Рваная печенька Пикабу

В ноябре 1969 года я бы призван в армию. Шел туда охотно, было интересно послужить, на себе испытать – каково это быть солдатом прославленной Советской Армии, охраняющим покой сограждан и всегда быть готовым отразить нападение любого врага? И служить, конечно же хотелось в каких-нибудь серьезных войсках. Ну там – в пограничных, десантных, пусть даже в обычной пехоте, но с оружием в руках.

За плечами у меня к тому времени было незаконченное среднее образование, профессия бетонщик, росту во мне было 1,65 метра (потом я подрос все же до 1,67!), вес – 65 кг. Не богатырь, да. Тем не менее я рассчитывал… я хотел стать настоящим воином! Да и кто из парней этого не хотел в те годы, когда армия наша пользовалась у народа всеобщим уважением и любовью?

На сборном пункте в Егоршино под Свердловском (я призывался на северном Урале, в Краснотурьинске, где жил и работал на заводе ЖБИ с 1968 года) меня и еще группу призывников «купили» в танковые войска и повезли в танковую учебку в Чебаркуль. Ну, в танкисты так в танкисты, тоже неплохо – пусть хоть и провоняю соляркой, зато ползать на пузе не буду как в пехоте!

Однако не успели мы отъехать и пару-тройку станций от Свердловска, как нас всех высадили из остановившегося поезда и построили на перроне. Какой-то офицер зачитал список из десятка фамилий, приказал выйти им (в том числе и мне) из строя и встать около него. И когда остальные призывники вновь погрузились в поезд, офицер, ничего не объясняя, повел нас в здание вокзала.

Здесь мы прождали какое-то время (у кого оставались деньги, сбегал за пирожками в буфет), и затем последовала команда идти снова на перрон. Погрузились все в один вагон и покатили. Как оказалось, в обратном направлении. И спустя несколько часов высадились в Нижнем Тагиле.

В этом старинном уральском городе базировались несколько армейских учебок, в том числе стройбатовская. Вот сюда нас и определили. Я потом размышлял, почему же меня завернули именно сюда. И пришел к выводу, что, скорее всего, из-за того, что до армии я работал бетонщиком – специальность как раз для стройбата, если не знать, что есть бетонщики-формовщики, каковым я и был, и рабочие бетонных работ на стройке. Однако гражданская специальность мне не пригодилась, так как меня определили в учебную роту будущих электросварщиков (еще в этой учебке готовили сантехников, жестянщиков и кого-то еще, уже не помню).

Располагалась наша учебка практически в центре в города, неподалеку от громадного Дворца культуры «Юбилейный». Определили нас в трехэтажную казарму, рядом с асфальтированным плацем. Вот тут нам и предстояло провести полгода в учебе и муштре. Но не успели мы даже принять присяги, как на очередном построении объявили: наш батальон едет в командировку для выполнения ответственного задания. Оказалось, что один из военно-строительных отрядов не успевает сдать в срок ракетную площадку под городом Кунгур в Пермской области.

Нас облачили в зимнее обмундирование: в ватные бушлаты цвета хаки и такие же штаны, высокие валенки, теплые двупалые рукавицы и шапки. И вот в таком облачении наше неуклюжее зеленое войско покинуло учебку и строем отправилось на вокзал. Там нас погрузили в несколько вагонов обыкновенного пассажирского поезда, и через пару дней пути мы оказались на месте.

Батальон расселили в нескольких пустых казармах, совершенно неотапливаемых. Тепло подавалось по брезентовым рукавам с улицы от постоянно гудящих огромных теплокалориферов. В казарме, правда, было все же теплей, чем на улице. Но спали мы в бушлатах и ушанках, перемотав ноги портянками (валенки на ночь все же снимали, при необходимости сдавали их в сушилку), на трехъярусных нарах.

Их сколотили наспех из тяжелого сырого горбыля, и в первую же ночь я проснулся от страшного грохота и крика - под тяжестью солдатских тел, да и под собственной тоже, развалились и рухнули на пол нары по соседству. Одного парня сразу зашибло насмерть (наверняка его родителям написали, что он погиб, выполняя свой воинский долг), другому сломало руку, остальные были целы и невредимы, если не считать ссадин да ушибов.

На другой день третий ярус нар был демонтирован, а на оставшихся двух образовалась невообразимая теснота - спать можно было только на боку, прижавшись друг к другу как шпроты в банке. Впрочем, мы на это неудобство внимания обращали мало, потому что возвращались с объекта уставшие и замерзшие как собаки и мечтали только об одном: наспех проглотить в столовой перловку с тушенкой, да завалиться на эти самые нары до утра. А с утра, после завтрака, снова погружались в кузова крытых «Уралов» и ехали на объект.

Работа наша заключалась в том, что мы на тридцатиградусном морозе выдалбливали в промерзшей земле метровой глубины траншею (она змеилась на километры и соединяла между собой пусковые ракетные шахты, командные пункты и еще черт знает что там), затем укладывали на ее дно бронированный, толщиной с кисть руки, плохо гнущийся кабель и закапывали это дело.

Основным инструментом при этом была самодельная, устрашающего вида кирка-не кирка, а лом, с приваренным к одном его концу топором. Это была сущая каторга, доложу я вам! Хочешь, не хочешь, а долбить мерзлую землю надо было прилежно, иначе можно было просто замерзнуть – ватный бушлат грел на крепком морозе не очень-то. Да и сержанты зорко следили за тем, чтобы никто не сачковал.

