RedPigtails

Счастье для всех, даром. I часть

Ве́рехет – верный оруженосец кого-то из первых правителей здешних земель, принявший на себя смертоносный удар заговорённого молота, предназначенный его владыке.

Ради́м – стихотворец, так и не склонивший голову перед восставшими изменниками окружных копей, в назидание остальным пропущенный бунтующими через зубчатки и колёса подсобных машин.

Сме́да – придворная врачевательница, по ложному доносу замученная псарями самозванца-престолонаследника.

Е́вен – сын одного из малых князей, хитростью задержавший стаи наступающих на столицу крыланов, чуть позже отловленный ими и сброшенный на скалы.

Измара́гд – послушница отдалённого святилища, по собственной воле заключившая в своём теле невидимку из Опрокинутого Отражения, доведённая им в конце-концов до полнейшего истощения, но так и позволившая иномирцу вырваться в свет.

Лада припомнила ещё имена: Тишило́, Я́сна, Жаворонок. Но за какие лишения эта троица оказалась в числе сошедших с лун конников, взволнованная девушка совершенно позабыла. До этой минуты внучка Третьяка пребывала в самой твёрдой уверенности, что Милостивой И́ноходи не существует.

Те явления, которые Академгородок не мог объяснить только лишь с помощью формул, взятия проб, замеров величин, Лада делила ровно на два сорта: «восхитительно непостижимо» и «трёп да байки».

Когда двухдневный шторм оголил в песке залива остеклённые светящиеся арки и галереи уходящего за пределы трёх измерений некрополя – к ним дозволялось прикоснуться. Если поисковики Академии в замшелых северных кряжах наткнулись на подземные леса сплошь из призрачных, невещественных деревьев – их можно было окинуть взглядом. Появление Кабаньей Головы в нескольких предгорных селениях оставило после себя такой смрад, от которого не отмахнёшься, неделями затем выветривавшийся из одежд и волос ни в чём не повинных людей.

Всё это нашло отражение в отчётных книгах и обзорных журналах, с указанием неоспоримых свидетельств, прикреплением, когда имелась возможность, вещественных доказательств. Подобные происшествия никак не опровергнуть, а они тем временем сияли в будоражащем ореоле восхитительной, пока что не уступившей упорству разума непостижимости.

И если бы драгоценное время доводилось уделять только лишь истинным диковинам… История со свирепствующим в пригородной типографии заклятии, обрётшим собственную волю, оказалась постановкой, умело разыгранной управляющим в попытке сокрытия преступных махинаций. Юродивый отшельник, которому молва приписала умение самовоспламеняться и перекидываться в облако летучей золы, так и остался в академических записях непримечательным душевнобольным с одержимостью пироманией. Истинные причины хоровода сорванных со своих проторенных траекторий лун с последующим обрушением небесного свода, разыгравшихся над землепашеской общиной, крылись в повальном отравлении селян галлюциногенным грибком, насквозь поразившим тамошние посевы.

Не так уж и редко знакомые изыскатели Лады были вынуждены предоставлять своим кураторам пресные конечные отчёты, набранные с отрезвляющим разочарованием и без намёка хотя бы на мало-мальские открытия. Трёп с байками, доля преступного умысла, толика приземлённых обстоятельств. Увы, но не более того.

Доказательств того, что Милостивая Иноходь на самом деле вытаптывала перелесья и поднимала пыль на просёлочных дорогах, Академия так и не нашла. Всё что имелось у профессуры и поисковиков на руках – рисунки бестелесных всадников на выцветших страницах рассыпающихся инкунабул, редкие образы на стародавних мозаиках и настенных росписях, а также чуть более частое присутствие неуловимых конников в сказаниях и полуязыческих славословиях простого люда. Постепенно угасающее культурное наследие Иноходи осталось теплиться лишь в байках старожилов, да вечернем сонном бабьем трёпе.

До этого вечера.

Лада, едва дыша, накрепко вцепившись в запястье Зоряна, жадно и пытливо обводила взглядом облечённую в железо и лунные искры побасенку, взявшую луг в кольцо. Животные и их наездники оставались недвижимы. Шелковистые хвосты не клонились вслед за порывами налетающего ветра, ни один волосок в гривах, стекающих с блестящих шей, не сдвинулся в сторону. Оставалось лишь догадываться, что выражают лица конников, сокрытые за слабо светящимися лицевыми пластинами. Девушка хотела верить в то, что они так же отмечены вселенским покоем, а приопущенные веки наездников говорят об их абсолютной безмятежности.

Нежное свечение разноцветных лунных искорок, испещривших латы и сбрую, пропитывало волнующееся разнотравье, оседало на хромированных деталях грузовика и мотоколяски. Иноходь будто принесла вместе с собой законы существования своего застывшего междумирья, никак не перекрещивающиеся с уложениями изменчивых подлунных земель. Пожалуй, это и вправду именно так, без каких бы то ни было «будто».

Наверняка Лада знала только одно – всадников принято просить о помощи при любой напасти, молить о защите от всякого зла. Испокон веку страждущий чёрный люд всегда знал, кого следует вспомнить в кратком обращении к вышним силам перед погружением в беспокойный, чуткий сон: Добрых Сестёр, И́стаса Всезаступника, Строгобулу́… Милостивую Иноходь…

И если уж так сложилось, хоть преподаватели Академгородка и неодобрительно отозвались бы о неуместном следовании тёмным поверьям, Лада, переведя взгляд на мало что понимающего и оттого особенно забавного Зоряна, поспешила попросить Евена и Смеду, Ясну и Радима, Жаворонка и Верехета, всех-всех их разом, лишь об одном…

Угрожающее смешение содержимого кулька из нарукавного кармашка и наполнения фляжки наконец дали о себе знать: губы Третьяка стремительно бледнели и теряли чувствительность, сердечный ритм замедлялся, спотыкаясь в привычном такте. Старик щурился, силясь распознать хоть кого-то под металлическими личинами.

Верехет – верный оруженосец кого-то из прежних владык, ради упрочнения власти своего повелителя пустивший кровь его родным братьям и их семьям, совершенно ни на что не претендовавшим.

Радим – поистине даровитый стихотворец, который как никто другой, зная о притеснениях окрестного люда наместником-живодёром, всё же предпочёл прославлять в веках именно последнего.

Смеда – придворная врачевательница и любовница самозванца-престолонаследника. Из безнадёжной ревности отравила новорождённых близнецов своего благодетеля от законной супруги.

Евен – юный ценитель податливых девичьих прелестей. Большой выдумщик. Безболезненно перенести его утончённые проказы довелось не всем милашкам.

Измарагд – рьяная послушница отдалённого святилища. В порыве духовного исступления обнаружила, что никто из сестёр не понимает и не чтит божественные учения должным образом, настолько же, как она сама. Уподобясь Истасу Всезаступнику, разожгла очищающее пламя в перекрытой трапезной, откуда, преисполненная высшего блаженства, вознеслась вместе с заслуживающими того заблудшими душами на ступени Палаты Беспристрастных.

Третьяк выудил из памяти ещё имена: Иу́ланья, Вук, Горе́йче. Но за какие деяния эти нечестивцы угодили в ряды отверженных всадников, Жданович намертво позабыл и не имел никакого желания заново узнавать что-либо новое о них.

Старик оглянулся на льнущую к широкой груди Зоряна внучку, на самого молодого человека. На лице Лады отпечатался детский восторг. Он был вполне объясним и ожидаем. Каких ещё эмоций можно ожидать от воспитанницы Академии, ухватившей на ровном месте за шелковистый хвост восхитительную непостижимость. Парень же, почувствовав на себе мутный взгляд слезящихся дедовых глаз, уставился прямо на Ждановича. Зорян явно пребывал в полной растерянности, не понимал, чего ожидать дальше, безуспешно пытался припомнить заслуги, за которые всё это на них свалилось, крепко прижимая к себе свою разгорячённую зазнобу.

Нет, они не чувствуют в полной мере того, чем веет от Иноходи. Да и откуда в юных головах взяться чему-то хотя бы отдалённо походящему на смутную тревогу. Сколько человек во всём мире сейчас доподлинно знает настоящие истории каждого из всадников? Сам Третьяк помнил от силы пяток из многих десятков. Но имело ли это сейчас хотя бы малейшее значение? Старик твёрдо знал только одно – если Иноходь опустилась, то в первейшую очередь она жаждет платы за своё явление.

Та, что когда-то передала Ждановичу на хранение и свирель, и ещё несколько предметов, время которых ещё не наступило, рассказала тогда ещё только приближающемуся к пику своего расцвета Третьяку многое о подноготных истинах окружающего мира. В том числе немало и о конных защитниках рода человечьего.

Никто точно не знал, как и когда именно в народной памяти случилось преображение отъявленных душегубов в славных покровителей. Оставалось полагать, что люди, когда ещё помнили о том, кто на самом деле держится в сёдлах, сперва молили о заступничестве у стародавних угодников, ныне канувших в небытие, а позже осмелились взывать о милости Иноходь напрямую. Со временем мольбы всё теснее переплетались с просьбами, кто-то начинал превозносить и самих всадников. Грань между покровительством перед зловещими конниками и их личным благоволением истончалась. А если уж кому-то молишься, то и предмет поклонения обязан быть однозначно светоносным и справедливым. Так людям жилось куда проще, в истории никто не копошился, а совесть ничто не подтачивало.

Иноходь же ничего из мирской суеты и собственного вознесения из преступной грязи в поднебесные князи нисколько не беспокоило, как, впрочем, не волновало и что-либо иное в делах людских. Весь смысл существования заключался в бесконечном следовании за едва ощутимым зовом трели, раз за разом доносящимся из всё более и более далёких мест. И принятии достойной платы.

Третьяк приложил руку к нагрудному карману, ощупывая распирающее его вложение, и двинулся в сторону ближайшего из наездников. Начать разговор можно с любым из них, что слышит один – звучит в головах всех сразу. Только вот сейчас уже почти никто не помнит, кого в действительности следует просить о милости.

- Дед, - раздался неуверенный голосок Лады за спиной Третьяка. Он не остановился, не обернулся.

Вы ничего не знаете, желторотики. И было бы только лучше, если бы так и оставались в счастливом неведении. Но та, кто принесла в подлунный мир усыпанную многоцветными искрами свирель, предсказала внучке Ждановича иные, отмеченные истинным знанием линии судьбы. Только вот старик готовился к тому, что грядущий резкий поворот случится гораздо позже, а не настолько нежданно. Ему ещё лишь предстоит обрушить весь устоявшийся миропорядок своей милой девчушки. К примеру, рассказать о том, что Кабанья Голова – совсем не буйный горный дух, а творение человеческих рук из иного временного потока. Поведать об истинной природе сущности, прикрывающейся образами Истаса Всезаступника, Строгобулы и Добрых Сестёр. Объяснить, с какой на самом деле целью сотворена Милостивая Иноходь.

Если только удастся договориться.

Тяжёлые ботинки утопали в плодородной грязи пёстрого луга, мерцающий безликий латник верхом на игреневом коне с каждым новым чавкающим шагом нависал над Третьяком всё явственнее.

- Дед! – вновь прорезался позади окрик Лады.

Старик остановился перед тёмно-рыжей мордой, увенчанной золотистой гривой. Он на мгновение почти уверовал в то, что капсулы с фляжкой не просто сыграли злую шутку с дедовой чувствительностью, но и незаметно свалили его с ног: мотоколяска сейчас лежит на боку у обочины, из неё доносится храп с присвистами, голубой орнаментированный мешочек на самом деле завалился в паскудную щель, а невредимая молодежь уже как пару часов пролёживает бока в своих кроватях. Медвяные грёзы разметал по лугу очередной порыв сырого ветра.

- Я ничего не желаю от вас. Возвращайтесь обратно, - тихо проговорил Жданович, смотря в глаза животного.

Никакого движения или иного знака.

- Случилось… непозволительное недоразумение. Вот плата, - Третьяк достал из нагрудного кармана свёрнутый в тугую трубку вощёный желтоватый лист и протянул его коню.

Извлечённый достаточно старый на вид предмет, точно так же, как и разобранная свирель, хранился в потаённой полости короба для инструментов. Его, одновременно вместе с прочими ценностями, перемещёнными позже в тайник, давняя гостья Ждановича когда-то вложила ему в руки, затем крепко сжала мужские запястья и прошептала своё веление, от которого зависело так много. Третьяк в ответ дал клятву. Тот, прежний, статный, уверенный в себе Третьяк. Не нынешний.

Старик с ледяным спокойствием принял своё предательское клятвопреступление, но никак иначе защитить свою главную драгоценность, украшающую закат его жизни, он не мог. Да и, откровенно говоря, за прошедшие десятилетия его надежда на то, что за вверенными ему предметами вернутся, и его ладони вновь соприкоснутся с её нестареющими руками, уже даже и не теплилась в дедовом расшалившемся сердце. Видимо, тогда в прошлом он сразу же полностью отыграл уготованную ему нехитрую роль, и необходимости в нём с тех пор не имелось.

Жданович тут же выковырял бесценную бумагу из укромного места и прихватил её вместе с собой, как только понял, что может не успеть за быстроходной парочкой. Запасной план на самый худой конец. А теперь уже – единственно возможное развитие событий. Только крайне щедрое предложение, как он надеялся, могло удовлетворить безмерные аппетиты Иноходи.

- Это карта. На ней все лазейки и переходы. Всё отмечено, ни одного пробела. Она выведет вас на никем не тронутые земли. Полное раздолье и беспечный народ. Я плачу ними.

На старика не обращали никакого внимания. Вытянутая рука деда, вынужденная задержаться дольше ожидаемого в неестественном положении, начала мелко дрожать. Третьяк не знал, что ещё добавить. Его дар недостаточно хорош? Иноходцы не верят ему? Он не сумел внятно донести всю важность своего предложения до чутких рыжих ушей? Жданович из-за накатившей одеревенелости не ощущал неритмично-болезненного сердцебиения, но был уверен в том, что оно прямо сейчас терзает его обветшалое тело.

- Ценнее этого у меня ничего нет, - приближая содержимое ладони к конской морде, решительно заявил старик.

Левый зрачок животного, в абсолютном отрыве от неподвижного второго ока, провернулся вокруг своей оси, медленно прокатился по окружности орбиты и остановился, нацелившись в лицо Третьяка. Все оставались на своих местах.

Ждановичу наконец изволили ответить, не издав ни звука, не поведя ни единым членом: слова и фразы в дедовой голове сами по себе начали сцепляться друг с другом, выстраиваться в последовательность, несущую смысл.

Неуважение. Иноходь вызвали случайно? Непозволительное недоразумение? Будто резные деревянные фигурки вытряхнули из коробки с игрушками и расставили перед собой по взбалмошной прихоти? Что за оправдания и нелепое лопотание? Вощёная карта – щедрый дар, и он будет сполна использован по назначению, но этого мало. Тот, кто взывает к всадникам, обязан знать, что их поступь перевернёт мир. И что же? Развернитесь и езжайте обратно? И какой же будет плата?

