего состава РКП(б) ячейки № 9 при редакции газеты «Молот» лаконично сообщил: «Во время Гражданской войны, на почве политических разногласий, убил отца».
Его звали Николай Макарович Олейников.
После Гражданской войны он увлекся математикой и журналистикой, работал в газете "Красный казак". А в 1921 году его перевели выпускать газету Донецкого губисполкома и губпарткома с шикарным названием "Всероссийская кочегарка".
Там они и встретились - Олейников и Шварц, выпуская литературное приложение к газете "Кочегарка", которое главный редактор мечтал назвать "Красный Ильич", но молодежь убедила его согласиться на "Забой".
Они очень подружились - бывший идейный "белый" и бывший истовый "красный".
Я не знаю, почему.
Может быть, потому, что ни тот, ни другой впоследствии о своем участии в Гражданской войне не написали ни буквы.
Так или иначе, в Петроград с Донбасса они уехали вместе. Вместе же устроились на работу в петроградское отделение Детгиза, к Маршаку.
И Самуил Яковлевич, оценив потенциал этого дуэта, вскоре поручил им издавать детские журналы - знаменитые "Чиж" и "Еж".
И потом произошло чудо. Именно там, в "Еже" и "Чиже" собралась компания, которая придумала и сотворила формат советских детских журналов - с комиксами, с продолжениями, с ведущими постоянных рубрик - порождениями безумного креатива и т.п. Тот самый великий формат, который потом тиражировали в свои лучшие годы и "Веселые картинки", и "Мурзилка", и "Пионер", и ленинградский "Костер".
Пишущие в журнал были молоды - большинству двадцать с небольшим, они собирались жить вечно и между выпусками журнала написать новую великую русскую литературу.
Знаете, как оно бывает? Однажды Провидение - не то намеренно, не то случайно - сводит людей, которым в кайф что-то делать вместе. Не из-за денег, упаси боже, и не из-за карьеры дурацкой - а вот просто их прет. Прет и все. И даже водки не надо - своей дури хватает.
Такое редко, но бывает. И если вам повезет - впитывайте происходящее всем организмом, потому что потом вы будете вспоминать это время всю свою жизнь. Иногда вы даже будете собираться вместе и пить водку, чередуя тосты громовым хохотом, млеющей сладостью воспоминаний и смертной тоской понимания, что больше в эту речку не войти.
В редакции детской литературы Ленинградского отделения Госиздата. Слева направо: Н. М. Олейников, В. В. Лебедев, З. И. Лилина, С. Я. Маршак, Е. Л. Шварц, Б. С. Житков. Конец 20-х гг.
Вот как описывал будни редакции все тот же Николай Чуковский:
То была эпоха детства детской литературы, и детство у нее было веселое. Детский отдел помещался на пятом этаже Госиздата, и весь этот пятый этаж ежедневно в течение всех служебных часов сотрясался от хохота. Некоторые посетители Детского отдела до того ослабели от смеха, что, кончив свои дела, выходили на лестничную площадку, держась руками за стены, как пьяные. Шутникам нужна подходящая аудитория, а у Шварца и Олейникова аудитория была превосходнейщая. В Детский отдел прислали практикантом молоденького тоненького студентика по имени Ираклий Андроников. Стихов практикант не писал никаких, даже шуточных, но способностью шутить и воспринимать шутки не уступал Шварцу и Олейникову. Ежедневно приходили в Детский отдел поэты — Введенский, Хармс, Заболоцкий — люди молодые, смешливые, мечтавшие о гротескном преображении мира, огорчавшего их своей скучной обыденностью.
А вот как о своем знакомстве с Детской редакцией вспоминает известный детский писатель Леонид Пантелеев:
И вот в назначенный день мы с Гришей Белых, молодые, авторы только что законченной повести «Республика Шкид», робко поднимаемся на шестой этаж бывшего дома Зингер и вдруг видим: навстречу нам бодро топают - на четвереньках! - два взрослых дяди. Один пышноволосый, кучерявый, другой — тонколицый, красивый, с гладко причесанными на косой пробор волосами.
Несколько ошарашенные, мы прижимаемся к стенке, чтобы пропустить эту странную пару, но четвероногие тоже останавливаются.
— Вам что угодно, юноши? — обращается к нам кучерявый.