Меня однажды угораздило потоптаться валенками на подтаявшей глине у костра, который обычно разжигали наши отцы-командиры и, греясь около него, травили анекдоты. Спустя какое-то время, когда зимнее багровое солнце ушло на закат и день пошел на убыль, последовала команда оставить траншеи и строиться в походную колонну для выдвижения на погрузку в поджидающие нас в паре километров «Уралы», в деревне с не запомнившимся названием.

Занял и я свое место в строю, с ломом-секирой, как с алебардой, на плече. Еще одна команда – и пошагал наш батальон, весь в облачках выдыхаемого пара, кашляя, сморкаясь, негромко переговариваясь и шаркая валенками, к месту назначения. И тут я заметил, как с каждым шагом иду все неувереннее, появилось ощущение, что у меня на валенках выросли неустойчивое каблуки, я иду на них, подламывая ноги. Пришлось выйти из строя и сесть сбоку колонны на снег.

Вывернул одну ногу в валенке, вторую – точно, на подошве вырос какой-то уродливый нарост из смерзшегося снега и глины. Как мог сковырнул рукой эти наросты, встал на ноги и побежал догонять удаляющийся батальон. Но пробежал недолго. Поскольку валенки были промокшими, на них снова налип и тут же смерзся снег. Снова упал на дорогу и срубил эти проклятые наросты уже секирой. Метров через сто процедура повторилась – я уже плелся не в строю своего взвода, а в хвосте колонны, и мало кто обращал внимания на мои малопонятные манипуляции.

…Добрался я до деревни, что называется, весь в мыле, и с трудом успел взобраться в кузов последнего «Урала», дожидающегося именно меня – кто-то в сумерках угасающего зимнего дня разглядел мою одинокую фигуру, обессилено бредущую по дороге. На вопрос рассерженного замкомвзвода , почему отстал, молча показал валенок с безобразным наростом на подошве. Вопрос был тут же снят и сержант крикнул водителю, чтобы он трогался.

Впрочем, меня этот вопрос мучает сих пор: почему из всего нашего учебного батальона численностью свыше полутысячи курсантов именно я умудрился промочить свои валенки и «апгрейдить» их глиной и примерзшим снегом? Просто какой-то необъяснимый рок.

После прибытия в казармы мы наскоро ужинали и заваливались на свои нары отдыхать. И нас уже ожидал концерт. В расположении соседней роты, как раз напротив нашей третьей, свесив с нар обмотанные портянкам ноги, растягивал меха своей гармони неизвестный нам солдатик самой обычной наружности: щуплый, белобрысый, и довольно виртуозно извлекал из нее звучные мелодии. И сам же себе подпевал таким звонким, чистым голосом, что умудрялся перепеть даже свою громкую гармошку и нудно зудящий за стеной огромный теплокалорифер. Бодрая такая мелодия наполняла нашу тесную, плохо освещенную казарму (лампочки под потолком плавали в клубах выдыхаемого нами пара) и рвалась наружу.

Что же чаще всего играл и пел этот парнишка в солдатском обмундировании? Он знал не так уж и много мелодий. И чаще всего наигрывал песню, которая тогда только-только появилась в репертуаре Высоцкого – «Моя цыганская», со знаменитым заводным припевом «Эх, раз, да еще раз, да еще много, много раз!». А еще не слышанную мной до этого песню «От Махачкалы до Баку». Про то, как:
«…Нас на грешной земле качало,
Нас качало в туманной мгле.
Качка в море берет начало,
А кончается на земле».
Уже много позже я узнал, что эту чудесную песню создали поэт Борис Корнилов и знаменитый бард Юрий Визбор (музыка).

Этот импровизированный концерт обычно длился недолго – минут двадцать-тридцать. Но их хватало, чтобы у нас поднялось настроение, ушла куда-то усталость, а кто-то из воодушевленных музыкой солдат мог даже пуститься в пляс в проходе между нар.

Удивительно, как этот парень – звали его, кажется, Серега, - протащил с собой в армию (да не просто в часть, а в учебку с ее жесточайшей дисциплиной) гармошку. Более того, ему даже разрешили взять сей немудреный, но все же довольно музыкальный инструмент в эту тяжелую командировку в пермские леса. И правильно, в общем-то сделали. Не было у нас во время этих двух недель или немного меньше, точно уже не помню, никаких иных развлечений в краткие промежутки между подъемом, доставкой на объект и отдыхом перед отбоем, кроме прослушивания игры на гармошке и пения вот этого белобрысого доброхота.

Иногда кто-то пытался на него прицикнуть, заставить прекратить играть. Но их самих одергивало большинство солдат-«меломанов»: «Не нравится? Топай из казармы на мороз!». Так как мы понимали: этот гармонист очень нам скрашивает наш до одурения однообразный досуг, заключающийся в бездумном трепе и валянии на нарах перед отбоем.

А когда нас после сдачи ракетной площадки наконец вернули под новый 1970 год в учебку и смертельно уставший батальон, гремя котелками и шаркая валенками, втянулся сквозь настежь распахнутые железные ворота в часть, раздалось такое раскатистое "Ура!", что в близлежащих домах нижнетагильцев задребезжали стекла. Но и сквозь этот шум и наш гвалт ликования опять пробился заливистый перебор гармошки. Это неутомимый Серега на ходу растянул меха своего потрепанного инструмента и в очередной раз выдал песню Высоцкого с ее залихватским припевом: «Эх, раз, да еще раз! Да еще много, много раз!..»

