Перекати - поле
Со старшими сестрами
Говорят, что ребенок может помнить себя помнить примерно с трех лет. Верите или нет, но в закоулках моей памяти хранится воспоминание, как папа с мамой учили меня ходить. Это значит, что мне было около года. Они сидели в креслах напротив друг друга, и звали к себе, вытягивая вперед руки. Страшно было оказываться посредине без привычной опоры, и иногда я хваталась за края скатерти, которые свисали со стола. Когда мне удавалось пройти, почти пробежать от рук в руки без скатерти, родители радовались, и вообще у них были очень светлые и счастливые лица.
Еще помню щемящую тоску о маме, когда она долго не возвращалась с работы. Тайком от всех я уходила в спальню, где у кровати на гвоздке висел мамин домашний халат. Я буквально «зарывалась» в него лицом и вдыхала родной мамин запах. Мне так хотелось в тот момент быть рядом, что на глазах появлялись слезы.
Мне повезло. У меня были и папа, мама, и вечером они возвращались с работы, а выходные проводили дома. В воскресенье готовилось что-нибудь вкусненькое. Часто пельмени. Их делали всей семьей: мама замешивала тесто, бабушка раскатывала сочни, я и две старшие сестры лепили, папа перекручивал фарш на мясорубке. Варили пельмени двумя партиями. Первая – для нас, детей, была готова уже, когда по телику начиналась «Утренняя почта» с песнями и шутками. Вообще шутки на советском телевидении возможны были только в нескольких передачах, которые шли по выходным. В остальные дни – строго и буднично. Так что вкусная еда и юмор в строго определенных дозах были доступны не всегда. Мультики и интересные передачи мы в программе обводили жирной чертой и каждый день просматривали, чтобы не проворонить.
Мы были обычной семьей с тремя детьми и бабушкой. Жили не то, чтобы богато, но и не бедно. Как многие другие. Особенность была в том, что за мое детство от рождения до 10 лет мы переезжали три раза. Сейчас я понимаю почему. Все дело в утрате родины, обрубленных корнях. Не держали нас рядом ни могилы предков (раскулачили их, вывезли, да и сгинули навек в прошлом толковые, крепкие хозяева в чужой земле), ни та сила и благодать, которую способна дать родная земля. Мой отец был ребенком, когда их семью депортировали из республики немцев Поволжья. Хороший дом, столярную мастерскую, скотину – все это конфисковали навечно. С началом войны их отправили в суровый северный край - на Обскую губу, где чудом выжили, а после победы разрешили выехать в Казахстан.
Мама была русской, но в их семье тоже было не все гладко. Ее отец без вести пропал на фронте, ее мама –моя бабушка растила дочек одна. Работала в колхозе с утра до ночи за «трудодни». В конце концов, так «задушили» колхозников налогами и поборами, что однажды они тайком, раздобыв через знакомого паспорта, которые должны были храниться в колхозном правлении, подались ночью в город Семипалатинск к родне.
В общем, не от хорошей жизни несло моих родителей, как «перекати поле» по стране. Сначала Восточный Казахстан, потом Северный Казахстан, потом поселок Елань в Волгоградской области, потом левобережье от Волгограда. Родилась я в поселке Глубокое Восточно- Казахстанской области. Знаю, что там был завод с высоченными трубами, из которых периодически выбрасывался едкий дым. От него першило в горле и хотелось все время кашлять. По этой причине нас часто загоняли в дом с улицы, чтобы переждали «химическую атаку». А еще, как я потом выяснила, Глубокое находится не так далеко от Семипалатинского полигона, где производились испытания ядерного оружия. С 1931 года по 1991 здесь гремели подземные взрывы.
Я росла не очень крепким и здоровым ребенком, к тому была еще худышкой. Родители решили увезти меня подальше от едкого дыма и полигона: в небольшое село Соколовка в Северном Казахстане, где зимой наметало сугробов по самые окна, и мороз стоял градусов под сорок. Я смотрела на мир через стекла с морозными узорами, которые казались иллюстрацией к какой-то волшебной сказке и серебрились под солнечными лучами. Дома сидеть надоедало, а на улицу зимой выпускали не каждый день. Да и делать там было особо нечего. Летом было лучше.
Наш дом стоял на высоком берегу Ишима. Если спуститься вниз, то ты у речки с илистыми берегами, на которых отчетливо виднелись отпечатки гусиных лап. Гуси плавали днем, а вечером возвращались во двор на кормежку. Летом можно было гулять по берегу, качаться на качелях, играть с собачкой. Сестры никогда меня в свои игры не брали: для них я была слишком маленькой. Иногда мы ходили всей семьей в лес за березовым соком или грибами. До сих пор помню необыкновенно светлые, белоствольные березовые рощи и хвойный бор с хрустящими под ногами иголками. В пять – шесть лет мне уже давали в руки маленькую корзиночку, и я наравне со всеми собирала грибы.
В Северном Казахстане был и чистый воздух и лес, и речка, но помидоры у нас дозревали в валенках, а из фруктов успевали созреть только ранетки. Сморщенные яблоки, которые изредка завозили в местный магазин, были большим лакомством. Веса и роста я опять не прибавляла – и родители решили ехать в теплые края.
Перед этим я успела одна, без мамы полежать в больнице в Петропавловске. Об этом – в следующей главе.