— Маршака… Олейникова… Шварца, — лепечем мы.
— Очень приятно… Олейников! — рекомендуется пышноволосый, поднимая для рукопожатия правую переднюю лапу.
— Шварц! — протягивает руку его товарищ.
Вся эта сказка закончилась так, как заканчиваются обычно подобные сказки.
Чудо единения с какого-то момента вдруг стало съеживаться, а взаимное раздражение, напротив, нарастать. Начались какие-то глупые придирки, взаимные претензии, и - пока еще маленькие - камни за пазухой.
Потом старый мудрый Маршак, раньше всех учуявший, что на смену безбашенным братающимся двадцатым приходят строгие партикулярные тридцатые, потихоньку, по одному, всех уволил.
И после этого переругались все.
Даже Шварц с Олейниковым, хотя "много лет в наших литературных кругах «Шварц и Олейников» звучало как «Орест и Пилад», «Ромул и Рем» или «Ильф и Петров»".
Чуйка не подвела старого редактора, переводчика и сиониста - почти никто из этой компании тридцатые не проскочил.
Kiril Bozhinov. Daniil Kharms & The Oberiu Group. 2014
В декабре 1931 года - первый арест Хармса и Введенского (вместе с ними закроют и Андронникова, но через несколько месяцев выпустят), второй раз - и уже навсегда - их заберут в 1941-м. В марте 1938 года будет арестован Заболоцкий, скучный бухгалтер снаружи и великий русский поэт внутри.
А в июле 1937 года заберут и в ноябре расстреляют Николая Олейникова. Приехавший ранним московским поездом Ираклий Андронников встретит его у подъезда, и, не обратив внимания на конвой, растерянно спросит: "Коля, ты куда так рано?".
"Николай Макарович оглянулся. Ухмыльнулся. И все!".
Шварц, единственный уцелевший, напишет в воспоминаниях лучший им некролог:
Однажды приехали к нам Хармс, Олейников и Заболоцкий. Пошли бродить. Легли под каким-то дубом. Все мы были огорчены полным безденежьем. Хорошо было бы выпить, но денег не было начисто. Потом Хармс, лежа на траве, прочел по моей просьбе стихотворение: «Бог проснулся, Отпер глаз, Взял песчинку, Бросил в нас». На некоторое время стало полегче, в беспорядок не плохой, не хорошей погоды, лысых окрестностей вошло подобие правильности. И без водки. Но скоро рассеялось.
Вяло поговорили о литературе. И стали обсуждать (когда окончательно исчезло подобие правильности), где добыть денег. Я у Каверина был кругом в долгу. А никто из гостей не хотел просить. Стеснялись.
Скоро за стеклами террасы показался Каверин. Он обрадовался гостям. Он уважал их (в особенности Заболоцкого, которого стихи знал лучше других) как интересных писателей, ищущих новую форму, как и сам Каверин. А они не искали новой формы. Они не могли писать иначе, чем пишут. У них было отвращение ко всему, что стало литературой. Они были гении, как сами говорили, шутя. И не очень шутя.
Во всяком случае, именно возле них я понял, что гениальность – не степень одаренности, или не только степень одаренности, а особый склад всего существа. Для них, моих злейших друзей тех лет, просто-напросто не существовало тех законов, в которые свято верил Каверин. Они знали эти законы, понимали их много органичнее, чем он, – и именно поэтому, по крайней правдивости своей, не могли принять. Судьба их в большинстве случаев трагична. И возле прямой-прямой асфальтированной Вениной дорожки смотреть на них было странно. Не помню, дали нам водки или нет".
Николай Заболоцкий
А Заболоцкий, единственный вернувшийся ОТТУДА годы спустя, в 1952-м уронит на бумагу "Прощание с друзьями".
В широких шляпах, длинных пиджаках,
С тетрадями своих стихотворений,
Давным-давно рассыпались вы в прах,
Как ветки облетевшие сирени.
Вы в той стране, где нет готовых форм,
Где всё разъято, смешано, разбито,
Где вместо неба - лишь могильный холм
И неподвижна лунная орбита.
Даниил Хармс
Там на ином, невнятном языке
Поет синклит беззвучных насекомых,
Там с маленьким фонариком в руке
Жук-человек приветствует знакомых.
Спокойно ль вам, товарищи мои?