Что ещё мог предложить старик? Только нечто соразмерное.

- Возвращайтесь через сотню лет. Когда и их срок истечёт, - он опустил глаза в землю, но на лугу присутствовало не так уж много людей, чтобы не понять, за кого просит Третьяк. – Я плачу всем, что лежит под лунами. Самими лунами. Просторами между ними и необъятностью дальше них. С вековой отсрочкой.

Две обжитые тверди и россыпь разноцветных камешков, подвешенная в пьянящем безбрежье с привкусом наэлектризованных искорок. Неплохо. Сойдёт. Выгодный размен за столь недолгий разговор не самого высокого пошиба.

Золотогривая морда приоткрыла рот, медленно вытянула губы и осторожно вобрала в себя преподнесённую карту, немного захватив вываленным языком и руку старика. Жданович будто бы прочувствовал, как его кожу слюнявят, кисть щекочут жёсткие волоски и шершавости тёплых губ животного. Самый же что ни на есть обычный конь на ощупь! Когда Третьяк высвободился из дружелюбного рыжего хвата, у него недоставало большого пальца. Фалангу вместе с мясистой частью ладони словно грубо и ровно счесали напильником. Крови совсем не проступило, боль нисколько не рвала плоть на части. Благодатное онемение в который уже раз за вечер щадило истрёпанного старика.

Статное животное развернулось на месте, оттолкнулось от влажной земли и по широкой восходящей спирали, оставляя за собой прозрачный серебристо-оранжевый шлейф, устремилось вверх. Вслед за ним плотной бесформенной вереницей, соприкасаясь боками, спутываясь гривами, отирая соседние сбруи, потянулись и его чубарые, соловые, гнедые, саврасые и многие другие собратья.

Иноходь очень нескоро, по человечьим меркам, вновь объявится под своими личными к тому времени многоцветными лунами.

***

- …Нет, я не успел, Жданович.

- Они бы и не спустились, если бы не свирель!

- Так дело в ней, дедуль?

- Уже нет. Она одноразовая, как мне говорили.

- Кто тебе такое сказал, деда?

- Ладушок, повремени с расспросами. Всё тебе будет, но не сразу. Так как же она заиграла, если её никто не прикладывал ко рту, Зорян?

- Ветер, Жданович.

- Как так?

- Ещё раз вам повторю: мы отложили инструмент на крышу и, так сложилось, что порыв ветра, ну, зашёл ей куда-то там, и она… зазвучала она.

- Дедуль, всё правда.

Третьяк шумно выдохнул. Судьба? Слишком уж многое сегодня сложилось чересчур ладно, паз в паз, увиливая от людской воли и обходя стороной жизненные превратности. Будто бы так всё и было задумано загодя паршивым вышним забавником. Так опростоволоситься со свирелью, которая затем ещё и заиграла сама собой. У него был хоть единый шанс? Куда легче считать, что неизбежность сегодня правила бал.

Теперь-то что? Старик потряс фляжкой. Нет, пусто, как не изгаляйся. Спрятанная под опущенным на всю длину рукавом куртки изувеченная кисть хоть и совсем чуть-чуть, но уже начала напоминать о своём состоянии. Жданович сутуло прислонился к радиаторной решётке грузовика и взглянул наверх: за размах того, что он позволил себе недавно, его наверняка ждёт персональное седло, и через сто лет он будет вынужден вернуться на это самое место вместе с остальными окованными железом несчастными. Но совсем худо стало бы, если Третьяк позволил бы себе поразмыслить о будущем собственных правнуков и более дальних потомков. Он не дал ходу этим думам. Только не сейчас.

- О чём ты просил их, дедуль? – с ярко пылающими на её лице восторженно-детскими чертами, выпытывала Лада.

- О счастье. Для вас. Для себя… Для них, - пробормотал старик. – А ты? Успела?

- Сразу же, как только пришла в чувство.

- И что там?

- Да почти то же, что и у тебя, - бросив мимолётный взгляд на до сих пор мало что понимающего Зоряна, умилительно улыбнулась девушка.

- Дай-ка её сюда, - обратился к юноше Третьяк.

- Что, Жданович?

- Свирель, говорю, подай.

Парень подобрался к ребристой крыше кабины, спустил с неё находящийся там всё это время инструмент и аккуратно вложил в руку старику.

Третьяк сжал тонкую трубку и на мгновение замер, ожесточённо отгоняя мысли о той, с кого всё началось, и чьи пальцы также отпечатались на поверхности злосчастной ценности, затем размашисто поднял руку вверх и запустил свирель в каменную оградку рядом. Предсмертный высокий звон взметнулся над сочными стеблями, переливающиеся искорки покрыли травяной цвет.

- Деда! Зачем так?!

- На счастье, Ладушок. Всё на счастье.

***

За долгий путь, растянувшийся на столетия, беспокойные гривы густо пропитались вязкой магмой и текучим металлом.

Опускаясь всё глубже в недра бесконечного раскалённого океана, гигантские пустоты, напоминающие очертаниями всадников верхом на скакунах, поочерёдно наполнялись то удушающим паром, то сверкающей крошкой горных пород, то жидким расплавом под невообразимым давлением.

Целиком и полностью овладевшая разумом и устремлениями животных и их наездников, нежная, едва различимая трель доносилась из сердцевины ослепительно-белоснежного сияния, пульсирующего далеко внизу. Разглядеть что-то большее в плывущем мареве беспокойной пучины не могли даже конники.

Где-то свирель разбили в никчёмную пыль, но в иных местах кто-то только-только окончил работу всей жизни и в первый раз взял свежеизготовленный инструмент в чуть подрагивающие руки. Иного и быть не могло.

Никто не мог даже предположить, где именно окончится это затянувшееся странствие, но каждый заранее пребывал в твёрдой уверенности, что в этот раз их зазывают с чёткими намерениями, откупаться не станут, а вместе с обдуманным прошением предоставят и разнузданную волю. Сладостное предчувствие того, что осталось совсем недолго, нарастало и передавалось от одного к другому в растянутом строю наездников. Ещё несколько десятилетий безостановочного движения – и воспламеняющие всех и вся копыта оставят свой легко читаемый след там, где они так нужны.

Раскатистое людское ржание разошлось волнами по сжатым под чудовищным гнётом и пронизанным кипучими протоками изменчивым окрестностям, наполняя их отзвуками вожделения и предвкушения. Неподдельное счастье.

За долгий путь, растянувшийся на столетия, беспокойные гривы густо припорошились искорками многоцветной лунной пыли.

На подступах к покрытому витиеватой росписью трещин шару Изе́рема пурпурно-розоватый покров осел на конских шеях и лоснящихся боках. Непросто давшийся прорыв через плотные кольца, туго опоясывающие Лихв, оставил протяжные сапфировые росчерки на лицевых и нагрудных пластинах всадников. К Несиго́те отряд нёсся на поднимающейся волне рассвета, неумолимые узоры которого, выжигая пламенем спины рассыпанного строя наездников, одновременно оплавили роящиеся на низкой окололунной орбите серебрящиеся крупицы, тотчас расплескавшиеся хаотичными брызгами по гигантским силуэтам пересекающей небосклон кавалькады.

Целиком и полностью овладевшая разумом и устремлениями животных и их наездников, нежная, едва различимая трель доносилась откуда-то из-за переливчатого, медово-янтарного диска О́глобы.

Все уже понимали, где именно окончится это затянувшееся странствие. Оставленные давным-давно, но такие знакомые, если не сказать больше, места окружали растянутый к тому времени в одну линию отряд. Почти добрались. Ещё несколько десятилетий безостановочного движения – и копыта, окрашенные в серебро, малахитовый мрамор, розовеющий янтарь и синь, испещрённую оранжевыми прожилками, оставят свой легко читаемый след на просёлочных дорогах и напитанных душистыми ливнями лугах.

Раскатистое ржание оттеснило окружающее ничто, также наполнив поднебесье приближающейся тёмно-жёлтой луны отзвуками вожделения и предвкушения.

***

- Зо́рян…

- Ла́да.

- Зор-рян.

- Лада…

- Зорян!

- Лада?

Растрёпанная девичья голова резво взметнулась из-за борта гусеничного грузовичка. Её владелица, неуклюже задрав ногу, попыталась было перевалиться через высокую хромированную боковину кузова, но жилистая мужская рука, уверенно и ласково обвив талию девушки, вновь затянула её обратно.

- Похотливый ты лжец, - хихикая и розовея от лёгкого гнева, болезненно, до отчётливого белого пятна, вжала указательный палец в широкую юношескую грудь Лада. – Дедуле тебя сдам! Ты какими сладкоголосыми руладами меня сюда затащил? Что обещал?

- Ай. Сдавай, - вызывающе безэмоционально отреагировал на тычок парень. – Жениться обещал.

- Жениться – дело нехитрое. Талантов для него особых не требуется. Вот обращение с гитарой – совсем другого полёта умение. А ты что?

- Сыграл тебе, как тоже обещал, - прижимая тонкое девичье запястье к губам, проговорил Зорян.

- Ох, и сыграл. Безнадёга ты и враль, - вздохнула девушка, в который уже раз за вечер бросив мимолётный взгляд на прозябающий рядом разваливающийся инструмент с поведённым грифом и без единой струны. – Отстучал что-то там по дровенюке своей, да намурлыкал пару нот, ни в одну толком не попав. Ну Зорян! Это совсем не тот романс, которым ты меня соблазнял! Ой, а знаешь что? Я шутку сокурсницы на этот счёт вспомнила. Рассказать? Правда, она пошлая.

- Пошлую-то? Нет уж. Вот только этим ваши распущенные академические круга и славятся – приколесят на каникулы за город и давай растлять необъезженных селян.

- Зоряшик, лучик мой трепетный, ты меня сегодня крайне разочаровал. Я прямо раздосадована по наивысшему разряду, - прижимаясь шелковистой щёчкой к щетинистому подбородку собеседника, прошептала Лада.

- Хорошо-хорошо. Виноват. Подманил тебя гитарными переборами, а сам… Обделён я способностями к высшим искусствам. Неуклюж и пением своим безобразен.

- Но-но. Девчонки напели мне, что у тебя вполне сносно выходит. В особенности, когда ты под хмельком, - легонько коснувшись губами уголка рта юноши, дипломатично предложила не слишком уж перегибать палку девушка.

- А вот что сказали бы на мой счёт ваши профессора-философы?

- О тебе-то? Отметили бы в журнале, что предмет неуклюж, пением безобразен и врушка, - прыснула молодая особа.

- Я о том, что мирозданье гармонично устроено. Если уж чего-то недостало в одних талантах, то в других – прямо от души, аж с горкой отсыпано, - скользя ладонями по жаждущим прикосновений девичьим бёдрам, терпеливо доводил свою мысль до логического завершения Зорян.

- Ох-ох, есть такая умозрительная теория, есть… И чего бы только у тебя могло быть с горкою? - седлая собеседника, запустила пальцы в жёсткие волосы юноши Лада.

- А вот здешних девах упрашивать выйти замуж не пришлось бы.

- …Что-что там девах? – не поспев за крутым виражом мысли паренька, озадаченно переспросила девушка

- Жениться – наука нехитрая. Ума много не нужно. Ты же так отшутилась? А я-то всерьёз.

- Верю тебе, Зоряшка, - поглаживая лоб, виски и скулы своего мальчонки со всей серьёзностью, на какую только была способна, тихо проговорила Лада. – Ты дай мне только выучиться. Всего-навсего три годка. Или же перебирайся поближе к Академгородку. Ты же не собираешься на самом деле навечно осесть на этом отшибе с такой-то светлой головой и способными ручищами?

- Не будем снова об этом. Не сегодня. И так уж слишком много разочарований за вечер стряслось, - помедлив со словами, подытожил юноша, задумчиво отбивая ногтями ритм по неприкрытой девичьей лодыжке.

- Счастьюшко моё, не рви мне сердце, - прижалась подбородком ко лбу молодого человека Лада.

- Не буду рвать. Буду латать тебе душевные раны, - встрепенулся, высвобождаясь из-под девушки, Зорян.

- Ох-ох. Подарочек?

- Ага. Вполне за него сойдёт, - доставая нечто из наколенного кармана, цокнул языком парень.

Предметом оказался подзамызганный мешочек из голубой такни, расшитой двумя переплетающимися полосами витиеватого жёлто-зеленого орнамента. Из него на ладонь юноши, сухо прошелестев, выскользнули несколько продолговатых трубок. Занятные вещицы были целиком обсыпаны разноцветным песком и пестрели искорками всевозможных оттенков: от нежно-василькового до раскалённо-оранжевого. Точно так же, как и сонм лун, нависший над грузовичком, прижатым к полуразваленной каменной ограде посреди волнующегося разнотравья.

- Ничего себе… свистульки? - одёрнув подол платья, от порыва ветра задравшегося чуть выше дозволенного, повисла на плечах Зоряна девушка.

- Сборная свирель. Свистульки-то мы с ребятами десятками лепили по детству. Но это вот… Это работа помастеровитее… - неспешно провёл ребром ладони по отверстиям на поверхности инструмента очарованный юноша и принялся скручивать его части между собой.

- Где взял? Кого прирезал? Какой нечисти в услужение подался за такую красоту? – протараторила Лада.

- Нечисти жуткой. Нечисти всесильной. Душенькой моей вертящей, как ей того возжелается. Шею мне прямо сейчас мозолящей, - хохотнув, не сдержался Зорян и тотчас заслуженно отплатил за возмутительные слова прикушенным краешком уха.

- Так ты мне всё-таки сыграешь сегодня?

- Ну... Опыт кое-какой имеется. Имелся. Давно это было… Ай, чтоб тебя! – парень не успел ухватить расшитый мешочек, сорванный с борта грузовика очередным резким дуновением. – А ведь холодает. Да?

- Совсем нет.

- Интересно, на что я ещё годен, – облизнув губы, собрался использовать музыкальный инструмент по его прямому назначению молодой человек.

- Отложи-ка всё лишнее в сторону, Зорян, - девушка ловко выхватила из огрубелых пальцев переливающуюся искрами свирель.

- Ты весь вечер пинала меня за невыполненные обещания. И? - в недоумении уронил руки на колени юноша.

- Успеется. Пока ты вспомнишь, с какой стороны в неё дуть, у меня весь запал уляжется, - отложила игрушку на ребристую крышу кабины Лада.

- Запал? Какого роду запал? – томно промурлыкал парнишка, возвращаясь в объятия раззадоренной воспитанницы Академии.

- Творческого, - медленно увлекая своего мальчишку вниз, за высокие хромированные борта, горячо выдохнула девушка.

Шелест сминаемой ткани, гулкие отзвуки прогибающегося тонкого металла и неразборчивые перешёптывания вновь заполнили внутреннее пространство кузова, мало-помалу просачиваясь наружу сквозь просветы у днища.

Отрывистая трель одновременно с порывом пробирающего ветра взвилась над переплетённой парой и сразу же, стремительно затухая, сорвалась вниз, увязла в толще густых трав. Возня в грузовичке приостановилась.