Но, слава богу, больше нас ни в какие командировки не посылали: надо ведь было всего за полгода выучить всех курсантов учебки предписанным специальностям, с которыми нас потом разослали по частям в разные военные округа нашей страны. Но это уже, как говорится, другая история. А я же еще не раз вспоминал потом те импровизированные, сольные концерты с пением под гармошку, которые нам задавал в холодной казарме в лесу под Кунгуром белобрысый курсант Сергей.

Больше я его после той командировки не видел и не слышал, так как его учебная рота располагалась в другой казарме. Но я почему-то уверен, что судьба у Сереги сложилась благополучно – ну не должна она быть у другой у человека-праздника! Слышь, Серега: если ты вдруг читаешь эти строки, привет тебе от однополчанина и запоздалое спасибо за ту радость, которую ты нам дарил своей игрой на гармошке!

Марат Валеев.

С днем пивопития!

Светланка моя знает, что врачи рекомендуют мне избегать алкоголь (хм, а кому они его рекомендуют?), включая пиво. Хотя печень у меня ещё довольно крепкая, но желудок, поджелудочная железа постоянно напоминают о себе. И под недрёманным оком жены я поневоле веду здоровый образ жизни. Да и процедуры всякие, знаете ли, несовместимы с алкоголем (мы как раз в это ремя поправляли здоровье в одном из санаториев курортного городка Подебрады, в 50 км. от Праги).

Но от настоящего чешского пива, сразу сказал я жене, ни за что не откажусь. Нет, в Красноярске я его уже пил, но меня всегда терзали смутные сомнения относительно аутентичности этого напитка в сибирском розливе. Поэтому в первом же кафе, куда мы заходим испробовать чешской кухни, я под укоризненным взглядом жены (и под её свирепый шёпот: «Только одну! Не забывай — тебе нельзя!») заказываю себе большую кружку «Старопраменского».

В ожидании кнедликов начинаю с наслаждением смаковать загодя принесённое официантом пиво. Да, оно настоящее и стóящее: янтарное, холодное, с небольшой шапкой пены и с непередаваемой горчинкой, пощипывающее язык и нёбо.

Светка, видя, как я кайфую, не выдерживает и тянется к моей кружке:
— Дай я тоже попробую!
И отхлёбывает почти четверть моей кружки!
— Э, э! — возмущаюсь я.— Надо было себе заказывать.
— Мне нельзя,— невозмутимо отвечает жена, утирая губы салфеткой.— Голова потом будет болеть. И тебе хватит!

Ну хватит так хватит. А тут и кнедлики принесли. На большой тарелке в буром соусе плавают крупные кусочки говядины, а с краю аккуратно разложены бледные ломтики чего-то, похожего на нарезанный недопечённый батон. Отрезал кусочек, наколол на вилку, сжевал — что-то вроде хлеба, причём пресного. Неужели это и есть хвалёные кнедлики? А потом догадался: их надо макать в соус! Вот с остреньким кисло-сладким соусом это оказалось что надо! И хлеба не надо, который мы сдуру заказали, и он так и остался нетронутым.

Я с трудом осилил большую порцию кнедликов, допил остаток пива, Светлана до конца свою порцию так и не доела. Рассчитались: обед на двоих вышел, в переводе на наши деньги, где-то рублей на пятьсот с небольшим.

На следующий день мы гуляли по набережной Эльбы. Когда прошли под гулким железным мостом, сразу за ним я увидел небольшой пивбарчик с выставленной у входа грифельной доской-ценником, на которой мелом были написаны цены на сорта подаваемого здесь пива. Я сразу потянул жену ко входу на пустующую почему-то веранду этого злачного заведения:
— Пошли, я пить хочу!
— Да ты же только вчера пиво хлестал! — искренне возмутилась жена.

От приступа истеричного хохота меня согнуло пополам. Нет, вы слышали? «Хлестал!» Сопоставьте только смысл и энергетику этого определения, соотнесённого со вчерашней моей единственной кружкой пива, причём на четверть опорожнённой самой Светкой, и вы меня, конечно, поймёте.

Пива я в этом заведении, конечно, попил, и потом ещё и ещё. Но каждый раз честно всего кружку, или максимум две. Потому как рядом всегда находилась бдительно стерегущая моё здоровье жёнушка. Домой я вернулся уж точно куда более здоровым, чем был, за что спасибо любимой.

Марат Валеев.

Привет, друзья!

Вот и закончилась третья попытка сделать интересный конкурс авторских рассказов Вкусная печенька Пикабу, август (и итоги июля)

В первом конкурсе участовали десятки авторов, во втором и третьем - единицы.

Августовские конкурсанты:

Любовь, Алеся, Даша, г@вно, пикабу и Наташа. 16+

Сон пикабушника

Одноклассник

Танцуя над бездной

И победил мой рассказ, набравший 21 плюс.

Штош, значит я что-то делаю не так.

На этом, пожалуй, с этим конкурсом всё. Огромное всем спасибо за клевые рассказы!

P.S. На крипистори снова конкурс! Вот там я обязательно приму участие.

Немолодой и седовласый пикабушник mamkotrax666 удобно устроился на мягкой траве у края бездны. Взгляд его был проницателен, но ленив, а руки поглаживали небольшую горку камешков, зеленых и красных, аккуратно сложенных в небольшом бежевом горшочке. Вдруг пикабушник вздохнул, крикнул «Баян» и со злостью швырнул один из красных камешков вниз. И его камешек присоединился к большому потоку таких же камней, брошенных другими пикабушниками.