Легко ли вам? И всё ли вы забыли?
Теперь вам братья - корни, муравьи,
Травинки, вздохи, столбики из пыли.
Александр Введенский
Теперь вам сестры - цветики гвоздик,
Соски сирени, щепочки, цыплята...
И уж не в силах вспомнить ваш язык
Там наверху оставленного брата.
Ему еще не место в тех краях,
Где вы исчезли, легкие, как тени,
В широких шляпах, длинных пиджаках,
С тетрадями своих стихотворений.
Николай Олейников
И по-хорошему на этих гениальных строках надо заканчивать главу - она и так длинной получилась.
Но нет.
Как написал тот же Шварц в "Обыкновенном чуде", "и в трагических концах есть свое величие - они заставляют задуматься оставшихся в живых".
Мне много лет не давала покоя загадка Олейникова. От каждого в этой компании осталось бесценное литературное наследство. Даже Шварц, который очень поздно нашел себя, во второй половине жизни сделал невозможное - написал несколько великих сказок.
А от Олейникова не осталось практически ничего. Так, пригоршня стихотворений, из которых половина - стеб про букашек типа "Жук-антисемит", а вторая половина - глумливые признания в любви различным барышням, часто на грани скабрезности. Ну да, наверное, он был прекрасным редактором - ведь именно Олейников с 10 номера был главным редактором "Ежа" и "Чижа". Но, вы уж простите, когда у нас помнили даже гениальных редакторов, и бывают ли такие?
При этом все - все! - мемуаристы, знавшие его лично, говорят о невероятном масштабе личности и подавляющей силе творческого дарования.
Тот же Леонид Пантелеев писал: "Тот, кто знал Олейникова только как очень своеобразного поэта, отличного журнального редактора, каламбуриста и острослова, тот вряд ли поймет, что кроется за этим ... В Олейникове было нечто демоническое. Употребляю это немодное слово потому, что другого подыскать не мог".
Осторожный Шварц, крайне сдержанный в своих оценках и очень плохо относившийся к Олейникову в 30-е годы, называя его "мой друг и злейший враг и хулитель", написал о нем следующее:
"Он был умен, силен, а главное – страстен. Со страстью любил он дело, друзей, женщин и – по роковой сущности страсти – так же сильно трезвел и ненавидел, как только что любил. И обвинял в своей трезвости дело, друга, женщину. Мало сказать – обвинял: безжалостно и непристойно глумился над ними. И в состоянии трезвости находился он много дольше, чем в состоянии любви или восторга. И был поэтому могучим разрушителем. И в страсти и трезвости своей был он заразителен. И ничего не прощал. ... Был он необыкновенно одарен. Гениален, если говорить смело".
И я все никак не мог понять - да где же, где эта гениальность? Почему ее нигде не видно?
А потом, когда я перечитывал Николая Чуковского - "Олейников по-прежнему писал только домашние шуточные стихи и не делал ни малейших попыток стать профессиональным литератором. Как бы для того чтобы подчеркнуть шуточность и незначительность своих произведений, он их героями делал обычно не людей, а насекомых" - до меня дошло.
Да прятал он ее! Тупо не желал реализовывать. Не хотел. Он решительно пресекал все попытки упросить его написать что-то серьезное, сделать нечто большее, чем подписи к комиксам или сочинение загадок для дошкольников.
У Хармса есть задуманный, но так и не написанный «рассказ о чудотворце, который живет в наше время и не творит чудес. Он знает, что он чудотворец и может сотворить любое чудо, но он этого не делает».
Когда я узнал, что, по мнению многих литературоведов, Хармс имел в виду Олейникова, я уже не сильно удивился.
***
Когда Олейникова арестовали, по обычаю тех времен на первом же заседании правления устроили разбор персонального дела Шварца. Как писал сам драматург: "Я должен был ответить за свои связи с врагом народа. Единственное, что я сказал: «Олейников был человеком скрытным. То, что он оказался врагом народа, для меня полная неожиданность». После этого спрашивали меня, как я с ним подружился. Где. И так далее. <...> Я стоял у тощеньких колонн гостиной рококо, испытывая отвращение и ужас, но чувствуя, что не могу выступить против Олейникова, хоть умри".
Рассказать об Олейникове у него получилось только через двадцать лет, в лучшей своей пьесе. Той самой, где Волшебник, если вдуматься, вовсе не из тех, что прилетают в голубом вертолете.