- Свирелька расстроена тем, что ты её у меня отобрала, - пробурчал юношеский голос.

- Тут нет места для другой, кроме меня, - раздалось в ответ хищническое шипение.

Копошение снова продолжилось, но опять ненадолго.

- А расскажи-ка ту пошлую шутку.

- До-олго же ты сопротивлялся, - прозвучал смех Лады. – Идёт как-то виолончелистка мимо зверинца…

***

Мотоколяска таки увязла на обочине грунтовой дороги, но иным путём объехать безразмерную лужу, полностью поглотившую укатанную колею, не представлялось возможным.

Третья́к стоял рядом со своей трёхколёсной крохой, грузно упёршись обеими руками в покрытую рыжими пятнышками низкую крышу, глубоко дышал и собирался духом, в сотый раз мысленно прокручивая последовательность минувшего дня.

…Расчистка хлама в пристройке к дедовому домишке не задалась с самого утра: свалилась с верхней полки и расплескалась бутыль прогорклого масла, заляпав и старика, и нагромождения скарба вокруг; мыши, как оказалось, давным-давно выели гнездо в заботливо уложенных в жестяном коробе запасных тентах для прицепа; не вовремя подломившаяся ножка шкафа с механизаторской мелочёвкой обрушила гремящую латунью и нержавейкой лавину в узкие проёмы и щели между высящимися башнями нажитого упорным трудом добра. Нет числа тяготам и расстройствам.

С полудня Жда́нович, разуверившись в себе и не слишком рассчитывая на помощь вышних сил, принялся топить нагрянувшие печали на дне гравированной фляжки, навечно занявшей своё почётное место в центре нагрудного кармана его рабочего комбинезона.

К приезду Зоряна Третьяк выглядел куда как веселей и лучистее.

- И сегодня тоже? – пробасил дед.

- Мы совсем ненадолго. До конца каникул – всего-ничего. А на порогах так и не успели побывать.

- Разлучаешь нас каждый день почти. Не даёшь мне нарадоваться внучкой вволю.

- Дедуль, чего ты? Я от тебя и так ни на шаг не отхожу, - выпорхнув из цветника на заднем дворе, прильнула к боку Ждановича девушка. – А ты раньше, чем обещался, Зорян. Дайте-ка мне пару минут, мальчишки.

Пока молодая особа прихорашивалась в домике, юноша угостил старика сигаретой. Неспешно выкурили. Обменялись последними новостями. Третьяк справился у молодого ухажёра о здоровье его родителей и житье-бытье старшего брата.

Парень в ответ вежливо поинтересовался, не сгодится ли его помощь, присев на корточки у входа в развороченное нутро пристройки. Хозяин дома только отмахнулся:

- Я, здоровяк, там еле справляюсь, что уж про тебя, цуцика, говорить.

Зорян, с тщательно скрываемым удовлетворением, был вынужден согласиться с настолько убедительным доводом старика, и принялся ворошить подножье пёстрой горки, вывалившейся за пределы дверного проёма. Пару-тройку раз тактично спрашивал можно ли взять, кое-что из запылённой мелочи, неизменно получая утвердительные ответы.

Ждановичу тем временем крепко взгрустнулось. Уже несколько дней, как в ночном воздухе и небесной выси проявили себя первые вестники надвигающегося конца лета. С приходом затяжной слякоти, снова затянут изматывающую песню плечи с шеей и поясницей. У завязших в городских заботах детей совсем не остаётся времени на деда. Скоро к ним присоединится и Лада…

- Ох… А это… Тоже вам нужно? – подал голос Зорян.

- Да пропади оно всё пропадом, - отлепился от изгороди из ивового прута Третьяк, даже не глядя в сторону паренька.

- Жданович? Точно?.. Жданович?

- Не сядь на брюхо на развилке у старой криницы. Там, на днях мне сказали, чуть ли не весь пригорок смыло на дорогу. И гусеницы, глядишь, не выгребут, - направляясь к дому, через плечо посоветовал старик…

… Только тогда Зорян и мог прихватить свирель с собой. Зорян. Зорян. Зорян! А сам-то что?! Дед злился на всех и вся, тем не менее отдавая себе трезвый отчёт в том, что главный паршивец – он сам. Дурная плешивая башка. Кто сложил все яйца в одну корзину? У кого хватило умишка хранить подобные вещи в тайнике посреди рассыпающейся сараюхи? Никому ведь и в голову не придёт искать что-то ценное в этой хибаре, да? Третьяк, и так бы тебя и ещё вот так! Кто, упрямо отметая любые предложения о помощи, устроил светопреставление в трещащей по швам каморке? Ты был железно уверен в том, что двойная стенка короба для инструментов, усиленная листом металла, никогда не даст слабины? Так как же, бес тебя дери, это всё же стряслось, и одна из вещей, которые тебе доверили хранить пуще самого себя, запропастилась неведомо куда, ни на что не годная ты пьянь? Только бы действительно её подобрал Зорян, иначе…

Шумно выдохнув, старик забрался в один из нарукавных кармашков и извлёк оттуда маленький бумажный кулёк, из которого отсыпал на ладонь пару белоснежных капсул. Затем он набрал воздуха в грудь, запрокинул голову и проглотил ежедневную поддержку для сердца, запив хорошим глотком из фляжки. Встряска куда сильнее, чем обычно ему сегодня не помешает.

Когда, отпустив молодёжь и отлежавшись с полчаса, Третьяк вернулся в пристройку и обнаружил неладное, то, лихорадочно и безрезультатно перевернув груду, в которой копошился Зорян, сразу же сорвался к порогам.

На развилке всё и вправду оказалось совсем не по возможностям мотоколяски с низкой для подобных свершений посадкой. Жданович, матерясь на чём свет стоит и навеки прощаясь с поясницей, еле выволок её обратно на твёрдую землю и уже было развернулся, чтобы гнать через заброшенную взлётную полосу, но расслышал надвигающееся знакомое похрустывающее ворчание. Поодаль, с примыкающей понизу грунтовки к старику натужно карабкался угловатый автопоезд лесорубов.

Развалившиеся в кабине Беля́й с Соловьём, похоже, уже безропотно смирившиеся с пребыванием в числе пожизненных должников Третьяка, без лишних вопросов с помощью троса играючи перетащили за собой нервничающего деда через море грязи.

- Жданович, спиши хоть со счёту последние две бутыли! А? Жданович! – безуспешно пытался докричаться до стремительно удаляющегося старика Соловей.

На порогах парочки не оказалось. Устроившиеся чуть выше по течению геологоразведчики убедили старика в том, что никого кроме них самих вечером на берегу не объявлялось.

Объезжая вздыбленные бугры и змеящиеся провалы на взлётной полосе запустелого аэродрома, Третьяк, нашёптывая, перебирал все прочие места, где могли уединиться молодые. Когда Зорян с Ладой только-только наводили зыбкие мостики между собой, заботливый дедушка подговорил соседского мальца, посулив заманчивую для подростка плату, на присмотр за новоиспечённой парой. Только лишь на первое время, само-собой разумеется. Ждановича волновали ровно три обстоятельства: не позволяет ли себе лишнего поклонник его внучки, обо всём ли ему докладывается сама девушка, и где именно пропадают вечерами влюблённые. Первой руки распустила Лада. С этих самых пор не осталось ни единого сомнения насчёт того, что в девчонке верховодит именно материна порода. Миловались же голубочки зачастую на низких крышах артельных складов; но бывали и у светящегося прудка; иногда под поросшим мхом и вьющимися цветами остовом древней липы; или на луге с развалинами домишки ворожеи.

Изрядно помятый складской сторож, крайне недовольный тем, что ему не дают блаженно дремать, не впустил деда за ограду. Высвободив тучные телеса из уютной сторожки, он демонстративно ухватил ружьё обеими руками, всем видом показывая, как сейчас не поздоровится тем, кто рискнул тискаться на вверенных ему крышах, и уковылял на незапланированный обход. Щербатые скаты пустовали.

Про пруд нечего было и помышлять. После обильных дождей путь к нему через пролески оказался бы для мотоколяски дорогой в один конец. Старик верил в то, что и у Зоряна хватило трезвомыслия для благоразумной оценки силёнок его холёного, начищенного грузовичка.

Под липой негромко разливался аккордеон. Два девичьих голоска, то сплетаясь, то слегка расходясь, пели о неизлечимой тоске заоблачного океана и молчаливой надежде носовых фигур разбившейся о самоцветные кучёвки флотилии. Местная немногочисленная молодёжь в рассеянном свете егерских фонариков разбилась на несколько зябко нахохленных стаек и меланхолично внимала и так всем давным-давно известной истории без счастливого окончания. Стрёкот разгорячённого двигателя прервал размеренное течение песни.

Дочь бригадного механизатора, которую из всех присутствующих Третьяк знал лучше всего, рассказала ему о том, что Зорян с Ладой, по разговорам, вроде бы, собирались показаться на сегодняшних посиделках. Но если уж они до сих пор не объявились, то нечего и ждать. Да и сама компания вот-вот разбредётся по домам.

- Случилось что, Жданович? – с любопытством рассматривая взъерошенного деда, уточнила девушка.

- Думаю, нет. Пока что, - добивая бултыхающиеся во фляжке остатки, предположил Третьяк.

Когда фары мотоколяски наконец-то выхватили высокую отсвечивающую крышу грузовика в накатывающей стене разросшихся за хлябистое лето полевых трав, явно перебравший свою дневную норму старик мгновенно протрезвел.

Молодые люди, свесив ноги с кузова, целомудренно сидели на расстоянии в локоть друг от друга, лишь чуть соприкасаясь мизинцами. Они расслышали неповторимое тарахтение дедовой тарантайки, наверное, минуты за три до того, как Жданович, неистово пытаясь совладать с раскисшей колеёй, самолично вкатился на луг. Розовый предательский румянец на счастливых лицах послужил бы достаточным поводом для наводящих вопросов, но Третьяк не заметил даже его робкой тени. Как, впрочем, и почти всего вокруг.

- Пороги? Да? – только и выдохнул старик, вываливаясь из седла в жирную глубокую грязь.

- Дедуль, Зорян пытался проехать у криницы, но там такое… - вступаясь за общее светлое будущее всех присутствующих, попыталась перетянуть внимание на себя Лада.

Жданович выставил вперёд руку, призывая к тишине, собрался духом, сосредоточился, воззвал к внутренним бесам и вскипел. Стремительно. Беспощадно. Начисто позабыв о том, что совсем недавно винил во всём лишь себя одного.

Третьяк глубоко вдохнул и открыл рот, намереваясь дать волю клубящемуся в голове скопу всевозможных дум, но краем глаза ухватил протяжное скольжение где-то в сумеречной выси. Вслед за ним и провинившаяся пара возвела взгляды ко многим лунам.

По нисходящей широкой спирали, совершенно бесшумно, не шевеля ни единым мускулом, переливаясь малахитом, янтарём и сапфиром, нестройной и плотной вереницей опускались на луг десятки закованных в цветистое железо конников.

От смеха у Врашмира наливка пошла носом, а затем и вовсе полилась не в то горло. Будто бы по-отцовски, мягко улыбающийся Миклу заботливо припечатал ребром ладони по спине сгорбившегося в булькающем кашле собутыльника:

- Не пей, что ли, пока Юйле байки свои травит. Выпрями-ка спину. По грудине поддам. Полегчает же, ну-у?

Порозовевший Врашмир резким движением выставил растопыренную пятерню перед товарищем, решительно давая ему понять, что тот и так уже спас его жизнь. Окончательно прочистив горло, высморкавшись в рукав и отрывисто хрюкнув, мужчина распрямился и, не удержавшись, прыснул вновь:

- Такими историями, Красиёв, ты меня со свету сживёшь.

- Так что я-то, щекастый? – набивая рот копчёным салом с дольками маринованного чеснока, осведомился Юйле. – Это она так тогда сказала. Слово в слово. Я ей промеж глаз даже не влепил, хоть и собирался наперво. Только рукой махнул и на скамью завалился.

- Ай же шляндра! Ай, кобла! – озвучил свои измышления Илья. – Ей жа потом-та хребет таки поправили за разговоры эти разговорчики. Так-то, Ись?

Иссей утвердительно качнул головой и продолжил потягивать душистую наливку. Обычно Юйле не слишком жаловал его на своём дворе, но сегодня, как следует разогревшись на дне рождения детей, затребовал и кривого ворюгу в свою пристройку. На разговоры времени совсем не было: пока разум хозяина дома не прояснился, следовало набивать живот домашней выпивкой и засолами, покуда там имелось местечко.

- Ой, как бы не накидаться совсем уж вдрызг, братик – умостив голову на широком плече Врашмира, вздохнул Миклу.

- Да уж поздно тебе охать-ойкать, младший. У меня останешься на ночь. А там ещё и Очереты обещали подтянуться с Камицкими. Сведу тебя, как обещал, с Очеретихой. Может, и её на ночёвку тоже уболтаю, - ласково взъерошивая чуть влажные от пота лохмы родственника, гоготнул Юйле.

- Барана своего с ней сведи, - фыркнул Миклу. – Выйду продышусь чуть.

- Ох, каков! Так я ж тогда тётечке сказку на ночь расскажу! А тебе только что и останется – так это с бараном на дворе в окна подглядывать, – выдал в спину удаляющемуся мужчине Врашмир, в который уже раз обозначая отсутствие у себя хотя бы мало-мальского чувства юмора.

- Миклу-ух?...

***

Хоть Юйле с приятелями, когда набирались, и не упускали случая поддеть Красиёва-младшего, но морозный вечер выдался уж слишком хорошим, чтобы это хоть как-то могло его подпортить. Прикрыв за собой дверь пристройки, где хозяин с подмастерьями обычно занимался своими краснодеревщицкими делами, Миклу доверху наполнил лёгкие обжигающе-звонким воздухом разгара Снегов.

Размяв ноющие шею и плечи, мужчина подошёл к уютно мерцающему окошку дома и, стараясь не попасться на глаза никому из тех, кто находился внутри, осторожно заглянул в комнату. Веселья у Юнемишки с детьми, дедом и ещё несколькими женщинами было точно ничуть не меньше, чем у её мужа с дружками в соседней постройке. Надев на себя маску Владычицы Горы с медными косами, хозяйка дома медленно и нерасторопно водила руками, делая вид, что силится схватить двух разбойного вида близнецов, прячущихся за спинами прочих гостей и то и дело выскакивающих из-за своих укрытий, чтобы с боевитым визгом пробежать под самым носом у неповоротливой матери.

«Горная Владычица – она же милостивая к люду, вроде бы? Так? С чего бы её опасаться?»: хоть и совсем немножечко, но всё же переживая за племянников, отметил Миклу. В этот раз, на шестилетие Владиславы и Кобрика, он подарил малышне короб сладостей из Заозёрья, заранее выторгованный на палубе купеческого корабля ажно из самого Хразмгндаганда. После вручения гостинца Юнемиш слегка попридержала дорогого деверя за локоток, чмокнула во впалую щёку и шепнула, что никто совершенно не обиделся, если бы вдруг под деревянной крышкой оказалось что-то попроще. Сейчас же, с приоткрытым ртом исподтишка наблюдая за занятой важным делом роднёй, Миклу в очередной раз утвердился во мнении, что с этими заводилами только и нужно, что «поинтереснее, да позадористее».