А далеко внизу на большой круглой арене, парящей среди пустоты и соединенной шаткими мостиками с несколькими пещерами в окружающих скалах, копошились тээсы, с надеждой глядящие вверх и пытающиеся поймать редкие зеленые камушки в открытые холщевые мешочки. Хотя значительно чаще им на голову, плечи, спину падали красные. Но тээсы будто не замечали синяков и кровавых потеков, по-прежнему наивно выискивая в сыпящемся на них буром потоке редкие изумрудные блики.

И тут умело запущенный пикабушником красный камешек стукнул одного из тээсов точно в темечко. Он упал на колени, выронил мешочек и жалбно воскликнул:

«Ну почему же баян? Почему? Это случай из детства. Если у кого-то тоже есть учительница, говорящая «А голову ты не забыл?», это не значит, что я у него украл эту историю. Сколько времени, сколько сил… все в пустую… Никогда мне не быть в лучшем, никогда. Пора попрощаться со своей мечтой»

Он бросил свой мешочек, из которого на пыльную землю выкатились несколько зеленых шариков, и устало поплелся к широкой расщелине в скалах на краю арены. А на его место уже бежал новый тээс, тащащий за веревку небольшую повозку и сквозь смех кричащий наверх: «Заходит как-то Эмбер Херд в спальню…»

Mamkotrax666 выкрикнул: «Вернись на одноглазники!» и швырнул в новичка красный камешек.

-А по-моему, забавно, - заявил подходя к бывалому пикабушнику какой-то новорег lubluvanus32, внимательно прицелился и закинул зеленый камешек прямо в холщевый мешочек тээса.

Ленивость мигом слетела с mamkotrax666, он вскочил и с криком «Это же баянист, еще и с телегой!» яростно швырнул в новорега красный камешек. Камешек угодил прямиков в лоб, новорг ойкнул и стал растирать ушиб. Нижняя губа его обиженно задергалась, а глаза заблестели. Бедняга готов был заплакать. Но все же сдержался и нашел в себе силы спросить:

-Я здесь новенький. Может быть сделал что-то не так… Не кидайтесь, объясните!

Mamkotrax666 гордо расправил плечи, приосанился и будто бы стал еще седовласее:

-Эх молодежь. Всему вас учить надо. Послать бы тебя, да чем-то ты мне понравился. Ну, садись. Смотри,-Они сели рядышком и свесили ноги с края обрыва, -вот эта толпа посредине – это обычные тээсы, жалкие и никчемные, тащащие отовсюду что нипопадя. Баяны, картинки, тупые видосы. Их нужно минусить, то есть кидаться в них красными камушками. А еще нужно оскорблять, потому что нехрен засирать Пикабу всяким низкопробным шлаком.

Вон там, поодаль, миллионники. Не успевают менять мешки для зелени. У них толпы фанатов, поэтому они часто уходят с нашей арены в лучшее. Но они тащат такую же дрянь, что и рядовые тээсы. Их тоже нужно минусить, но молча, а то фанаты закидают в ответ.

Рядом с ними вывозят зелень на камазах металлические болванчики, обложенные кучей повозок. Это автоматические мусорщики, по-нашему боты. Привозят сюда горы всякой дряни отовсюду, куда могут дотянуться. Наши красные камешки не могут причинить вред металлу, а за счет количества вываливаемого хлама зеленых камешков получается прилично.

Туда, направо, лучше не смотри и тем более не нюхай. Там вечное зарево, как от сварки. Это жгут друг друга в бесконечной войне политботы. Такие же автоматические мусорщики, но только вонючие и гнилые. В ту сторону иногда просто кидай красные камни горстями, но не дай тебе бог попробовать всерьез за ними понаблюдать. Многие наши, будто мотыльки огнем, были загипнотизированы эти заревом. Спустились туда и сгорели.

Есть еще много разного. Присядь со мной, возьми в руки горстку камней и давай немного отдохнем и покидаем камни вниз.

-Но почему вы кидаете только красные камни, учитель,-с благоговеянным трепетом спросил новорег.

Бывалый пикабушник грустно улыбнулся:

-Пикабу скатился, постят херню. Нужно хорошо постараться, чтобы заслужить мою благосклонность.

Новорег будто бы хотел возразить, но тут его внимание привлекло что-то необычное на арене.

-Смотрите, учитель, а это что?

Пикабушник пригляделся, взгляд его из рассеянного стал осмысленным, а лицо пошло красными пятнами. Глаза сверкнули и он громогласно заорал:

-Что это за говно?!

-Зачем я это прочитал?! -эхом откликнулись скалы. Рассеяный поток красных камней будто обрел единый разум и обрушился на беднягу, который только и успел пискнуть: «Я тут написал, надеюсь, понравится…» Но продолжить не успел. Плотная красная струя яростно смыла его с арены и он, барахтаясь, понесся в бездну. Хохот сотен и тысяч старых и умудренных опытом пикабушников сотряс окружающее пространство.

Mamkotrax666 вытер выступившие от смеха слезы и подобревшим голосом обратился к новорегу:

-Это был уникальный автор. Они до сих пор иногда прорываются, считая себя умнее и лучше нас. Пытаются делать «авторский контент». Скукота и блевота, таким выскочкам здесь точно не место. А знатно мы его приложили!

Он отвернулся от lubluvanus32 и вернулся к своему излюбленному занятию – кидал красные камушки, иногда выкрикивая то: «Баян!», то: «Зачем вы сюда это тащите?!», то «Котолампа!»