Он вовсе не добрый. Это ведь он все устроил, и исключительно по своей прихоти. Для него мы, люди - не более чем забава. Колода карт, которую он перетасовал и оживил, "и все они стали жить так, чтобы ты смеялась и плакала".
И сразу вспоминается эпиграмма Маршака:
Берегись
Николая
Олейникова,
Чей девиз
Никогда
Не жалей никого.
Все так, если волшебники существуют, то они почти наверняка именно такие. Да, сила пьес Шварца именно в том, что он не прятал читателей от правды, но все-таки... Все-таки...
Помните финал этого знаменитого монолога?
Спи, родная моя, и пусть себе. Я, на свою беду, бессмертен. Мне предстоит пережить тебя и затосковать навеки.
Слава храбрецам, которые осмеливаются любить, зная, что всему этому придет конец. Слава безумцам, которые живут себе, как будто они бессмертны, - смерть иной раз отступает от них.
_________________
Это глава из моей книги "Двинулись земли низы - 2"
Моя группа во ВКонтакте - https://vk.com/grgame
Моя группа в Телеграмм - https://t.me/cartoon_history
Моя страница на "Автор.Тудей" - https://author.today/u/id86412741
Колотушка тук-тук-тук...
Стишочек
Песенка
Поэт Николай Заболоцкий — ОБЭРИУ, 5 лет лагерей, «Слово о полку Игореве», Орден Трудового Красного Знамени, «Не позволяй душе лениться...»
Николай Заболоцкий создал содружество поэтов-философов ОБЭРИУ, переписывался с Константином Циолковским и называл себя «поэтом голых конкретных фигур, придвинутых вплотную к глазам зрителя». 7 мая исполнилось 120 лет со дня рождения поэта.
В 1938 году Заболоцкого обвинили в создании «контрреволюционной организации» и приговорили к пяти годам лагерей. Произведения поэта мало публиковали в то время: журналы с его стихотворениями изымали, а сборники снимали с печати. Но Заболоцкий продолжал писать даже в ссылке: в Караганде он закончил знаменитый перевод «Слова о полку Игореве» с древнерусского языка.
«Намерение сделаться писателем окрепло во мне»
Николай Заболоцкий родился в 1903 году на ферме недалеко от Казани. Его отец, Алексей Заболоцкий, работал агрономом, управлял частным хозяйством и внедрял новые методы земледелия, чтобы увеличить урожаи. В 1905 году он открыл курсы для пчеловодов, где сам же преподавал. Мать будущего поэта, Лидия Дьяконова, преподавала в сельской школе. После замужества она оставила работу и воспитывала шестерых детей. Николай Заболоцкий был старшим из них.
В доме было много книг. Заболоцкий вспоминал:
«С 1900 г. отец выписывал «Ниву», и понемногу из приложений к этому журналу у него составилось порядочное собрание русской классики, которое он старательно переплетал и приумножал случайными покупками. Этот отцовский шкаф с раннего детства стал моим любимым наставником и воспитателем».
Дети много времени проводили на свежем воздухе. Отец часто брал Николая Заболоцкого в поле, показывал, как правильно сажать растения и ухаживать за ними.
В 1910 году отец нашел новую работу, и семья переехала в село Сернур Уржумского уезда (сейчас это территория Республики Марий Эл). Поэт писал:
«Мои первые неизгладимые впечатления природы связаны с этими местами. Вдоволь наслушался я там соловьев, вдоволь насмотрелся закатов и всей целомудренной прелести растительного мира».
В семь лет Николай Заболоцкий сочинил первое стихотворение, а вскоре решил стать писателем. Он много читал, а потом пересказывал сюжет книги друзьям в селе. В 1912 году, когда в России праздновали 100-летие победы в Отечественной войне, будущий поэт рассказывал о жизни Наполеона, полководцев Михаила Кутузова и Михаила Барклая-де-Толли. Поэт вспоминал:
«Мы, дети, очень увлекались рассказами об этой войне. Летом мы целыми днями играли в войну: наделали себе из бумаги треуголок, из палок — сабель, пик, ружей, и храбро сражались с крапивой, которая изображала собой французов».