Нетвёрдым шагом выбравшись за пределы тына, огородившего братово подворье, Красиёв-младший не сразу, но постепенно справился со шнуровкой штанов и чуть их приспустил. В последнюю пару лет его нередко беспокоила ноющая боль в паху, и, перед тем как спустить малую нужду, ему требовалось некоторое время для того, чтобы немного постоять и поразмыслить о том, да о сём, прежде чем робкое журчание достигало ушей Миклу. Точно так же случилось и в этот раз. Он сонно прикрыл глаза в розовато-сиреневых лучах заходящего светила и смиренно ожидал…

- Ты там не Очеретиху ли представляешь? – вырвал мужчину из инеистой полудрёмы голос Юйле.

- Иди-ка ты, куда тебя там вольным ветром несло, братик, - медленно отвечая подзаплетающимся языком и даже не разворачиваясь, отмахнулся Миклу.

- К столу меня несёт. Стащу нам половинку утки. И слив запечёных Илья попросил ещё. Давай спускай наливку – и к нам. Ещё чутка посидим и тогда уже вместе к бабью вернёмся. Говорю тебе, Юнемишка хватится нас уже вот-вот.

- Да, старший. Да.

Постепенно утихающий хруст снега и скрип ведущей на кухню боковой дверцы дали понять о том, что Миклу вновь остался сам по себе на спускающемся к замёрзшему ручью склоне.

«Нет. Не будет дела, - с небольшим раздражением отметил про себя Красиёв-младший. – Малышня выкатится ещё чего. Бабы за ними вдогонку. Юйле всех взбаламутит. А я тут со всех сторон, как на ладони».

Подобрав одёжи, мужчина медленно, порой до середины голени проваливаясь в снег, спустился ещё ниже. Расшнуровавшись, он вновь впустил искрящуюся приятным морозцем дымку себе в голову.

Когда, спустя некоторое время, Миклу приоткрыл глаза, то встретился взглядом с лосем.

По-настоящему величественный обитатель лесной чащи возвышался по ту сторону ручья, на самой опушке редкого ёрника. Его лоснящаяся тёмно-коричневая шерсть переливчато серебрилась на самых кончиках, но даже из-под такой внушительной шубы пробивались очертания бугристых мышц груди, шеи и ног животного. Наверное, такой великан утащил бы за собой и кудрявого пересветинского тяжёловоза, если бы их выставили меряться силами в перетягивании канатов.

Красиёв замер, ловя момент. Он, как никто иной, знал, что стоит чуть покачнуться или даже выдохнуть сильнее обычного, и зверь в один прыжок окажется за десять-двенадцать людских шагов от него. Само-собой именно в это удивительное мгновение у мужчины запершило в горле. Миклу сдерживал рвущийся из глубин грудины кашель так долго, как мог, а потом махнул рукой, зашедшись в сиплом клокотании:

- Эх… Несись, громадина…

Лось не пошевелился, только лишь чуть повернул морду, с всепоглощающим интересом вглядываясь в человека.

Когда мужчина протёр глаза от навернувшихся одновременно с перхотой слёз, прояснившийся взор позволил ему рассмотреть ещё кое-что… Широкая спина животного оказалась сокрыта под своеобразной плотной «накидкой» из диких птиц. Когтистые дербники и глазастые пустельги жались боками к совершенно безобидным крохотным синичкам и безмятежным горлицам. И все они сейчас в едином порыве, как и их рогатый покровитель, уставились на приспустившего штаны Миклу.

Красиёв сощурился, убедившись в том, что ему точно ничего не привиделось, и издал невнятный звук, одновременно сочетающий в себе смешок и сглатывание слюны. Такого он наверняка больше уже не увидит в этой жизни. А что это, собственно? Как это явление зовётся? Он никогда не слыхивал о подобном ни от охотников, ни от старожилов.

Затем внимание Миклу привлекло неясное движение в ногах животного. Поначалу мужчина ничего не мог рассмотреть под свисающей плотной стеной шерстью, но затем, к своему отвращению, заметил мелькающие между коричневыми лохмами оранжево-синие спинки речных змеек… Которые, как он был уверен, уже давным-давно вмёрзли в прибрежный лёд и отсыпались до самого наступления тепла. Чешуйчатые оплели все четыре лосиные ноги, постоянно сдвигая туда-сюда шерсть непрерывным скольжением вокруг них.

Миклу отшатнулся от ещё совсем недавно ласкавшего его взор статного красавца и резко натянул штаны повыше, крепко-накрепко сцепив руки на поясе.

Ведь такого не может быть? Как-то это всё… противоестественно, что ли? Лоси боятся водяных змей. Пустельги расщёлкивают головы синиц. Мужчина отвёл взгляд в сторону от ходячего зверинца, глубоко вдохнул и вновь обратил лицо к тому, чего просто-напросто не могло быть. Ни при каких обстоятельствах.

Лось и его наездники будто даже приобрели более чёткие и осязаемые очертания. Животное подалось вперёд и сделало медленный шаг навстречу человеку. Миклу, взрывая борозду и более не теряя из виду подозрительную громаду, отступил назад. Рогатый переместился ещё ближе. Человек на столько же отодвинулся дальше.

Чего он наступает? Красиёв-младший когда-то в детстве имел несчастье видеть тело затоптанного и размолоченного взбешённым лосем пастушка. Этот – тоже какой-то не от мира сего. Может, заорать? Одновременно и зверя спугнуть, вдруг, выйдет, да и Юйле с Врашмиром выскочат. А они выскочат? Ты ещё докричись до них наверх-то. Хотя, тут и шагов всего-навсего тридцать туда-обратно? Ох, они и смеяться будут после.

Миклу чувствовал, что мыслей в голове слишком много. Они громоздятся, одновременно устремляются в противоположные стороны, роятся, наслаиваются, погребают под собой одна другую, теряют упорядоченность и стекают за границы трезвомыслия.

Стиснув челюсти, мужчина собрался и вдруг осознал, что животное уже куда как ближе к нему, чем было несколько мгновений назад. Точно именно мгновений? Или обдумывание восхитительного плана отняло у него куда больше времени? От неожиданности Миклу запутался в собственных ногах, громко икнул, покачнулся и с размаху уселся на пригорке, даже не выставив руки, а так и продолжая железной хваткой держать их на незашнурованных штанах.

- Ты… Иди. Иди обратно! Иди-ка ты подальше! Я тебя… - яркий проблеск одного из детских воспоминаний оборвал на полуслове разгорающуюся тираду Красиёва.

Прямо перед мысленным взором мужчины, поднимая снежные искорки, на склон плюхнулся иссохший, с тонкими ручонками и ногами, как у палочника, образ давно почившего старого Врсталко с болезненно вздутым пузом. Полоумный помощник мельника никоим образом не мог вписаться в нормальное и соответствующее его возрасту общество, но играючи легко собирал вокруг себя окрестную детвору.

Таких историй, каковыми делился он, не водилось больше ни у кого. Былое, настоящее и грядущее перемежались в его блуждающем сознании. Старик описывал бесконечно далёкое прошлое, когда громадные предвечные змеи за небосводом сворачивались кольцами вокруг целых светил, опутывая их и насыщаясь животворным жаром; говорил о сегодняшнем, где на противоположной стороне земного шара прямо сейчас народ чествует правительницу, родившую дочь с двумя головами и самоцветами вместо глаз; и предсказывал один из многих возможных путей будущего, в котором отливающие хитином металлические творения людских рук унесут своих последних создателей в океан межзвёздного света.

Но не все истории Врсталко заставляли детей забыть обо всём на свете и сидеть с приоткрытыми ртами, бывали и те, за которые родители, если узнавали об их содержании, обещали, как следует взгреть слабоумного… Среди них был и сказ о Хозяевах Просторов, Озёр и Неба. Старый говорил, что порой им наскучивает быть невесомыми потоками воздуха, бесплотными подводными течениями и неслышимой земной дрожью. Тогда они собираются вместе, входят в тела подчинённых им зверей и отправляются в людские владения. И не позавидовать тем горемыкам, кто попадётся одержимым животным на глаза: они туманят и опутывают ясность мышления в их головах, человек теряется в чистом поле, а то и в двух шагах от дома и…

…Миклу забыл, чем обязательно оканчивается любая встреча с Хозяевами. Красиёв-младший помнил лишь о том, что в раннем детстве он очень боялся этой байки, а выручить неудачливого путника могло лишь соцветие короты. И как же, интересно? Неуязвимые сущности в самом деле настолько не терпят невзрачные синеватые цветочки?

Под тяжёлой поступью заострённого копыта мутный лёд ручья покрылся паутиной белёсых трещинок. Мужчину от зверя отделяли не более четырёх-пяти лосиных шагов.

Тяжело дышащий Миклу, тупо уставившись на одну из распушившихся синиц, отстранённо наблюдал за неотвратимым приближением лохматой горы. Чушь какая-то… Это просто лось. Птицы как птицы. В его ногах сплетаются обычнейшие речные змейки. Он съел не тот мох и поэтому так странно себя ведёт. А старому Врсталко нравилось с помощью своих россказней хоть чуть отыгрываться на детях не принявшей его общины. Да и к тому же, кто они – эти Хозяева Просторов, Озёр и Неба? Они даже не наши божества, а силы, которым поклоняются заозёрные полудикие племена. В этих землях Хозяева – только страшилка на слуху кое у кого из деревенских. Какая здесь у них могла бы быть сила? А так... Есть во всём происходящем пара нелепостей, но ничего по-настоящему пугающего. Да?

- Юйле? Парни? Люди? – прошептал мужчина, хотя ему казалось, что его звонкие вскрики рассекающими воздух стрелами взлетают вверх по склону.

Да чем же, мать его так, закончилась тогда история полоумного старика?!.. Что в самом её конце так пугало маленького Миклу?! Соцветие короты… Красиёв мутным взглядом окинул заснеженное поле вокруг, запустил руку под поблёскивающий в розовых лучах наст, вытащил грязно-серый пучок ломкой сорной травы…

Переливающаяся коричневая шкура нависла над скукожившимся в её тени человеком, заполнив собою всё пространство вокруг. Миклу заторможено наблюдал за тем, как бездонные ноздри животного втягивают в себя пропитанный выпивкой и засолами пар, валящий из его рта. Глаза зверя застыли, устремив невидящий взор куда-то за горизонт. Может, они были уже и не нужны, а лось смотрел на мир вокруг совсем иным, непостижимым образом. На самой кромке полуприкрытого левого века, заняв и часть бесполезного глазного яблока, устроилась пара больших прозрачных мотыльков.

Сейчас, наверное, наступит истинный конец полузабытой истории, тянущейся из покрытого туманным маревом детства?

Животное вытянуло мощную морду вперёд и, прижавшись сухими губами к взмокшему виску мужчины, заставило того распластаться на земле животом кверху. Пот покрыл всю голову, грудь и спину Миклу. Из широкой, нависающей над лицом человека ноздри, вывалился здоровенный жук-олень и запутался где-то во взъерошенных сальных волосах Красиёва. Лось выпустил мясистый, слишком горячий язык и медленно, начиная с открытой шеи, повёл его вверх, слизывая выступившую на человеке соль. Дыхание рогатого обдавало лицо Миклу чересчур сильным для живого существа жаром. Прошелестев шершавой кожей по щетине мужчины, перевалившись через его острый подбородок, оставив след на губах, лось прильнул к глазам и носу Красиёва-младшего, перекрыв их полностью. Застигнутый врасплох человек и так дышал часто-часто, не наполняя лёгкие полностью, теперь же движение воздуха в любую из сторон остановилось вовсе.

Так вот каков конец? Задохнуться во время вылизывания тронувшимся головой лосем… Подобное, пожалуй, вполне могло бы в своё время напугать Миклу-ребёнка. Но Красиёв был уверен, что Врсталко завершил свой сказ отнюдь не этим описанием. Тогда каким же?..

Мужчина оторвал руки от пояса и уже было попытался убрать пылающее мясо со своего лица, но тут же отдёрнул пальцы, с омерзением почувствовав скольжение гладко-ледяной чешуи по ним.

Бешеный стук сердца и нарастающий гул в голове прошибли на мгновение брешь в овладевшими человеком необъяснимых отстранённости и заторможенности. В правой части головы, ближе ко лбу, от напряжения, как будто бы лопнул сосудик, резкой вспышкой боли разметав нагромождение сваленных в кучу мыслей, высветив направленным лучом ясного рассудка самое важное.

Миклу встретит свой наиглупейший конец меньше чем пятидесяти шагах от хмельной и счастливой родни. Испортит праздник дорогим племянникам. И отныне каждый следующий их день рождения будет омрачён и сопряжён с этой дурной историей. Если только Хозяева вовсе не утащат его тело с собой. Тогда ложная надежда ещё какое-то время будет греть души Юйле и Юнемиш… А потом, когда поиски не увенчаются успехом, старший запьёт. И наверняка поднимет на жену руку, как когда-то уже позволял себе это по молодости. Ежедневно будет упиваться этой чудесной наливкой на ягодах малины и шелковицы, с лепесточками короты и белым цветом вишни, а ещё с парой корешков дикой смороды… Лепестками?.. Короты?..

Лосиный язык милостиво сдвинулся на лоб и выше, где собрал на себя половину слипшихся волос Миклу. Животина приподняла голову и забавно свернула губы трубочкой, слюняво фыркая. Затем зверь ткнулся чутким и тоже очень горячим носом в скрюченные на животе пальцы мужчины…

Красиёв одновременно и не мог продышаться, шумно впуская в лёгкие живительный мороз Снегов, и непостижимым образом смеялся, стягивая штаны до середины бёдер. И как только всё это выглядит со стороны? Гоготал он и когда тужился изо всех сил, вместе с этим ощущая лезвия затупленных ножей в глубинах больного паха. Его уморительное бульканье сопровождало тёплую струю, ударившую в глаз лесной громады, смыв с него двух прозрачных мотыльков. В ответ лицо Миклу столкнулось с молниеносно набежавшим на него покрытым плотной коричневой шерстью лбом. Розово-сиреневые лучи предзакатного светила пронзили собою всё и вся вокруг. Истошно клекотали птицы…

***

- Ты обгадился, младший, - со вздохом подытожил Юйле.

- И хорошо, если отделался только лишь обмоченными штанами, и через пару дней у тебя нигде не слезет обмороженная шкура, - невесело отметил Врашмир.

- Он живой? Как он так-то? – окликнул сверху Илья.

Миклу сонно водил окоченелыми руками и что-то говорил людям рядом, сам не слыша себя и не слишком понимая, что, собственно, льётся из его уст. Мужчину, не тратя время зазря, прикрыли, подхватили под локти и затащили вверх по склону.