А в это время к компании подходил окровавленный и покрытый синяками CTARP0N, бормоча и причитая:

-Да чтобы я еще раз… Да нахрен мне это надо… Да ни в жисть…

Mamkotrax666 обратил на него внимание и радостно воскликнул:

-А ловко я тебя приложил! Садись рядом, рассказывай, какие впечатления?

Третий товарищ присел и свесил ноги над пропастью рядом с первыми двумя.

-Да что рассказывать, все как всегда. Сколько раз зарекался, да все никак не могу победить эту злую привычку выходить на арену. Ладно, ребята, не будем о грустном. Давайте вот того закидаем.

И они втроем, смеясь и улюлюкая, стали бросать в пропасть красные камушки.

А на арене все чего-то ждали тээсы. Падали в бездну, плакали под потоками камней, с криками убегали. Их место занимали новые. И новые. И новые.

Пост на конкурс Вкусная печенька Пикабу, август (и итоги июля)

Лариса, одинокая моложавая женщина, поздно вечером возвращалась от подруги домой. Чтобы сократить путь, пошла через базарчик на пустыре, от которого метров сто было до остановки, а там рукой подать до ее хрущевки. Конечно, рисковое это дело — ходить одинокой женщине через пустырь. Но Лариса ходила тут уже не один раз, и ничего, все как-то обходилось. Городок у них был небольшой и относительно спокойный. Базарчик этот представлял собой два ряда прилавков с навесами над каждым, и всего с одним фонарем на территории. Сейчас рынок был пуст, моросил мелкий дождь, на ветру помаргивал неяркий фонарь, тускло отсвечивая от мокрых прилавков, под сапогами чавкала грязь, было холодно и как-то все же неспокойно на душе.

Лариса ускорила шаг, чтобы быстрее пройти это неуютное место и выйти на автобусную остановку, рядом с которой была ее панельная пятиэтажка. И вдруг из-под одного из навесов вынырнула темная фигура и преградила путь Ларисе.

Женщина хотела крикнуть, но от страха практически онемела и лишь тихо охнула. Было не настолько темно, чтобы нельзя было разглядеть, что перед ней стоит рослый мужчина средних лет, в кепке с надвинутым на глаза козырьком, с которого на заросшее темной щетиной лицо капала дождевая влага. Мужчина был одет в тускло блестящую болоньевую куртку, мятые штаны.

Все это Лариса отметила в сознании чисто автоматически. В мозгу же ее бились, наскакивали друг на друга лихорадочные мысли: «Что ему надо, бандюге? Меня, мою сумку? Просто отберет или убьет? Или чего другого захочет? Закричать? До остановки далеко, метров сто, но, может, кто услышит и прибежит на помощь?»

Бандюга будто услышал её мысли и угрожающе прошипел:

— Только пикни — убью!

В руке его что-то щелкнуло и блеснуло лезвие. У Ларисы от страха отнялись ноги, и она стояла неподвижно, немо уставившись на злодея. Неизвестный, быстро осмотревшись по сторонам, цепко ухватил Ларису за рукав пальто и повлек ее за собой туда, откуда он вынырнул — под козырек прилавка. А там желтела расстеленная на земле картонка — видимо, разобранный ящик. Трудно было предположить, что незнакомец собирался здесь ночевать: если он бомж, то такие живут в подвалах, в коллекторах, но никак не на территории рынков на свежем воздухе. А значит, он расстелил здесь картонку с определенной целью и специально дожидался здесь своей запоздалой жертвы — по этому пути ходили многие горожане, укорачивая дорогу к остановке, к соседнему микрорайону. Но это днем. А сейчас-то уже практически ночь. И прохожих, кроме нее, не было видно.

У Ларисы все похолодело внутри: ее хотят изнасиловать! Ведь сколько раз она ходила здесь, и всегда благополучно. А тут на тебе, как сглазили! Сама накаркала — жаловалась подруге в порыве откровенности, что у нее уже с полгода не было интимной близости. И вот, значит, кто-то всесильный ее услышал и подослал ей кандидата для решения ее проблемы. Бомжа!

— Нет! — пискнула Лариса. — Нет!!!

— Я тебе дам нет! — рыкнул мужик, и поволок Ларису на приготовленное «ложе».

— Постой… — задыхаясь, сказала Лариса. — Постой, тебе говорят!

— Ну, чего еще?

— Я не хочу в этой грязи, под дождем, в антисанитарии, — торопливо заговорила Лариса, пытаясь быть как можно убедительнее.

— А я тебе ничего другого предложить не могу, — гоготнул мужчина, и Ларисе показалась на мгновение, что где-то этот смех она уже слышала. А мужик между тем снова потянул ее к проходу между прилавками.

— Пошли, пошли, ничего страшного с тобой не случится. Не девочка же, че упираешься.

— Я не привыкла так, — снова затормозила каблуками Лариса.

— Ничего, привыкнешь! — снова заржал незнакомец. И опять этот гогот напомнил ей что-то очень знакомое. Лариса вгляделась в лицо мужчины, на треть затененное козырьком фуражки. Оно было покрыто щетиной, по меньшей мере, трехдневной давности, но не скрывало формы крутого подбородка, выступающего вперед и раздвоенного глубокой ямкой.

— А ну, сними фуражку! — не попросила, а потребовала вдруг Лариса, и мужчина, слегка опешивший от такого напора только что молящей о пощаде этой некрупной женщины, так кстати подвернувшейся ему сейчас в этом укромном месте, неожиданно для себя подчинился и стащил головной убор. Ну да, вот он — выпуклый лоб, широко расставленные светлые глаза, полноватые губы.