В 1913 году Николай Заболоцкий поступил в Уржумское реальное училище. Его любимыми предметами стали история, рисование и химия: с разрешения отца будущий поэт по выходным проводил опыты в сарае. Не бросал Заболоцкий и литературу: много читал и писал сам. Особенно увлекали его стихотворения Александра Блока и Константина Бальмонта. На старших курсах он сочинил поэму «Уржумиада» о жизни в селе Сернур. В 1917 году, когда началась революция, в уезд приехали агитировать за советскую власть представители столичной интеллигенции: музыканты, учителя, актеры. Заболоцкий вспоминал:
«Некоторые из них поощряли мои литературные опыты, советовали больше работать, ехать в центр. Намерение сделаться писателем окрепло во мне».
«Хроническое безденежье» и учеба за паек
В 1920 году Заболоцкий окончил реальное училище и поехал поступать в Москву на историко-филологический факультет Первого Московского университета (сейчас — МГУ). Его приняли в число студентов, однако «сказали, что кормить не будут». Первокурсникам полагались продуктовые карточки, но купить на них еду в условиях дефицита было невозможно. Зато большие хлебные пайки выдавали студентам медицинских факультетов. Тогда Николай Заболоцкий решил подать документы еще и во Второй Московский университет (сейчас — Российский национальный исследовательский медицинский университет им. Н.И. Пирогова) и совмещать учебу на двух направлениях сразу.
Сокурсник Заболоцкого по медицинскому факультету Михаил Касьянов вспоминал:
«Жили мы от пайка до пайка, который, в том числе и печеный хлеб, выдавался раз в месяц. В день получения пайка каждому из нас давали по полтора больших солдатских каравая хлеба, сливочное масло, сахарный песок, селедку или воблу… <…> Никакие пирожные никогда впоследствии не доставляли мне такого ярого наслаждения».
По вечерам Николай Заболоцкий ходил в Политехнический музей на выступления Владимира Маяковского и в кафе поэтов «Домино» на Тверской, а когда хватало денег — покупал билет в Театр Мейерхольда. В январе 1921 года паек студентам-медиками отменили: Гражданская война закончилась, и острая потребность во врачах исчезла. Тогда Николай Заболоцкий бросил Второй Московский университет и попытался сконцентрироваться на занятиях по истории, однако вскоре понял, что с сентября пропустил слишком много, и забрал документы.
В 1921 году Николай Заболоцкий переехал в Петроград, где поступил на факультет русского языка Третьего Петроградского педагогического института им. Герцена (сегодня — Российский государственный педагогический университет им. А.И. Герцена). Свое студенчество он вспоминал как «хроническое безденежье и полуголодное существование». Чтобы заработать денег, Заболоцкий разгружал корабли в портах, устраивался разнорабочим. На старших курсах он посещал собрания литературного кружка «Мастерская слова», где увлекся поэзией Велимира Хлебникова и Осипа Мандельштама. Заболоцкий продолжал сочинять и собственные стихи. В автобиографии он писал:
«В 1925 году я окончил институт. За моей душой была объемистая тетрадь плохих стихов, мое имущество легко укладывалось в маленькую корзинку».
Знакомство с Хармсом, кружок поэтов ОБЭРИУ и первый сборник «Столбцы»
После института Николая Заболоцкого призвали в армию. Во время службы он написал стихотворения «Часовой», «Движение», «Лицо коня» и другие. Через два года поэт вернулся в Ленинград и устроился автором в отдел детской книги Объединения государственных книжно-журнальных издательств (ОГИЗ), руководителем которого был известный писатель Самуил Маршак. Там же работали литераторы Евгений Шварц, Лидия Чуковская, Борис Житков. Отдел выпускал не только книги, но и два детских журнала — «Чиж» и «Еж», где публиковались поэты Даниил Хармс, Александр Введенский. Драматург Нина Гернет вспоминала:
«Редакция была веселая. Писатели и художники приходили, как домой, сидели весь день, рассказывали, читали, придумывали, устраивали литературные розыгрыши и мистификации… <…> …Мы ловили стихи, темы, мысли, которые могли пригодиться журналу; работали, когда проголодавшиеся писатели уходили обедать».