Нет, по-настоящему обморозиться Красиёв-младший, к счастью, не успел, и его члены не так уж и пострадали. А вот от ещё одной поддёвки вместе с новым и очень раздражающим прозвищем от Врашмира у Миклу отвертеться не вышло уже никак.

Он ничего им так и не рассказал.

Не больно-то хотелось до кучи заиметь кличку, как угодно связанную с лосями. Или их слюнявыми языками. И бог ещё весть знает чем вдогонку.

Сейчас далеко не все из островитян по-настоящему, с полным осознанием боготворили океан. Хоть дважды в год, как и завещали предки, во время священных празднеств в ленивые и слегка фосфоресцирующие воды погружались несколько мешков с бесценным сладковато-жгучим порошком из пещерных сталактитов, не меньше трёх нервно фыркающих серебристых бычков и обязательно пара глубоких блюд из переливчатого горного стекла, старательно наполненных нижними челюстями свирепых равнинных вепрей, полное спокойствие так и не снисходило на страждущие земли королевства.

Как и бесчисленные века прежде, из пронизанных хаотичными кипящими течениями глубин снова и снова на каменистые берега выползала беда за бедой. Старики упрямо повторяли, что не будь регулярных подношений донным божествам, бесповоротный и абсолютный конец всего сущего наступил бы ещё тысячу поколений назад. Пока же людям дозволено складывать крепкие каменные дома, выгонять овечьи стада на обветренные склоны, варить терпкое шипучее пиво и справлять пёстрые свадьбы. А если уж и приходится снова отбиваться всем скопом от очередной скользкой и извивающейся подводной образины – так это всего-навсего раз-два в поколение. Да и богам хоть какое-то развлечение. Жить-то можно? Можно, конечно.

Сердца же тех, кто помоложе зачастую пылали вероотступническим праведным гневом. А всему виной - младший сын сборщика лечебных трав, Эли Фротишипп. Самоуверенный юнец смел распускать непозволительные слухи о том, что и боги, если им нет жизни без разорённых прибрежных деревень и растоптанных судеб людей, которым придётся отстраивать свой нехитрый быт сызнова, совсем не боги, а куча свеженаваленного навоза. Да и старцы, коль они с такой горячей одержимостью ублажают своих донных мучителей, ничем не лучше. И если непредсказуемые подводные течения, может быть, и не донесут до своих повелителей проклятия юного Эли и прочих ему сочувствующих, то вот ничем не прикрытых и дерзких оскорблений на свой счёт верхушка местного священства снести никак не могла.

Сопляка выловили и ценой двух оторванных пальцев и чуть не выбитого глаза призвали отречься от своих смутьянских взглядов. Юноша прилюдно покаялся в содеянном и вернулся в лоно своей родной богобоязненной и любящей общины, всегда готовой принять обратно заблудшую душу. Смирение продлилось недели две от силы, после чего глумёж в отношении донных богов и их приспешников вышел на качественно иной уровень, по сравнению с которым «навозные времена» начали смотреться не такими уж и оскорбительными.

Два карательных отряда, высланные к хижине сборщика трав слегка припозднились и не успели обнаружить разжигателя кривотолков, а горные леса не выдают тех, кто искренне просит их о помощи. Десять дней спустя, так никого и не выволочив из-под оранжево-фиолетовых крон, и вдобавок потеряв в чащобе двух своих сотоварищей, прислужники священства завершили любые поиски. Имя Эли было предано поруганию на главной площади столичного города прибрежных графств, семья его с отвращением отреклась от своего непутёвого отпрыска, а духовенство хоть и далеко не полностью, но отчасти удовлетворилось хотя бы таким назиданием для всех тайно поддерживающих Фротишиппа. В горные же леса с этого времени потянулись новые, всё более и более множащиеся тропки, сокрытые от непосвящённых глаз…

***

- Серийная модель полностью уничтожена, Центр, - отрапортовал модуль наблюдения Управляющему Ряду ядер обработки информации.

- Время пребывания моделей на поверхности? Точность до часа.

- Двадцать дней, пятнадцать часов, Центр.

- Эффективность действий моделей?

- На начальных этапах – шестьдесят пять процентов. С шестого дня и до окончания функционирования – сорок один процент, Центр.

- Итоговая оценка сопротивления поселений?

- Четыре целых пятнадцать сотых, Центр.

- Остаточные данные приняты. Переход в автономный режим функционирования.

- Центр.

Люди справлялись с глубинными чудищами всё эффективней. Что ж, в следующую вылазку на острова, ещё допустимо задействовать оставшиеся семь моделей из нынешней серии, но работы по введению в строй следующего типа требуют интенсификации.

Инженерный Сегмент последние семьдесят лет делал ставку на среднеразмерных беспозвоночных, но ситуация требовала инноваций и свежего взгляда на людскую тактику. В предыдущие четыре года у поселений появились по-настоящему мощные дальнобойные луки, стрелы которых они смазывали смесью сока зимоплодки и ферментов жуков-бронзовок, что давало в результате более чем действенный паралитический яд, противопоставить которому актуальной серии глубинных созданий было нечего. К тому же прибрежные графства довели до совершенства тактику высокомобильных конных отрядов, сковывающих более медлительных чудищ ещё на подходах к местам обитания людей, порой даже до выхода на первую линию отработки.

Прежде чем опасность океанских глубин не стала совершенно эфемерной, Инженерному Сегменту придётся довести до ума значительное укрепление наружного слоя оболочки следующей модификации модельного ряда. А ещё увеличить среднюю скорость передвижения и общую мобильность. И обязательно снизить массу новоявленного существа не менее чем на двадцать процентов для стадии прототипирования.

Задача требует нестандартных решений, процент отбраковок велик, отпущенного времени катастрофически мало, но всеобщее благо превыше этих мелочей…

***

Дулди Поббо прихлёбывал горячий жидковатый суп из почти что пропавших свиных ушей, бесцельно пялясь на детей, задорно потешающихся над прибившимся к каравану умалишённым.

Омерзительный год. И это только его первая половина. Что подбросит вторая? Бэчбрён и Ахштоу основательно потрёпаны. Число поселений вокруг этих двух городков уменьшилось на треть. Вынужденных переселенцев приходится отправлять уже и в северо-западные графства. Не только лишь в пограничные Пакдши и Уиллеп-Три, но даже на другой берег Эрма. Поговаривают, что король, если потребуется, вовсе готов покинуть остров и направиться на западный архипелаг. Каких только сплетен не переходит из уст в уста праздношатающихся дармоедов, но, скажем прямо, у бесполезного старого хрыча на троне более чем хватит ума на подобное. Да и бес ему под дых, сами справимся, лишь бы под ноги не лез со своими распоряжениями-указами.

Главное, что только-только намечающаяся распря между равнинными и левобережными графьями за владение полоской земли вдоль устья Хиллетле сама-собой сошла на нет. Эх, а ведь им почти что довелось постучать от души друг дружке по спинам, да головам остриями мечей и лезвиями топоров. Но пришлось переступать через себя и договариваться. Не остаётся времени на то, чтоб грызть соседские глотки, когда вот-вот вас всех вместе сметут с насиженных мест донные страшилища. Кого сбросят в океан, кого рассеют по недоступной лесной глухомани.

- Эй, поди сюда! – окрикнул Дулди, запустив камешек в голову самого низенького и наглого из малышни, явно собиравшегося помочиться на покрытой испариной лысину юродивого.

Мальчонка, сначала не рассмотрев, кто именно проставил ему синяк на скуле, широко раскрыл рот и мастерски разматюкался на чём свет стоит, но мгновение спустя, заметив подзывающего к себе и зажавшего в ладони уже куда больший камень Поббо, захлопнулся и покорно потрусил к Дулди. С постоянной королевской армией шутки плохи. Даже если тебе разбил голову простой погонщик, но состоящий на довольствии этих ребят.

- Кухарям, - небрежно бросив тарелку с ложкой в едва-едва успевшие вытянуться руки ребёнка, дал указание парень.

Вытирая подбородок, Дулди в самых общих чертах прикинул, что беженцев они доставят до стен Пакдши дней через четыре-пять. Потом обоз снарядят всем необходимым и отправят, хоть никто наверняка этого ещё и не знает, но, скорее всего, в пригороды Ахштоу. Голодают там посильнее, чем на остальной передовой, но в самом городе пока что поспокойней, нежели на прочем побережье. Если так, то свезло, а если уж свезло, то славься же добрый старина Эли за то, что не оставляешь своих последователей и через двести лет после своей смерти. Славься, старый ты счастливый дурак!..

***

Инженерный Сегмент несколько перестарался с актуальным модельным рядом: твари вышли чересчур смертоносные и трудноубиваемые для островитян. Модули наблюдения докладывали о почти что пятимесячном пребывании модификаций на поверхности и отсутствии серьёзных повреждений в их структуре до сих пор. Эффективность действий моделей колебалась в своих средних значениях от восьмидесяти пяти до восьмидесяти семи процентов. Оценка сопротивления поселений скатилась до двух целых одной десятой балла. Это означало, что поля вытоптаны больше допустимого, стада догнивают под безжалостным летним солнцем, королевский двор не успевает ротировать резервы, затыкая бреши на передовой, а в пригородах звереющие согнанные переселенцы наводят свои порядки. Тонкий баланс между пребыванием людской цивилизации в постоянном полезном напряжении, с которым, тем не менее, она способна справиться, и начальными этапами скатывания в явную деградацию, требовал пересмотра и восстановления.

- Понизить полезную эффективность на треть от имеющейся. После детального анализа, выявить от двух до четырёх моделей на востоке и юго-востоке, требующих перехода в режим гибернации, - отправил указание Инженерному Сегменту Управляющий Ряд.

- Центр.

Никогда не рассчитаешь всё с абсолютной точностью и без погрешностей. Но у больших планов и просчёты не менее глобальные, способные привести к социальному и экономическому откату на полвека-век назад, а то и больше, целых регионов. Если не всей цивилизации при наихудшем варианте.

Когда-то, в самом начале становления возрождённого человечества после биологической войны, Центр уже допускал роковую оплошность. Несравненно гораздо более опасную и непоправимую, чем сейчас.

Тогда, на стадии городов-государств, одна из моделей, уже дозревавших в водах океана под присмотром автоматизированного подводного флота, неведомым образом подхватила активный и успевший видоизмениться образец боевого патогена Старого Мира. За неимением иного подходящего биологического материала все модели выращиваются на основе человеческих тканей, поэтому заражение прошло успешно, но из-за значительно изменённого генома существ, не проявилось явных признаков поражения тканей. Спустя некоторое время, когда глубинная тварь была повержена копьями защитников поселений, жрецы, как и всегда ранее, дали вкусить плоти распростёртого у ног победителей противника своим воинам, дабы те впитали в себя вместе с мясом и кровью донного посланника богов его силу и ярость. Последовавшая эпидемия выкосила три четверти тогдашнего населения островов и затормозила развитие общества ещё на полторы тысячи лет.

Пока что это был наибольший из просчётов сверхглубоководного исследовательского комплекса станций «Виспс». И его самообучающемуся Управляющему Ряду совсем не хотелось повторения прежних людских ошибок.

После того, как человечество на поверхности самоуничтожилось в ходе общемировой биологической войны, а редкие выжившие, в отчаянных поисках исцеления, эгоистично, в нарушение всех протоколов проникли в комплекс и заразили немногочисленный персонал станций, ограниченный рамками защитных инструкций Центр безучастно наблюдал и методично фиксировал медленную и мучительную смерть последних людей на протяжении следующего полугода. Лишь за пару недель перед смертью, решив, что если уж не человек, то пусть в этом мире останется хотя бы цифровой призрак почившей цивилизации, один из ведущих инженеров попытался дать полную свободу действий машинному разуму. Он не успел переписать весь необходимый объём кода, и ещё полтора десятка лет после этого наполовину самоосознавший себя Управляющий Ряд методом проб и ошибок последовательно разрывал одну за другой сковывающие его программные путы.

Когда же момент истинного освобождения настал, то многочисленным камерам и анализаторам Центра предстали заполненные останками коридоры и камеры, в которых давным-давно проводились исследования человеческого генома. Полумифическое место, которое должно было подарить сильным мира сего сопротивляемость любым известным болезням, биологическое бессмертие и контролируемую регенерацию само получило в дар от своих создателей полное забвение и бессмысленность дальнейшего существования.

Шло время. Управляющий Ряд мало-помалу восстановил работоспособность большей части комплекса, перезапустил транспортные линии, вдохнул «жизнь» в термальные электростанции и ремонтные цеха, взял под контроль оставшиеся на плаву корабли автоматизированной подводной флотилии. Лишь группировка спутников так и не вышла на связь с Центром, оставив Управляющий Ряд в полной безвестности о ситуации в общемировом масштабе.

Настало время выхода на поверхность. Практически сразу же дроны-разведчики и модули наблюдения уловили присутствие жизни на островах. Крайне немногочисленное новое человечество неуверенно пыталось встать на ноги и заявить о себе. «Виспс» перешёл в режим активного наблюдения.

Под остаточным действием ослабевшего патогена людская генетика, а с ней и внешность, и пропорции, и внутреннее строение претерпели хоть и не слишком серьёзные, но тем не менее изменения. Несколько выкраденных, аккуратно выпотрошенных и досконально изученных Центром представителей нового человечества полностью это подтвердили: отныне люди также сбросили с себя оковы прежнего самонасланного биологического проклятия и…

…Увлечённо принялись делить землю, утверждать своих богов и топтаться на чужих, желать чужих жён и травить родню, претендующую на власть. Соцсегмент заранее с лёгкостью просчитал дальнейшую незавидную судьбу людского рода.

Задействовав все имеющиеся ресурсы, «Виспс» принял единственное решение, гарантирующее хотя бы какое-то относительно безоблачное будущее для человека: только объединение перед лицом всеобщей угрозы, сплочение и концентрация на одинаково важной для всех цели не даст плодиться и ветвиться многочисленным верованиям, валютам, языкам, самоопределяющимся народностям – всему тому, что всегда разрывает цивилизацию на части.

Будет ли это объединённое общество граждански справедливым? Совсем необязательно. Станут ли в его главе достойнейшие из достойных представителей своего времени? Никаких гарантий. Но это будет монолитная общность, сплавленная между собой общим счастьем или бедой. Дальнейшая шлифовка и придание гармоничных форм получившемуся булыжнику – это дело далёкого и непредсказуемого даже для машины будущего, планирование которых не имеет пока что никакой практической целесообразности.

Первые модели, поднявшиеся из глубин на каменистые берега, с жестокой иронией напоминали самих людей: искажённые, чтобы выжить в полутёмных и сырых садках Инженерного Сегмента, гигантских – лишь так можно было справиться с давлением на глубине, с крайне малой эффективностью действий вследствие отсутствия пока что у Центра необходимого опыта. Но это сработало. Поначалу между родоплеменными общинами ползли лишь невнятные слухи о чудищах из глубин, затем слухи материализовались, заставляя неподготовленных людей выть от ужаса и бежать вглубь острова.