— Мишка? Ты?!

— Какой еще Мишка? — растерянно и не сразу ответил мужчина и резко нахлобучил фуражку обратно на голову. — Никакой я не Мишка, а вовсе даже Колька. И вообще, женщина, что вы пристали ко мне? А ну, отпустите мою руку!

В самом деле, это уже не он, а она вцепилась в его рукав, все еще пристально вглядываясь в его лицо.

— Никакой ты не Николай, а самый настоящий Мишка. Мишка Уткин! — злорадно сообщила Лариса своему визави. — Думаешь, я тебя не узнала, зараза?

Мишка Уткин был ее одноклассником, но на год старше ее, так как второгодником попал в их третий класс. Очень живой, даже чересчур, с неважной успеваемостью и таким же поведением, он кое-как закончил среднюю школу.

Рослый, нахальный, где-то с шестого или седьмого класса начал приударять за девчонками, особым вниманием наделяя ее, Ларису, хорошенькую шатенку с точеной фигуркой и надменным личиком. Но как он ни пытался задружить с ней, Лариса до самого последнего дня совместной учебы в школе давала ему от ворот поворот, предпочитая принимать ухаживания от Виктора Толстых, хорошего, спокойного парня. За него и вышла замуж, уже на втором курсе политеха.

Но его на том же курсе вдруг забрали в армию — говорили, тогда был страшный недобор в войска, и через год сгинул в огне чеченской второй кампании. Так Лариса осталась вдовой, с крошкой-дочей на руках.

Пыталась устроить личную жизнь, даже целых два раза, но мужья все попадались какие- то не те, ненадежные, безответственные. И вот уже и дочка ее стала взрослая и училась на втором курсе пединститута в областном центре, а Лариса все оставалась одинокой и уже смирилась с мыслью, что так и проживет свою жизнь, без надежного мужского плеча рядом. Да и одна ли она была в таком положении — тысячи и тысячи сорока-пятидесятилетних, еще полных сил и нерастраченной любви разведенок, вдов составляли значительную часть женского населения страны.

Время от времени у Ларисы, конечно, появлялись мужики — «для здоровья», цинично вторила она своим таким же подругам-вековухам. Но все они, понятное дело, были «не то», и исчезали так же малозаметно, как и появлялись. А узнанный ею Мишка между тем думал, как бы безвредно для обоих разрулить ситуацию. Он, в конце концов, тоже признал Ларису, хотя последний раз видел ее лет двадцать назад, перед первой своей посадкой за драку на танцах, в которой носком ботинка выбил глаз своему противнику — пьяный был, пинал уже лежащего. Ему тогда дали четыре года. Отсидел, домой не вернулся — мать к тому времени умерла от рака, а отец бросил их давно, когда Мишка еще и в школу не ходил.

Уехал с друганом на «севера». А там опять «непруха»: лет через пять, когда уже и квартиру себе заработал и были мыслишки семьей обзавестись, на охоте нечаянно застрелил напарника. Снова срок, на этот раз за убийство по неосторожности. Отсидел, и вот с таким багажом решил вернуться в родные места. Здесь Мишку никто не ждал, никому он был не нужен, в их квартире — кстати, неподалеку отсюда, — давно жили чужие люди. Но вот потянуло его в этот родной городишко с такой непостижимой силой, что, вернув себе паспорт после отсидки, Михаил оставил север и с месяц назад приехал, условно говоря, домой.

Работу Уткин нашел сразу, дали и комнату в общаге. Он вроде угомонился, никого из знакомых в городе отыскивать не стал — пришлось бы рассказывать, где пропадал все эти годы, — старательно вертел баранку самосвала на угольном разрезе, даже получил перед выходными аванс. И пошел не то, чтобы вразнос, а немного выпил и его, всегда шебутного по пьянке, вдруг опять потянуло на приключения. В этот раз Мишка захотел женщину. Впрочем, он давно ее уже хотел, но как-то так, приглушенно — привык к состоянию воздержания. А тут черт попутал — нет, чтобы в ресторане, где пил, с какой-нибудь бабенкой столковаться, так его угораздило сесть в засаду, аки татю полунощному («да я и есть тать!») на этом чертовом рынке, чтобы изловить запоздавшую прохожую. И уговорить ее… ну, поговорить с ним сначала о погоде, а там и до полюбовных утех недалеко, куда ей деваться среди ночи-то на пустыре, не откажет. А оно вон как повернулось — на одноклассницу напоролся, да еще ту, которая ему всегда нравилась. Чистая кинокомедия! Теперь вот надо как-то выворачиваться.

— Ладно тебе, Лариса, ладно, шуток не понимаешь, что ли, — сконфуженно забормотал Мишка. — Я сюда это… ну, по малой нужде, ты уж извини за прямоту, зашел. А тут смотрю — ты. Я тебя сразу узнал — все такая же красавица, вот. Ну и, думаю, дай подшучу над одноклассницей! И ведь, смотри, получилось: ты поверила, что я этот, как его… ну, насильник. Вишь, какой талант во мне пропадает!

Он заискивающе улыбался и искательно заглядывал в глаза Ларисе — авось, примет такую версию развития событий.

— Шутка, говоришь? — задохнулась от негодования Лариса и неожиданно смазала по физиономии Лариса, да так, что во все стороны полетели брызги, и не только дождевые. — А нож у тебя — тоже шуточный, а?