Николай Заболоцкий быстро подружился с коллегами — Александром Введенским и Даниилом Хармсом — и часто бывал у них в гостях. Они вместе сочиняли стихи, обсуждали проблемы философии и искусства. В 1927 году трое друзей вместе с писателями Николаем Олейниковым, Борисом Левиным, Игорем Бахтеревым и Константином Вагиновым создали «Объединение реального искусства» — ОБЭРИУ. В 1928 году была опубликована декларация философско-поэтического кружка. Обэриуты, как называли себя члены объединения, считали, что мир хаотичен и фрагментирован, и единственный способ выжить в нем — говорить. Литераторы отказывались от традиционных форм в искусстве в пользу гротеска и поэтического абсурда. В этом же году Николай Заболоцкий написал статью «Поэзия обэриутов», где назвал себя «поэтом голых конкретных фигур, придвинутых вплотную к глазам зрителя» и предлагал слушать и читать свои стихи «более глазами и пальцами, нежели ушами».
В 1929 году у Николая Заболоцкого вышел первый сборник стихотворений «Столбцы». Это была сатира на обывателей, которые сохранили старые привычки в новой стране. В книгу вошло 22 стихотворения: «Игра в снежки», «Народный быт», «Белая ночь», «Рыбная лавка», «Ивановы» и другие. Тираж разошелся в несколько дней. После выхода сборника Заболоцкий писал:
«Книжка вызвала в литературе порядочный скандал, и я был причислен к лику нечестивых».
В 1930 году поэт перевел для детей поэму грузинского писателя Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре».
Столбцы научили меня присматриваться к внешнему миру, пробудили во мне интерес к вещам, развили во мне способность пластически изображать явления.
Николай Заболоцкий. Из доклада на дискуссии о формализме, 1936 год
В этом же году Заболоцкий женился на своей знакомой Екатерине Клыковой.
Поэма «Торжество земледелия» и переписка с Циолковским
В 1931 году у поэта произошла размолвка с Александром Введенским, и Заболоцкий перестал бывать на встречах ОБЭРИУ. В это же время он увлекся физикой и строением Вселенной, начал переписываться с изобретателем Константином Циолковским. Заболоцкий отмечал:
«Ваши мысли о будущем Земли, человечества, животных и растений глубоко волнуют меня, и они очень близки мне. В моих ненапечатанных поэмах и стихах я, как мог, разрешал их».
В конце 1931 года литератор сочинил поэму «Безумный волк» — философскую притчу о познании. По форме она напоминала древнегреческую трагедию: помимо главных действующих лиц — медведя и волка, автор включил в текст реплики хора.
В 1933 году Николай Заболоцкий опубликовал в журнале «Звезда» поэму «Торжество земледелия». Он писал жене 26 мая этого же года:
«В Москве шум из-за «Торжества земледелия». Говорят, что «Звезда» впервые за все время ее существования на столах у всех москвичей; одни хвалят и очень, другие в бешенстве, третьи злорадствуют — мол, до чего докатились».
По замыслу автора поэма должна была показать победу нового порядка над укладом дореволюционной деревни. Крестьянин не только стал свободным сам, но и освободил от труда животных: теперь он пахал и возил тяжести на тракторе, а не на лошадях или быках. В разгар коллективизации критики сочли «Торжество земледелия» насмешкой. Журналист газеты «Литературный критик» Елена Усиевич назвала поэму «злобной сатирой на социализм» и «пасквилем на коллективизацию». Тираж журнала изъяли, произведение запретили. А через несколько месяцев Заболоцкому не разрешили напечатать новый сборник «Стихотворения 1926–1932».
В конце 1930-х годов Заболоцкий занимался переводами, чтобы заработать на жизнь. Он пересказал для детей произведения «Гаргантюа и Пантагрюэль» Франсуа Рабле, «Путешествие Гулливера» Джонатана Свифта и «Легенда о Тиле Уленшпигеле» Шарля де Костера. Писатель Вениамин Каверин вспоминал:
«Все, что перевел Заболоцкий, стало фактом русской поэзии, как это в свое время произошло с переводами Лермонтова, Жуковского».
В 1937 году Николай Заболоцкий выпустил сборник «Вторая книга», куда вошло 18 стихотворений.