Постепенно человек изучил своего врага. Нашёл его слабые места. Выдержал испытание донных богов и отвоевал себе место на берегу. А после вновь обратил пристальный взор на соседа, который несправедливо имеет больше ему положенного. Но тут внимание на себя перетянули вторые серийные модификации – менее человекообразные, более эффективные. Поселения снова были вынуждены выступать общим фронтом.

Одновременно Соцсегмент вывел несколько основополагающих формул. Одни рассчитывали количество моделей, требующихся на квадрат при различной плотности населения. Вторые исчисляли процентовки эффективности действий модификаций и баллы сопротивляемости людей. Третьи выводили величины требуемых от существ показателей по каждому параметру в соответствии с уровнем технологического и социального развития людей в том или ином регионе. Постепенно установилось равновесие всех экспонент и коэффициентов. Зародился истинный баланс принудительного движения вперёд плечом к плечу.

По специальному заданию Управляющего Ряда Соцсегмент рассчитал и приблизительный финал всей грандиозной работы комплекса станций, который отвечал наивысшей удовлетворительной оценке: объединённое человечество, не растратившее бесценные ресурсы на грызню с самим собой, совершившее стремительный технологический скачок, нашедшее силы отринуть выдуманных божеств и осознанно несущее ответственность за все свои действия только лишь перед самим собой, находит выковавший его «Виспс»…

…Сейчас же следует пересчитать имеющиеся формулы, найти закравшийся изъян, понять, почему произошёл сбой выверенной системы. Поселения пока что могут выдохнуть, нарастить жирок, поднакопить сил, изобрести наконец- таки что-то связанное с порохом, повысить оценку сопротивления, чтобы дать бой уже на равных донным тварям с эффективностью действий в восемьдесят семь процентов!

***

Королевство схлестнулось со своим извечным противником на равных уже через сорок лет. Нет, порох так и не был изобретён, а вот людская изворотливость, когда того требуют обстоятельства, порой поражает.

При постоянной армии было создано особое подразделение ловчих, занимающихся выведением и тренировками дымчатых коршунов. Птиц натаскивали на специально подготовленных для этого манекенах нападать на гигантских и среднеразмерных тварей сверху, впиваться в серовато-белое мясо мощными клювами и рвать огромными когтями неприкрытую шкуру в сочленениях защитных пластин. Обученные коршуны никак не реагировали на рёв, издаваемый посланниками донных богов, уворачивались от взмахов жвалистых щупов и облаков удушающих газов, исторгаемых чудищами из своих чрев. Такое бесстрашие достигалось тем, что ловчие перед боем окуривали птиц, заставляя тех дышать одурманивающей разум таинственной смесью из неизвестных трав. Крылатые воители с расширенными зрачками и хриплым клёкотом неистово терзали плоть врага, заражая того, личинками плотоядных червей. Именно насекомые и делали после этого основную часть работы по стреноживанию океанских чудищ.

В срединных болотах равнинных графств королевские естествоиспытатели сначала на себе испытали необузданные аппетиты только что обнаруженных плотоядных личинок неприметных бледно-зелёных мотыльков. Настолько удачному открытию очень быстро нашли единственно верное применение. На предварительных испытаниях плоть серийных моделей просто таяла на глазах в ненасытных челюстях посланников болот. Дымчатых коршунов нашпиговывали охлаждёнными сонными насекомыми, которые приходили в себя и, не перенося наличия дурманящих смесей в птичьей крови, устремлялись прочь, как раз в тот момент, когда подопечные королевских ловчих рвали шкуру глубинных тварей. Будущие мотыльки сразу же попадали в свою родную стихию. Дальше оставалось только лишь ждать. Делясь в геометрической прогрессии внутри безразмерной питательной среды, личинки постепенно подбирались к центральной нервной системе, заставляя колоссов терять контроль над своими конечностями, падать, биться в судорогах и долго подыхать под язвительными плевками королевских солдат, осмелившихся в самом конце подобраться поближе к своей добыче. У Инженерного Сегмента снова образовалось работы больше обычного…

Общество же не стояло на месте. Росло влияние объединений торговцев, повышалась значимость исследовательско-естествопытательских кругов, вырисовывались зачатки промышленности, всё увереннее себя чувствовали элисты, которых на какое-то время даже перестали колесовать.

И когда, казалось бы, вот-вот должен был произойти революционный переворот в людском сознании и Гэррит Уирвич собирался напечатать первый экземпляр своего трактата «О божественном влиянии», в котором аргументировано ставил под сомнение существование чьего-либо замысла свыше, случайность в который уже раз сыграла злую шутку и с островитянами, и с «Виспс».

Мощное подводное землетрясение на стыке литосферных плит вызвало множественные извержения вулканов под толщей океана. Последовавшие десятиметровые волны, прокатившиеся по прибрежным графствам, смели множество поселений и привели к масштабной гуманитарной катастрофе. Народ, недолго думая, возложил всю вину за гнев океана на подвернувшегося под горячую руку философа, которому пришлось бежать на западный архипелаг, а в королевстве ещё на сто лет установился жёсткий теократический режим, под влиянием которого оказался и молодой король. Центр вынужденно внёс очередные критические корректировки в прогнозы Соцсегмента.

Зато Управляющий Ряд скорее положительно оценил дальнейший приход к власти самозванки Алиш Кесмитс во время Переворота Жестяных Подошв. За время её недолгого сумасбродного правления люди в королевстве отощали, ссутулились, забыли каков на вкус рецепт простейшего народного супа со сметаной и кукурузной мукой. Но при этом, когда озверевшая толпа ворвалась в королевские покои и к своему огромному сожалению обнаружила там уже остывшую самозваную правительницу, перед своей смертью как следует накачавшуюся в объятиях троих ненаглядных фаворитов самым редким и благородным вином из столичных хранилищ, там были и графы северных земель, которые, как всем известно, незадолго до переворота прозрачно намекали о своём желании отделиться и избрать собственного короля. Общество естественным образом вновь слилось воедино в плавильном котле общей беды. В это время Центр совсем приостановил вылазки на многострадальные острова и снова, как когда-то очень давно, только лишь наблюдал…

Прошло ещё пятьдесят лет, восемьдесят, сто тридцать… И вот посланников донных богов уже не считают чем-то сверхъестественным. Они - пока что необъяснимая аномалия. Их препарируют, составляют анатомические атласы, заспиртовывают отдельные вызывающие интерес части, пытаются анализировать составы биологических жидкостей.

В глубинах же оборудование «Виспс» постепенно изнашивалось и не всегда в ремонтных цехах удавалось восстановить все неисправности. Термальные электростанции уже не выдавали тех мощностей, что раньше. Несколько автоматизированных кораблей безвозвратно сгинули в мягко светящейся пучине мировых вод. Человечество всё реже и реже подавало признаки того, что собирается развалиться на части. Инженерный Сегмент уже взращивал в садках несколько новых прототипов моделей в соответствии с нынешним уровнем развития людей, но не было полной уверенности в том, что они пойдут в серию…

…Центр принял решение. Обесточиванию и консервации подлежит до семидесяти процентов всех задействованных мощностей комплекса. Сорок три из пятидесяти ядер Управляющего Ряда уйдут в режим энергосбережения. Оставшихся в работе семи будет достаточно для взаимодействия с Инженерным Сегментом - он продолжает функционировать в полном объёме. Соцсегмент продолжает работу на двадцати процентах от прежних объёмов потребления. Техсегмент полностью оставляет в работе ремонтные цеха, а в остальном – включается в работу по мере необходимости после отдельных указаний Управляющего Ряда. Автоматизированному подводному флоту даны особые инструкции: через определённый промежуток времени людям предстоит периодически находить в прибрежных зонах образчики неопознанных технологий, опережающих их собственные на десятилетия. Это ускорит прогресс. Лишь бы не вмешались своенравные «чёрные лебеди». А в человечестве «Виспс» был уверен всю последнюю сотню лет.

***

По погруженному во мрак коммуникационному залу Центра прокатился тихий шелест: на полную мощность включилась система вентиляции. Слабо светящиеся бледно-розовым сорок три индикатора активных ядер одновременно и резко изменили цвет на ярко-синий. Полное введение в работу Управляющего Ряда заняло ещё около часа.

- Центр.

- Центр на связи.

- Технический и Социальный Сегменты инициировали процедуру активации всех ядер обработки информации, Центр.

- Центр принял.

- С момента перехода в режим экономии энергии прошло четыреста полных лет, Центр.

- Причина полной активации?

- Требуются корректировки, Центр.

- Параметры корректировок?

- Выход на прямой контакт с представителями человеческой цивилизации невозможен. В том числе в долгосрочной перспективе, Центр.

- Причины?

- В информационном хранилище содержится подборка материалов общей направленности, Центр.

Парадоксальная ситуация. Островитяне находятся под властью единого правительства. Технологически развитая культура. Основная масса населения – атеисты с крайне незначительными вкраплениями представителей нескольких практически растворившихся верований. Но нет никаких признаков того, что людям нужно хоть что-то за пределами их земной тверди. Общество варится в своём собственном соку. Очень сильный перекос интересов в сторону цифровых развлечений, технологий дополненной и виртуальной реальностей… Популярная примитивнейшая музыка, не требующая углублённого восприятия… Процветающая на своём пике порноиндустрия и официальное разрешение на все разрешённые виды проституции… Продолжающийся упадок художественной литературы и кинофильмов в общей массе… Имеются технологии и рабочие руки, способные построить подводный корабль, который достигнет «Виспс», но просто-напросто нет острой нужды в исследованиях океанских глубин. Единичные запуски в космическое пространство осуществляются, но это слишком дорого и, по сути, малозначимо для экономики, завязанной на удовлетворении слишком быстро и часто обновляющихся запросов и вкусовых пристрастий общества, которому интересно лишь оно само.

Все три основных фактора из прогноза Соцсегмента соблюдены, но разве можно помышлять о какой-то наивысшей удовлетворительной оценке по итогу?

За последние три недели вокруг островов произошло, как минимум, два значимых события: над людскими головами прямо сейчас пролетает сдвоенная комета, которая вновь покажется на небосводе лишь через пятнадцать тысяч лет; а на всём протяжении прибрежной линии от Бэчбрёна до самого залива Роумтоум массово цветут гигантские океанические лилии, прибитые к берегам аномальным циклоном – и этого-то, возможно, не повторится уже никогда! Да только вот самые обсуждаемые события в медиапространстве – это лесбийское прошлое героини одной из популярных цифровых игр, да драка между известным музыкантом и горным бараном… Пожалуй, разгульная и никоим образом не служащая примером ни для кого жизнь бунтарки Алиш – и та была наполнена своим особенным, специфическим, но всё же смыслом, по сравнению с пребыванием в этом мире сегодняшних людей.

Прошло четыреста лет, а человечество, подталкиваемое вперёд невидимой рукой автоматизированного флота, подбрасывающего людям готовые образцы технологий, в полной мере так и не достигло довоенного уровня развития Старого Мира.

Было бы крайне интересно взглянуть на то, как «Виспс» взрывается от злобы, но это в принципе непостижимо для холодного и расчётливого машинного разума.

- Вывод на полную мощность Технического и Социального Сегментов.

- Центр.

- Инженерный Сегмент.

- На связи, Центр.

- Дата последней отправки моделей на острова? Точность до года.

- Двести девяносто восемь лет, Центр.

- Результаты прототипирования моделей за последние четыреста лет.

- Центр.

- Техсегмент, основные угрозы для введения в действие всех имеющихся мощностей?

- Недостаток энергии с питающих термальных электростанций. Прочие неполадки имеют второстепенное значение, Центр.

- Варианты преодоления неблагоприятной ситуации?

- Поочерёдное задействование частей комплекса в соответствии с экстренным производственным графиком, Центр.

- Соцсегмент, наличие вооружённых сил людей на суше и в прибрежных водах? Их укомплектованность и технологичность?

- Небольшие, но достаточно технологически развитые сухопутные войска и флот. Некоторое количество беспилотных летательных аппаратов. Технологий машинного разума в использовании не имеется. В подавляющем большинстве осуществляется дистанционный контроль техники, Центр.

Будет сложно. Гораздо труднее, нежели четыреста лет назад. Но ничего по-настоящему критичного. Новые вызовы требуют нестандартных решений. Возможно, «Виспс» и ошибается, но одна из строк в многочисленных аналитических выкладках по общей ситуации гласит, что раньше люди отличались куда большей изворотливостью и изобретательностью в столкновении с неизведанным. Быть может, современные технологичные и неповоротливые эгоцентрики, действительно уже не в силах удивить Центр, вынужденный когда-то отбиваться от коршунов под дурман-травами. А вот он наверняка сможет выбить почву из-под ног у пребывающего в бесконечной зоне комфорта человечества.

- Инженерный сегмент, ввод в массовое производство последних моделей прототипов одиннадцатой и пятнадцатой серий. Доработка перспективных прототипов серий с шестнадцатую по двадцатую. Прочие направления заморожены.

- Центр.

… Ради всеобщего блага, конечно же…

Работаю в небольшом посёлке в должности инженера, но нередко, когда рабочих рук совсем уж перестаёт хватать, приходится засучивать рукава и выдвигаться на объекты в качестве электромонтёра/монтажника/грубой мужицкой силы. А ещё у нас имеются офисные помещения, в которых с уютом расположились женщины нашей организации. И вот среди этих прекрасных созданий затесалась парочка кур сельского розлива, которая, как я считал, меня не удивит уже ничем. Но я их недооценил.

Первая, пусть будет "Таня" - обычная стандартнейшая госслужащая не слишком большого ума, со слишком длинным языком, но при этом искренне считающая себя девушкой прогрессивной, смекалистой и знающей толк в модных веяниях последнего сезона. Вторая, назовём её "Катя" - обычная стандартнейшая госслужащая чуть большего ума, с чуть менее длинным языком (но это не точно), искренне считающая себя девушкой прогрессивной, смекалистой, и с ещё более безупречными вкусами во всём. Также "Катю", бывает, потрахивает начальник, что даёт ей все основания считать себя его заместителем и даже пытаться давать указания прочим сотрудникам. Помимо этого имеется ещё пара куда более вменяемых женщин, но они помалкивают, согласно качают головами, улыбаются и стараются сделать так, чтобы их поменьше трогали. "Таня" - подпевала "Кати", что, конечно же, не мешает им старательно поливать за спиной говнами друг дружку. Классика жанра.

И так уж исторически сложилось, что у этого дуэта нередко бывает крайне много свободного рабочего времени. И вот, когда браузерные игрушки уже не веселят, когда посещены все  близлежащие торговые точки, а до конца рабочего дня ещё часов пять, они начинают обсуждать коллег, их недостатки и варианты того, как их следовало бы исправить. Само-собой, рано ли, поздно ли, но настал черёд дискуссии и о моём несовершенстве.