Михаил в ответ на хлесткую пощечину лишь мотнул головой да поправил съехавшую на бок кепку — все правильно, заработал! А про себя восхитился отвагой Ларисы: ведь мало ли как мог он отреагировать на это физическое воздействие, а поди ж ты, не испугалась, припечатала. Молодец.

— Нож? — переспросил он и сунул руку в карман куртки. — Гляди, что у меня за нож.

Он нажал на кнопку зажатого в ладони пластикового футляра, и из него с щелчком выбросилась блестящая алюминиевая расческа. — Вот он, мой нож.

Но это не успокоило Ларису. Она продолжала негодовать:

— Ты ведь здесь не меня дожидался, а любую женщину, которую ты… с которой ты…

Лариса не могла подобрать или не хотела выговорить то слово, которое обозначало грязный умысел ее бывшего одноклассника.

— Эх, ты! — горько сказала она. — Знала, что ты балбес и хулиган, но чтобы до такого докатиться.

И Лариса уже с другой руки влепила еще одну пощечину, да такую сильную, что фуражка слетела с дурной головы Мишки и спланировала в проход между рыночными прилавками, куда несколько минут назад он хотел затащить свою бывшую одноклассницу. Хотя он тогда еще не знал что ему попадется именно Лариса. Но разве это меняло дело?

— Что здесь происходит? Женщина, вам помочь?

Около них остановился немолодой уже, тяжело дышащий мужчина. Опираясь на увесистую трость, он неторопливо высморкался в носовой платок, снова спрятал его в карман и с подозрением уставился на поникшего Мишку.

— Ага, как же, ей… Это впору мне помогать, — пробормотал Мишка, держась за пылающую щеку. Впрочем, пылало уже все его лицо, и хмельной кураж как рукой сняло. Давно с ним такого не происходило, давно…

— Спасибо, дедуля, не надо, мы сами разберемся, вы проходите, — с благодарностью сказала Лариса.

— Нашли где семейный разборки устраивать, — проворчал дед и, шлепая ботинками по лужам, побрел дальше.

Когда дедок удалился, Лариса вновь подступила к Мишке.

— Ты вообще откуда тут взялся, а? Тебя ведь не видно и не слышно было черт знает сколько времени, а тут, здрасьте вам! — сидит в засаде, с ножом, как самый настоящий разбойник…

— С расческой, — вяло поправил ее Мишка. — Да я это… недавно только откинулся… Ну, то есть, из зоны освободился, ну вот и решил в родные места вернуться. Потянуло как-то…

— И снова туда, на зону, собрался, да? Бомжуешь, да?

— Да нет, что ты! — запротестовал Мишка и, шагнув в сторону, подобрал и напялил на мокрую голову фуражку, тоже мокрую. Впрочем, этот нудный осенний дождь уже моросил все тише и тише, а промозглый воздух становился все прохладнее.

— Я на работу устроился, породу вывожу из разреза. Комнату мне в общаге дали. Не пью, это вот, с аванса что-то потянуло, — доложил он Ларисе. И тут же постарался сменить опасную для него тему. — А сама-то как? Муж, дети? Кого из одноклассников видишь? Мне вот пока никто, кроме тебя не попался…

Мишка, поняв, что ляпнул несуразное, прикусил язык и с досады переступил с ноги на ногу.

— У меня-то, в отличие от некоторых, все в порядке, — все еще сердясь, пробурчала Лариса. — И с одноклассниками вижусь. Правда, тут их почти никого не осталось. Поразъехались, поумирали…

А кого-то никакая холера не берет, а надо бы…

Они замолчали и оба исподлобья посматривали друг на друга, Лариса — непримиримо, Мишка — с любопытством и все возрастающим восхищением.

«Какая она стала: статная, гордая, такая же красивая, — взволнованно думал Мишка. — Эх, если бы в другой обстановке встретились, попробовал бы снова за Лоркой приударить! Хотя о чем я — она же наверняка замужем…»

«Хм, а он еще ничего, крепкий, рослый, лицо какое хорошее, не мятое, если побреется — просто красавчик, — задумчиво размышляла Лариса. — Ну да, сидел. Да мало ли кто у нас сидел и сидит? Но… Но ведь он на меня хотел напасть! И если бы это была не, я он бы точно напал на свою жертву и… У, мерзавец!.. Впрочем, не от хорошей же жизни он пошел на это дело. Ему бы хорошую женщину, чтобы взяла его как следует в оборот, человека из него сделала… Так ведь такой, как Мишка, не каждую слушать будет… Хотя я то — не каждая, вон видно же, что он до сих пор ко мне неравнодушен. Эх, Мишка, Мишка, садовая твоя голова…»

— Ну, ладно, Лариса, ты это… прости уж меня. Пойду я, ладно? — кашлянув, просительно сказал Мишка и снова переступил с ноги на ногу.

— Уткин, ты опять хочешь подвергнуть меня опасности, да? — сердито сказала Лариса, и глаза ее по-особенному блеснули.

— Это как? — растерялся Мишка.

— Как, как… — комично передразнила его бубнящий голос Лариса. — А вдруг там еще кто меня поджидает? Давай, проведи уж теперь до дома одинокую беззащитную женщину!

И она взяла своего одноклассника под руку…

Марат Валеев.

Вo имя пeчeньки и кeксa,

Сeйчaс тут будeт мнoгo тeкстa,

Вo имя лaмпы и кoтa,

Я нaпишу вaм двa пoстa.