Арест, ссылка и первые месяцы после возвращения
В 1938 году Заболоцкого арестовали и обвинили в создании контрреволюционной писательской организации. В книге «История моего заключения» писатель вспоминал:
«Начался допрос, который продолжался около четырех суток без перерыва… <…> Первые дни меня не били, стараясь разложить меня морально и измотать физически. Мне не давали пищи. Не разрешали спать… <…> За стеной, в соседнем кабинете, по временам слышались чьи-то неистовые вопли. Ноги мои стали отекать, и на третьи сутки мне пришлось разорвать ботинки, так как я не мог более переносить боли в стопах».
Поэт не признал вину даже после пыток, но его все равно осудили и приговорили к пяти годам лагерей. Сначала он отбывал наказание в «Востоклаге» в Хабаровском крае, затем Заболоцкого перевели в исправительно-трудовой лагерь в Алтайском крае.
Последнее время каждую ночь вижу вас во сне, милые мои. Сознание, что ничем не могу вам помочь, тяготит меня. Но душа моя всегда только с вами. Хочется думать, что пересмотр моего дела не затянется слишком долго. Но гадать трудно, будучи оторванным от жизни. Тысяча вопросов о вашей жизни теснятся в голове… <…> Обо мне думать особенно нечего — здоровье я пока сохранил — все остальное зависит не от нас с тобою.
Николай Заболоцкий. Из письма жене от 13 августа 1939 года
В марте 1944 года Заболоцкий вышел на свободу, однако еще почти два года он не мог добиться разрешения вернуться в Москву. Все это время он жил в Караганде. Там писатель перевел с древнерусского языка «Слово о полку Игореве».
В 1946 году Заболоцкий наконец переехал в столицу. На первое время его приютил литературовед Николай Степанов, который позже вспоминал:
«Н.А. пришлось спать на обеденном столе, так как на полу было холодно. Да и сами мы спали на каких-то ящиках. Н.А. педантично складывал на ночь свою одежду, а рано утром был уже такой же чистый, вымытый и розовый, как всегда».
Следующие несколько месяцев Заболоцкий жил на даче у философа Эвальда Ильенкова, потом у писателя Вениамина Каверина. В 1946 году Заболоцкий написал стихотворение «В этой роще березовой», в следующем — «Творцы дорог», «Город в степи» и «Я не ищу гармонии в природе».
Вообще в нем в то время жило страстное желание уюта, покоя, мира, счастья. Он не знал, кончились ли уже его испытания, и не позволял себе в это верить. Он не смел надеяться, но надежда на счастье росла в нем бурно, неудержимо. Жил он на втором этаже, в самой маленькой комнатке дачи, почти чулане, где ничего не было, кроме стола, кровати и стула.
Николай Чуковский. «О том, что видел: Воспоминания, письма»
«Совершенно пушкинские по блеску стихи»
В 1948 году Николай Заболоцкий подготовил третий сборник стихотворений, куда вошли «Некрасивая девочка», «Портрет» и другие произведения. Книга выходила в год 70-летнего юбилея Сталина. Чтобы увеличить шансы на ее печать, поэт включил в издание много стихотворений о Грузии — родине вождя: «Горийскую симфонию», «Тбилисские ночи», «Казбек», «Греми». Сборник прошел незамеченным критиками. Однако поэт вспоминал:
«Для писателя, имеющего судимость и живущего под агентурным надзором госбезопасности, и такое издание книги было большим достижением».
Вскоре Заболоцкий выпустил еще одну книгу — «Заметки переводчика». Он писал: «Успех перевода зависит от того, насколько удачно переводчик сочетал меру точности с мерой естественности». В начале 1950-х годов Заболоцкий переводил стихи грузинских поэтов: Григола Орбелиани, Ильи Чавчавадзе, Акакия Церетели и Давида Гурамишвили. В это же время он задумал составить «Свод русских былин», однако не реализовал его: в 1954 году у Заболоцкого случился инфаркт.
Поэт долго восстанавливал здоровье и вернулся к творчеству уже в 1956 году. Осенью этого же года от него ушла жена Екатерина Клыкова. Заболоцкий стал жить с Натальей Роскиной, которой посвятил стихотворение «Признание». Но уже в 1957 году они расстались. Вскоре к Заболоцкому вернулась первая супруга. Эти переживания поэт описал в цикле 1956–1957 годов «Поздняя любовь». Он состоял из 10 стихотворений: «Чертополох», «Морская прогулка», «Последняя любовь», «Голос в телефоне», «Можжевеловый куст», «Старость» и других.