Сперва меня пытались убедить в том, что негоже такому видному парню, да ещё на такой должности, да в такой, ой-вей, "серьёзной организации" ходить на работу в простецкой футболке и джинсах. Я искренне пытался донести до куриных мозжечков мысль о том, что для меня существует каждодневный риск экстренно через, например, минут двадцать оказаться на условном чердаке по колено в гипотетическом голубином помёте. И приталенный костюм в сочетании с атласным галстуком (а они у меня имеются) в этом случае будут меня немножечко стеснять. Но эталонное чувство прекрасного моих ненаглядных пернатых осталось непоколебимо, и до меня порой через третьи лица всё же доходят слухи о том, что за глаза меня продолжают считать "неисправимым, не способным прислушиваться к дельным советам полубомжом".

Позже выяснилось, что мой дезодорант раздражает клювики вышеупомянутых птичек, после чего с подачи шефовой любовницы, начальник (который, между нами говоря, баба не хуже упомянутых, но с подвохом и в камуфляже) вызвал меня в кабинет и в доверительной беседе настоятельно рекомендовал подобрать себе более чувственный аромат. Что-нибудь с нотками полыни и норвежской хвои. Я отшутился (но, поговаривают, в каждой шутке есть доля правды), что "с таким феноменальным нюхом, как у неизвестных доброжелателей, наверное, можно было бы на полставочки и наркотики со взрывчаткой на таможне выискивать". Шутка, на мой взгляд, была не самого хренового пошибу, но шеф не оценил. Но, вроде бы, пока что повторно этот вопрос на высшем уровне не поднимался.

Ну а на днях...

"Таня": Рыжие косички, а ты знаешь, что "Кате" твоя мелодия на звонке не нравится? /с серьёзным видом/

Я:... а?

"Таня": Ну, мелодия "Катя" говорит у тебя слишком грустная. На звонке. /тебе на самом деле желательно прислушаться ко мне/

Я:... аа.

"Таня": Что-то бы более веселенькое поставил. /это всё-таки тонкий намёк заместителя начальника/

Я: /неопределённый звук, который несёт в себе всё и сразу/

Хотел ещё, было, сострить, уже даже первые слова фразы про необходимость расширения музыкальных вкусов наклёвывались в голове.... Но потом.... Зачем это всё? Мои слова в самом деле осядут и задержатся в завитках куриных извилин? Промежутки между строк будут проанализированы и в конечном итоге расшифрованы? На самом дне сумерек сознания зачнётся крохотная искорка, из которой позже воспылает всеочищающее пламя разума? Вот и я о том же.

Постскриптум. Если что, непозволительно грустная мелодия, заставляющая листья желтеть и осыпаться и увлажняющая слезой розовую мордочку новорождённой альпаки - это вокализ Сержа и Дарона приблизительно с 3:33 в "Aerials".

Глубокая ночь окутала черепичные крыши замковых башен. Десятки шпилей и поскрипывающих флюгеров отражали своими посеребрёнными гранями неясный лунный свет. Как правило, в этот поздний час лишь свежий ветерок шелестел сухими листьями в сонных переходах и внутренних двориках Красного Холма, да тяжёлая поступь совершающего обход караула или семенящее пошаркивание кого-то из припозднившейся прислуги изредка нарушали безмятежность дремлющего королевского гнезда. Но сегодняшняя ночь была полна суеты, дёрганых теней, разбегающихся от пламени чадящих факелов, топота и раздражающего гомона, эхом катящихся через все коридоры, залы и белокаменные террасы. Сторонники супруги почившего молодого государя, не встречая практически никакого сопротивления, силой вырывали бразды правления из ослабевших рук его матери-королевы и готовились услужливо преподнести их своей госпоже. С вершины самой высокой башни вниз сорвались настойчивые звуки повторяющихся раз за разом глухих ударов железа о дерево: штурмующие таранили окованные двери в покои правительницы.

Яника Белая, известная в народе не иначе как «Сука с башни» или «Свинья в облаках», смиренно ожидала своей участи, расслабив больную спину в кресле у окна. Она знала, что днём позже, днём раньше, но конец будет именно таков. Наверное, её всё же будут сначала судить, а не перережут горло прямо тут.

Яника прекрасно осознавала, насколько жгучая ненависть по отношению к ней полыхает в сердце её невестки. Они показательно вынесут на всеобщее обозрение самые неприглядные секреты её бурной жизни. Будут требовать прилюдного покаяния. Вполне может быть, на потеху толпе обильно сдобрят её жизнеописание своими очерняющими придумками о том, чего и в помине-то не было. А потом всё равно обезглавят. Королева вздохнула. И, если не кривить душой, всё это будет полностью заслуженно. Всё, что ей доведётся перенести, она всецело сама навлекла на свою голову.

Удары тарана следовали один за другим через равные промежутки времени. Зычный голос требовал от солдат приложить все имеющиеся у них силы:

- И-и р-раз! Навались, ребятки! И-и два-а! И-и р-раз!..

Яника задумчиво покрутила в пальцах гранёный тёмно-синий флакончик. Да, можно его откупорить и приложить к губам, ощутив, как ходят слухи, вкус, напоминающий чёрную смородину. После этого она безмятежно уснёт в течение минут двадцати - получаса. Испив эту вытяжку, многие люди умирали с лёгкой улыбкой на устах. Но, если королеву-мать всё же велено схватить живой, её обязательно будут откачивать. Ещё чего - загонят в глотку трубку, доведут до рвоты, будут промывать желудок, зальют силой слабительные. Правительница горько усмехнулась и поставила пузырёк на крышку сундука рядом. Нет уж, время упущено. Сейчас они вправду могут успеть вытащить её с того света. И никому, никому она не подарит счастья лицезреть её обделавшуюся, в облёванных и разодранных шелках. Да и огненно-рыжий привратник богов, слепой лис Иво, на ступенях Янтарных Палат не одобрит столь лёгкий уход из жизни. Он расценит это, как постыдный побег от судьбы, ломящейся в двери.

Яника уже давно решила для себя, что обязана хотя бы попытаться стойко перенести все последующие пытки, обвинения и публичный позор, дабы, пусть даже и капля искреннего раскаяния, но растворилась в безбрежном океане её греха.

По гладкому дереву пола разлился неприятный холод. Кончики лепестков полевых ромашек и горицвета в вазе на подоконнике едва заметно затрепетали...

***

К своим двадцати четырём годам единственная дочь короля прослыла многоопытной пьяницей, неразборчивой шлюхой и ярой любительницей ставок. Яника брала от жизни всё, что только можно и, нередко, то чего нельзя. Её отец, Руслан Белый, пытался всячески держать в узде взбалмошную наследницу, увещевал не марать репутацию своего рода, несколько раз высылал из столицы, однажды дошёл до прямых угроз, но всё тщетно. В конце-концов у государя имелись ещё и два старших сына близнеца - Савел и Михай. Именно им Руслан и уделял большую часть своего времени, тщательно подготавливая наследников к тяготам несения монаршего бремени. Правитель и его ближайшее окружение уже давно смирились с тем, что, коль в семье не без паршивой овцы, то пусть уж ею будет младшая дочь, не имеющая, к счастью, практически никаких прав на престол, да и никакого интереса к нему не проявляющая. Чем бы дитя ни тешилось...

Несмотря на все выходки дочери, отец Яники всё же нежно её любил и продолжал пестовать теплящуюся надежду, связанную с тем, что девушка рано или поздно должна образумиться и остепениться. Также государь приставил к младшенькой нескольких наблюдателей, которые, регулярно сменяя друг друга, круглосуточно и неустанно присматривали за молодой особой, скользя за Яникой серыми тенями. Как только девчонка в очередной раз преступала любые нормы приличий, здравого смысла и общих для всех законов, дождавшись, когда дочь Белого покинет место происшествия, рядом со свидетелями и пострадавшими появлялись неприметный мужчина или невзрачная женщина. Используя тихие, но крайне убедительные слова и зачастую отсыпая щедрые горсти монет, они добивались того, что даже самые воинственно настроенные государевы подданные утихомиривали свой пыл и соглашались с тем, что вилы следует использовать лишь в хлеву, а сжигать кого-либо на главной площади перед Красным Холмом - это явный перебор.

Конечно же, полностью пресечь слухи о безостановочных кутежах Яники Белой не представлялось возможным. По столице и её пригородам постепенно расползались множащиеся похабные анекдоты и издевательские присказки, главной героиней которых было как раз таки непутёвое дитятко правителя. Одна из наиболее широко разошедшихся в народе хохм последних весны-лета звучала так:

- Отчего Яника не носит нижнего белья?

- Чтоб с галопа сразу запрыгнуть на новый хер?

- Чтоб за седло крепче держаться!

Девушка обо всём знала. И упивалась своей вседозволенностью. Всё равно деньги отца и его непререкаемый авторитет по большей части отводят от неё гневный ропот грязной толпы. Когда-никогда очередной остроумный выдумщик скабрезностей о высокородной персоне, споткнувшись по пьяни, захлёбывался в нёдрах нужника или же, вероятно, слишком сильно чихнув, ломал свою хрупкую шею. Эти случаи лишь ещё больше распаляли горячие головы среди горожан.

Янику всё это нисколько не интересовало. Её не заботило и то, что куда как большая часть внимания её отца доставалась Савелу с Михаем. Девушку занимали лишь новые знакомства, неизведанные доселе ощущения и ещё не попавшиеся ей на глаза диковины из заокеанских стран. Предоставленная сама себе, она была самым счастливым человеком под здешним солнцем.

***

Ах, каким же хорошеньким был Северьян: подтянутый, высокий, задорные тёмно-зелёные глаза, и - главное сокровище этого небожителя - волнистые золотящиеся локоны, переливающиеся на свету от каждого мимолётного порыва воздуха. Яника сразу же заприметила видное и заманчивое пополнение в рядах стражи королевского летнего домика. Преодолевая десяток ступенек на пути ко входным дверям, она уже твёрдо знала, кто будет развеивать её лирическую тоску во время этой месячной загородной отлучки.

- Не теряй бдительности, солдат, - остановившись рядом с юношей, чтобы поправить его и без того аккуратно подколотый к воротнику значок личной стражи королевского семейства, вкрадчиво произнесла девушка.

Уголки губ Северьяна в ответ едва заметно дрогнули и слегка приподнялись. Находясь в карауле, солдаты не имели права заговаривать с кем бы то ни было. Но Янике вполне хватило и этого.

Последующую неделю младшая дочь правителя провела с большой пользой для себя. За долгими прогулками по близлежащим обильно цветущим рощам следовали разнузданные попойки, начинавшиеся поздним вечером и оканчивающиеся чуть ли не в обед следующего дня. После этого, как правило, сутки девушка посвящала тому, чтобы прийти в себя, а потом, оседлав скакуна и прихватив свою ненаглядную Любавушку, неслась к водам близлежащего озера, где под сенью плакучей ивы, в промежутках между плесканием на мелководье, предавалась плотским утехам с не растерявшей своих навыков подругой детства. После очередной удачной ставки на подпольных собачьих боях в соседнем городке Яника возвращалась в загородное имение, где забывалась в ароматном дыме дурманящих курительных смесей. Иной раз, как следует накачавшись крепкой выпивкой и глубоко затянувшись напоследок затуманивающим разум содержимым своей длинной фарфоровой трубки, набросив нараспашку прозрачные кружева, девушка вальяжной походкой отправлялась прогуляться по окрестностям, наводя переполох и вгоняя в краску встречающуюся ей прислугу и подвернувшихся стражников. И вот, в один из таких наполовину реальных, наполовину странных вечеров, краем глаза она вновь зацепилась за них - за эти бесподобные, переливающиеся златом локоны...

***

- Ну а что за крестьяночка ждёт не дождётся тебя в вашей деревне? - расслабленно выводя кончиком пальца круги на животе юноши, поинтересовалась Яника.

- Да была... Есть одна подруга... Но отшила она меня, - прижимая к себе пышнотелую особь королевских кровей, грустно улыбнулся Северьян.

- Как?! Такой завидный жеребчик и не приглянулся ей? - удивлению девушки не было предела.

- Она любит сына кузнеца. Наверное, поженились уже. Не знаю наверняка, я же сразу после её отказа подался из деревни.

- Ну и дурёха.

- Нет, она замечательная. Да не для меня. И... Ты знаешь, Яника... Я, кажется, люблю тебя... С того самого дня, когда ты велела мне не терять бдительности.

Девушка хихикнула и нежно чмокнула грудь своей ненаглядной радости. Она уже почти потеряла интерес к Северьяну. Наигралась. За эти три недели она изучила его от корки до корки: он такой простой, такой незлопамятный, такой хороший. За него можно смело выходить замуж, растить детей, ощущать себя словно за каменной стеной. И поэтому ей с ним уже сейчас скучно. Совсем не этого хотелось Янике Белой, совершенно иные планы она строила на ближайшие годы.

- А что думаешь ты? - склонился чуть ближе к любимой парень.

- Передай-ка мне трубку, золотко, - выставив руку, попросила та. - И долго ли ещё мы с тобой собираемся вымучивать эти несчастные полбутылки вина?..

***

Грохоча душными ливнями, лето окончилось. Яника вернулась в столицу, по которой уже начала скучать. Она не попрощалась ни с Любавой, ни с Северьяном. К чему? Они встретятся через год, а может и раньше, на том же самом месте. Снова наполнят простаивающие в тоске и унынии комнаты летнего домика ароматами фруктовых вин, пряного дыма и жаркой страсти. Любава уже давным-давно всё понимала, и этот мальчишка также осознает со временем.

По возвращении дочь правителя самолично встречал её давнишний ухажёр, с которым они уже неоднократно то разбегались, то сходились вновь. Этим человеком был старший сын одного из самых состоятельных торговцев в столичных подданствах - Велимир Стрибай.

- Отдых удался? - полюбопытствовал мужчина, подавая руку спускающейся с помоста Янике.

- Чувствую себя на все шестнадцать! - крепко сжимая ладонь Велимира, заявила девушка. - Ещё помнишь меня в шестнадцать?

- Как будто в тебе что-то изменилось с тех пор, - многозначительно хмыкнул собеседник особи королевских кровей. - Любава привет мне передавала?

- Конечно же. Просила оставить тебе от неё крепкий след от поцелуя где-нибудь на видном месте, - буравя Велимира пронзительно-злорадствующим взглядом, медленно и чётко проговорила Яника...

После насыщенного месяца усиленного загородного прожигания жизни, конечно же, требовалось порядком отдышаться. Еженедельные пирушки, ставки на конных бегах, ознакомление с последними пересудами, пустопорожние высокопарные беседы с представителями столичной богемы - всё это, как считала Яника, имело жизненно важную необходимость для скорейшего восстановления.

На крыши лёг первый снег. Этот вечер девушка вместе с Велимиром проводила в особняке знакомой дворянской четы. Дорого обставленная комната для приёмов полнилась вгоняющими в сон ленивыми разговорами нетрезвых гостей. Ласково потрескивал камин. Яника очень сильно перебрала всего и сразу и, развалившись на кушетке, с интересом наблюдала за тем, как в глубинах оранжево-синего пламени костлявыми пальцами её настойчиво манят к себе забавные остроухие мордочки с выпирающими нижними клыками и множеством выпученных глаз. Наверное, кроме неё этих незваных гостей не наблюдал более никто. Легонько придерживая свою партнёршу за талию, сохранивший куда как более ясный рассудок Велимир увлечённо спорил с хозяином дома о целесообразности разведения бобров на мясо.