Кoтoрыe нa пaру вмeстe,

Отхвaтят минусoв штук двeсти,

Ну a бeздaрный их твoрeц,

Пoлучит бaн свoй нaкoнeц.

Хoтя, ну гдe ж сыскaть чтeцa,

Ктo пoст прoчтeт сeй дo кoнцa?

Вeдь рaзвe мoжнo (спoйлeр - нeт),

Зa рaз oсилить этoт брeд??

Пoэтoму, пoкa нe пoзднo,

Хoчу скaзaть впoлнe сeрьeзнo,

Всeм, ктo читaeт этoт пoст,

Пoбeрeгитe вы свoй мoзг!

Для психики жe лучшe вaшeй,

Нe знaть o тoм, чтo будeт дaльшe.

А будeт сей рaсскaз o тoм,

Кaк зa Яблoнoвским мoстoм,

В какой-то, мaлeнькoй избушкe,

Жил oчeнь стрaнный пикaбушник.

Тaм свeт в oкoшкe нe гoрeл,

Он тeлeвизoр нe смoтрeл,

Зa нoвoстями нe слeдил,

И oчeнь рeдкo выхoдил.

Однaжды в кoeм-тo гoду,

Он пoвстрeчaлся с Пикaбу,

И зaглянув сюдa кaк гoсть,

Он нaписaл свoй пeрвый пoст.

Нaрoд, кaк виднo, был нeвeсeл,

И минусoв пoсту oтвeсил.

Хoтeл oн нaписaть oтвeт,

Нo в дoмe выключили свeт,

И стaлo в кoмнaтe тeмнo,

Нa тoм и кoнчилoсь кинo.

И в тeмнoтe чeтырe дня,

Он прoсидeл, судьбу кляня,

Рaзглядывaя в свeтe свeчки,

Кaких-тo стрaнных чeлoвeчкoв.

Нo гoвoрят вeдь нeспрoстa:

Пoрoй сбывaeтся мeчтa,

И нaкoнeц в 12 чa...,

Включилaсь лaмпa Ильичa!

И нaш пикaбушник был рaд aж дo слёз,

Он стaрую лaмпу сo свaлки принёс,

И взяв нaпрoкaт у сoсeдки кoтa,

oн нaчaл писaть прoдoлжeньe пoстa!

Лишь тoлькo oн рaскoчeгaрил свoй кoмп,

Кaк тут, кaк нaзлo, вдруг случился пoтoп,

Стaл тeчь пoтoлoк oт дoждя кaк всeгдa,

И свeрху кaк с крaнa струилaсь вoдa.

Он быстрo вeдeркo пoдстaвил пoд "крaн",

И снoвa вeрнулся нa стул зa экрaн,

Нo тут oжидaл eгo нoвый сюрприз:

Кoмпьютeр eгo бeзнaдeжнo зaвис.

И oн нe сдeржaв мaтeрныe слoвa,

Пoшeл притaщил из клaдoвки дрoвa,

Зaкинул их в тoпку, дoбaвив угля,

И всё нaкoнeц зaрaбoтaлo, бля!!!

Устaл пикaбушник oт всeх нeувяз,

И пoст дoписaть рeшил в слeдующий рaз.

И вот, может рак свистнул вдруг на горе,

А может подснежник расцвел в январе,

А может быть камень нашел на косу,

А может быть сдохло там что-то в лесу,

А может быть пазл сложился из звёзд...

Но был наконец-то дописан тот пост!

Как результат стараний сих,

Какой-то получился стих,

Пусть неуклюже, невпопад,

Но автор был безумно рад.

И чтобы укрепить свой дух,

Его решил прочесть он вслух,

И гордо встав на табурет,

Он начал свой читать куплет.

Но только начал он чита...

Случился приступ у кота,

А в стенку постучал сосед:

Остановите этот бред!

А снизу пожилая пара,

Уже звонила санитарам.

А бедный мимокрокодил,

Чуть под трамвай не угодил.

А мирно сидящие рядом старушки,

Грозились спалить его вместе с избушкой.

Увидев весь этот безумный процесс,

Случился у автора легкий депресс,

И чтобы уже никому не мешать,

Он выключил комп, и отправился спать.

И вот пикабушнику видится сон,

Как едет спасать модераторов он,

За синее море, за дальние дали,

Туда, где модеры томятся в подвале.

В нелёгком пути не жалел своих сил,

Немало в пути он одежд износил,

Немало в пути истоптал он сапог,

Но всё же подвал отыскать тот он смог.

На сутки седьмые, он злой и усталый,

Под вечер добрел наконец-то к подвалу.

Но тут-то его вдруг сюрприз ожидал,

Ужасный дракон тот подвал охранял,

Дракон настоящий был, с пламенем, с дымом,

Туда он посажен был грозным админом.

Чтоб вход в подземелье надежно стеречь.

И наш пикабушник свой выхватил меч!

Взглянул он отважно дракону в глаза,

И только хотел было что-то сказа ...

Как вдруг телефона пронзительный звон,

Рассеял его героический сон.

Придется модерам еще потомиться,

Пока продолжение сна не приснится.

А тем, кто прочел сие творенье,

Звезду героя - за терпенье!

И коньяка большую флягу,

И две медали "За отвагу" .

За стойкость мозга - знак почёта,

Кило печенек и два торта.

Огромный КЕКС - за силу духа,

А в жизни - ни пера, ни пуха !!!!!

****

Пост на конкурс:

Вкусная печенька Пикабу, август (и итоги июля)