Лето 1957 года Николай Заболоцкий провел на съемной даче в городе Тарусе Калужской области. В письме поэту Алексею Крутецкому 15 августа 1957 года он рассказывал:
«Я второй месяц живу на Оке, в старом захолустном городке Тарусе, который когда-то даже князей собственных имел и был выжжен монголами. Теперь это захолустье, прекрасные холмы и рощи, великолепная Ока».
За несколько месяцев поэт написал около 30 стихотворений: «Не позволяй душе лениться», «Во многом знании — немалая печаль», «Медленно земля поворотилась», «Гроза идет».
Здесь летом жил Заболоцкий. Чудесный, удивительный человек. На днях приходил, читал свои новые стихи — очень горькие, совершенно пушкинские по блеску, силе поэтического напряжения и глубине.
Константин Паустовский, писатель
В 1957 году вышла последняя прижизненная книга поэта «Стихотворения» — сборник из 64 произведений. В издание Заболоцкий включил и отредактированный перевод поэмы Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре». Вскоре поэта наградили орденом Трудового Красного Знамени «за выдающиеся заслуги в развитии грузинского искусства и литературы».
14 октября 1958 года Николай Заболоцкий скончался от второго инфаркта. В 1963 году его посмертно реабилитировали по заявлению жены.
Источник: culture.ru
Материалы о других писателях:
В лапах у Винни-Пуха и собственной жены — две беды Алана Милна
Почему для нас важен Александр Островский — к 200-летию великого русского драматурга
Артур Хейли — автор капиталистического производственного романа
Дэн Симмонс — прилежный читатель, ответственный учитель и великолепный писатель
Отец американской литературы Вашингтон Ирвинг — сегодня исполняется 240 лет от его рождения
Генри Каттнер и Кэтрин Мур — гениальные халтурщики и мистификаторы
Жизнь Эдгара По — как правильно сойти с ума и стать несчастным
Конан-литератор: отец и заложник Шерлока Холмса — Артур Конан Дойль
Станислав Лем и его фантастика — о жизни и творчестве писателя
Роберт Асприн — легкомысленный мифотворец (о жизни и творчестве писателя)
Патрульный Времени и историк будущего — Пол Андерсон (о жизни и творчестве писателя)
Лазарь Лагин — раб волшебной лампы (о жизни и книгах автора «Старика Хоттабыча»)
Стихи о чем?
По дороге, пустынной обочиной,
Где лежат золотые пески,
Что ты бродишь такой озабоченный,
Умирая весь день от тоски?
Вон и старость, как ведьма глазастая,
Притаилась за ветхой ветлой.
Целый день по кустарникам шастая,
Наблюдает она за тобой.
Ты бы вспомнил, как в ночи походные
Жизнь твоя, загораясь в борьбе,
Руки девичьи, крылья холодные,
Положила на плечи тебе.
Милый взор, истомлённо-внимательный,
Залил светом всю душу твою,
Но подумал ты трезво и тщательно
И вернулся в свою колею.
Крепко помнил ты старое правило —
Осторожно по жизни идти.
Осторожная мудрость направила
Жизнь твою по глухому пути.
Пролетела она в одиночестве
Где-то здесь, на задворках села,
Не спросила об имени-отчестве,
В золотые дворцы не ввела.
Поистратил ты разум недюжинный
Для каких-то бессмысленных дел.
Образ той, что сияла жемчужиной,
Потускнел, побледнел, отлетел.
Вот теперь и ходи и рассчитывай,
Сумасшедшие мысли тая,
Да смотри, как под тенью ракитовой
Усмехается старость твоя.
Не дорогой ты шёл, а обочиной,
Не нашёл ты пути своего,
Осторожный, всю жизнь озабоченный,
Неизвестно, во имя чего!
Заболотский
Волны силы пшик-пшик-пшик - Слился негроштурмовик
Меркнут знаки Зодиака
Над постройкою Звезды,
Слит животное Чубака,
Слит Хан Соло, Йода слит,
Лаваножик вжик-вжик-вжик
Слит Эрдва-Дэдва двойник,
Слит Скайвокер, Вейдер слит,
Лея в космосе парит.
Весь сезон - большую шляпу
Плохоснятого говна
Джа Джа Абрамс спек тяпляпом
Из старинного кина.