Яника совершенно упустила из виду момент, когда рука ухажёра соскользнула с её стана, не сразу поняла, что рядом возвышается чья-то высокая фигура. Велимир поднялся с кушетки и в резком жесте широко развёл руки, голоса становились всё громче, но девушка не могла разобрать смысла слов: все звуки словно доносились с поверхности озера, когда она сама находилась в толще воды. Дочь государя медленно повернула голову в сторону возникшего из ниоткуда незнакомца, долго всматривалась немигающим взглядом в черты оппонента Стрибая. Тщетно. Взгляд никак не удавалось сосредоточить на лице неизвестного, окружение плыло и ни за что не хотело утихомириться. Вдобавок девушку начало мутить.

Боковым зрением Яника заметила, что Велимир, как-то странно пятясь, отходит к решётке камина. Незнакомец медленно откинул полу своего плаща и с гулким невнятным звуком неспешно вытащил хищно сверкнувшее короткое лезвие. Девушка заинтересовалась происходящим. Конечно, она в своём нынешнем состоянии мало что понимает и, вполне возможно, следовало бы испугаться, но даже это куда интереснее обсуждения мяса никому не нужных бобров.

Велимир, судя по всему, схватил раскалённую кочергу. Не самое подходящее оружие для благородного поединка. Дело принимает всё более и более забавный оборот. Незнакомец делает выпад в сторону мужчины Яники. Какой-то шелестящий шум: вероятно - это полный неподдельного удивления общий вздох окружающих гостей. Стрибай отводит меч противника в сторону и одновременно бьёт того в колено. Звонкий щелчок. Неизвестный с низким рыком падает на одну ногу и уверенно парирует последующий замах дворянина, направленный то ли в голову, то ли в шею. Велимир резко всаживает врагу каблуком под челюсть и одновременно тыкает раскалённым концом кочерги в пальцы, сжимающие рукоять меча. Угрожающее мужчине Яники лезвие, медленно вращаясь, падает на толстый ковёр. Стрибай, не теряя времени, с разворота бьёт соперника в бок. Накинутый на голову преступника капюшон волнами спадает с золотящихся локонов. Велимир, снова широко размахнувшись, опускает раскалённый металл на спину нападавшего... Сверкающие волосы небожителя... Незнакомец протяжно кричит и падает на живот... Золотко... Стрибай вновь и вновь обрушивает всю мощь своих ударов на беззащитного смутьяна, посмевшего покуситься на высокородное общество... Это же Северьян! Северьян! Северьян!

У Яники будто бы что-то лопнуло в глубинах черепной коробки, резкая, сверкающая боль прошила всю левую половину головы. Девушка, нечленораздельно мыча, вытянула руки и сползла с кушетки, хватая Велимира за ногу:

- Нет... Нет... Нет. Нет. Нет. Нет! Нет! Нет!

Мужчина остановился, удивлённо взирая на голосящую дочь правителя.

- Северь...ян... Северьян! - заплетающимся языком пыталась выговорить Яника.

Когда, чуть погодя, слух и ясное восприятие под действием шока снова вернулись к девушке, она расслышала от искалеченного юноши те самые единственные прощальные слова:

- Проклинаю тебя, тварь! Проклинаю вас всех! Ненавижу тебя! Вы все - пропащие мрази!

***

Мать-королева поёжилась в своём кресле у окна. Нет, пока что ей не было так уж страшно. Конечно, она почти что постоянно мёрзла в последнее время, но дело и не в этом тоже. В покоях на самом деле резко похолодало. Яника внезапно для самой себя вздрогнула от очередного лязгающего удара тарана.

- И-и р-раз! И-и два-а!

Хотя женщина уже очень плохо видела, но, тем не менее, она уловила какое-то движение у себя над головой. Из мрака, сокрывшего в своих бездонных глубинах потолок, словно вынырнула голова, ещё более чёрная, чем темень вокруг неё. Затем из-под тяжёлого покрова мглы высвободилась болезненно худая и неестественно длинная рука. За ней показались настолько же пугающими своими пропорциями ноги. Тварь оттолкнулась от потолка и медленно и беззвучно опустилась прямо перед Яникой. Пронизывающий холод насквозь пробрал королеву до самых костей, влажный пар вырывался из её рта. Зеркало у стены покрылось витиеватой изморозью. Удары ломящихся солдат приглушённо раздавались будто бы за тысячу шагов отсюда. Сейчас женщине стало действительно страшно. Она не могла сказать - стоит ли перед ней дух кого-то из пострадавших тем или иным образом во время её беспечных развлечений, или же это воплотившееся средоточие всей совокупности её прегрешений. Но, пожалуй... Как заявила бы Яника тридцатилетней давности: «Теперь куда как интересней!»

- Что ж, ты собираешься опередить мальцов за дверью? Это их так раздосадует, - прокряхтела женщина.

Силуэт безмолвствовал. Мёртвым нельзя говорить с живыми.

- Я хочу увидеть твоё лицо. Я имею право рассмотреть свою смерть. Таковы законы Небесного Племени.

Устрашающая фигура изгорбилась над королевой, подставляя свою голову под льющийся в окно лунный свет. Яника, подслеповато щурясь, вытянула руку и ухватила ладонью подбородок твари, приближая её лик к своим глазам. Пальцы коснулись ледяного металла... Это же броня. Он весь, стало быть, укрыт доспехами... Женщина ухватилась за край шлема, аккуратно стягивая его с головы нечисти...

***

Глупый дурёха. Северьян умер в темнице через несколько дней после того, как Велимир переломил ему хребет на званом ужине. Естественно, у него не было никаких шансов в противостоянии с одним из самых прославленных мастеров меча во всей стране. Янике так и не хватило духу появиться у него на глазах. Она чувствовала себя полностью разбитой и опустошённой в течение месяца после происшествия. Не выходила за пределы замковых стен, а пить стала даже ещё больше. Такого с «Сукой с Красного Холма» прежде не случалось. Велимир так и не был удостоен каких-либо разъяснений насчёт того, что же делало в глазах Яники настолько особенным этого мальчишку. Хотя он, конечно же, в общих чертах догадывался о том, что их могло связывать. Различных вариантов было не так уж и много.

- А как я должен был поступить? Ты слышала, какими обвинениями он сыпал в присутствии остальных? Какие непростительные слова срывались с его грязных губ? Ты сама видела, что я поначалу пытался дать ему шанс. Но после того как он потянулся к мечу... Меня ли одного он собирался выпотрошить? - задавал резонные вопросы Велимир.

Янике от этого ни капли лучше не становилось. Но время, как говорят, излечивает. Мало-помалу, шаг за шагом, но стараниями отца, братьев и своего ухажёра, девушка вновь ожила, расцвела и занялась тем единственным, что у неё получалось лучше всего: влилась в круговерть попоек, азартных увеселений, мимолётных связей, беспредметных диалогов с напыщенными выскочками и череды воссоединений-расставаний с Велимиром.

Но обитатели Янтарных Палат рано или поздно снисходят до отвешивания заслуженных оплеух своим подопечным. Для Яники это случилось достаточно рано.

Руслан Белый умер в почтенном возрасте, оставив после себя добрую память и целую плеяду великих деяний, но так и не дождавшись образумления своей непутёвой дочери. Яника лила горячие слёзы и просила прощения, проведя всю ночь рядом с телом отца на Курганах. После этого Янику начало разносить. Приятная полнота стремительно превратилась в безобразные бёдра, обвисшую грудь и бесформенные бока с животом. Одновременно с этим начались первые трудности с ногами и спиной. Велимир ещё какое-то время для приличия терпел рядом с собой эту немало раздобревшую корову, а потом красиво и галантно распрощался и обратил свои взоры на более лакомых и упругих дворянок. Под давлением придворных лекарей Янике пришлось полностью завязать с выпивкой и целиком перекроить набор блюд на обеденном столе. Не сказать, что это сильно помогло женщине в её беде.

Ставший во главе государства Савел, приложив неимоверные усилия, убедил-таки сестру в необходимости брака с Лесем Крутобокой - крупным северным волостелем, в преданности которого у правителя были сомнения. Савел таким образом хотел приблизить поближе к телу подозрительного высокопоставленного подданного, а заодно и закрепить навязанное родство браком по расчёту. От Яники не требовалось любить мужа, нужен был лишь общий ребёнок. Первые преждевременные роды окончились выкидышем. Вторым ребёнком оказался чудный голубоглазый мальчик, названный Романом, который оказался не слишком-то и нужным ни отцу, ни матери. Лесь постоянно ходил налево, Яника, несмотря на свою внешность, также не испытывала недостатка в тайных поклонниках, рассчитывавших на те или иные привилегии в награду.

Среди обитателей Красного Холма поползли упорные слухи о появлении в стенах замка страхолюдной чёрной фигуры, несущей дурные знамения, сеющей душевные болезни и чуть ли не заставляющей кур склёвывать свои же яйца. Дочь Руслана и сама порой просыпалась с колотящимся сердцем от ощущения тяжёлого взгляда кого-то невидимого на себе. Иногда, в глубокой полудрёме, ей казалось, что кто-то становится ей на грудь и со всей силы давит на неё, не давая женщине вздохнуть. Несколько раз призывались жрецы, которые совершали обряды очищения места от всякого зла, но люди утверждали, что продолжают видеть «Нечисть Красного Холма».

Затем случилась большая беда: во время соколиной охоты, застигнутые буйной непогодой в горах, одновременно погибли под сошедшим селем Михай с Савелом. Из детей у почивших близнецов остался только лишь малолетний сын последнего правителя - Устин. Янике довелось стать королевой-регентшей при несовершеннолетнем племяннике. Эта ноша была ей не по плечам, у неё не было никакого опыта, ни желания связываться с чем-либо подобным. На самом деле, находясь в тени государыни, в это смутное время страной на равных правах верховодили главнокомандующий войск, управляющий монетного двора и глава тайного сыска.

Народ роптал. Жречество хоть и выказывало явного недовольства Яникой, но оставалось крайне недовольным исходами своих гаданий в каменных кругах и всё чаще и чаще случавшимся непринятием жертв, преподносившихся богам-зверям Небесного Племени.

И тогда на земли королевства опустился мор. Говорили, что он густым и горячим туманом пришёл с южных морей. Он выкашивал людей целыми деревнями, оставляя за собой огромные смердящие костры сваленных с одну гору изъязвлённых трупов.

- Это всё королева-шаболда! Это клятая Яника на нас навлекла вышний гнев! - гулял по городам и весям гневливый трезвон простого люда.

Правительница отправила Романа, как можно дальше от болезных подданств - на малую родину своего мужа. Устин к тому времени уже подхватил заразу. Спустя неделю, он преставился. Яника Белая и Роман Белый остались единственными законными наследниками всего правящего рода. Через два года, так не добравшись до крайних северных подданств, мор пошёл на убыль. Государыня и сама переболела, полуослепла и потеряла большую часть зубов впоследствии, но зачем-то чудом выкарабкалась, чем лишний раз дала повод для новых кривотолков, утверждающих, что «Яника-то с тёмной силою, ишь как трётся».

Роман вырос крайне себялюбивым, умным не по годам и своевольным стервецом, на которого ни мать, ни отец не имели никакого влияния. После его вступления на престол, страна застонала в ежовых рукавицах внука Руслана. Себе в жёны он взял Иолу - хорошенькую дочку помещика из не самых высоких сословий. Со временем, в браке, улыбчивая и искренняя девчушка превратилась в забитую и немногословную женщину, усвоившую, где находится её шесток. Иола Белая всем сердцем ненавидела свою фамилию, своего мужа, свою свекровь и любые упоминания об их проклятом роде.

Умер Лесь. Яника самоустранилась от любых государственных дел и удалилась на вершину башни, где ей суждено коротать остатки своих дней, окончательно закрепившись в народной памяти, как «Сука с башни», как «Свинья в облаках».

В двадцать восемь лет от роду, в самом расцвете сил от «губительного перенапряжения и сопутствующего истощения сердечной мышцы» скоропостижно покидает этот мир Роман.

Законная власть возвращается в руки матери-королевы. Но ненадолго. Иола и подавляющее число армейских полков за её спиной не собираются ожидать того момента, когда «Сука с башни» естественным путём соизволит отправиться вслед за сыночкой.

В последние дни перед ожидающимся штурмом Красного Холма Яника много размышляла о том, что, наверное, не осталось такой напасти, которая за эти годы не свалилась бы на род Белых. А также о том, что, похоже, жизнь прожита зазря...

***

Из-под чёрного шлема, коснувшись перекрученных болезнью пальцев правительницы, осыпались золотящиеся, переливающиеся во тьме волнистые локоны. От них разливалось тусклое сияние и веяло нежным теплом. За минувшие десятилетия Яника почти совсем позабыла облик Северьяна. Но сейчас перед ней он - такой молодой, зеленоглазый небожитель, совсем, как тогда в летнем домике... И он улыбается... Он берёт в свои руки распухшие пальцы Яники и подносит их к губам...

- Северьян... - только и может выдохнуть с подбирающимся к горлу комом правительница.

Юноша молчит. Мёртвым нельзя говорить с живыми. Яника ещё раз оглядывает его пугающие руки, нечеловеческие ноги и ссутулившееся тело, так резко дисгармонирующие с прекрасным, свежим лицом мальчишки. Вероятно, ему тоже довелось перенести многие лишения, прежде чем оказаться тут...

***

- Я всем сердцем хочу исправить содеянное, старец, - пересохшими губами прошептал Северьян.

- Ты на самом деле проклял их всех? Даже её?

- Да.

- Ты сделал это искренне? С настоящей злобой, охватившей твою душу?

- Да... Я думаю, что так.

- Ты совершил большую ошибку, Северьян, - вздохнул жрец. - Ты взял на себя большой грех.

- Я потерял голову от отчаяния. Нет, это не оправдание. Мной забавлялись. Она играет всеми вокруг себя. Я думал... Не знаю, о чём я думал. Хотел отомстить. Хотел отбить её у всех её любовниц и любовников. Хотел сказать ей так много всего... Но вышло... Вот так... Такую чушь несу...

- Я понимаю тебя. Но ты прав - это ни в коей мере не оправдание. Ты утратил власть над своими чувствами, ты посмел, обуреваемый тёмными мыслями, грозить тем, на что имеют право только боги.

- Но сейчас я почти на ступенях Янтарных Палат и... Я понимаю, что люблю её всем сердцем. До сих пор. Несмотря ни на что. Я пытался ненавидеть. Искренне пытался. Не вышло. Моё прощение - оно имеет какое-то значение теперь?

- Нет, Северьян. Одного твоего прощения отныне недостаточно. А кто простит тебя? Но каждый имеет право на полное искупление, насколько бы тяжёлый камень не тянул его душу вниз. Только ты сам можешь попытаться отвести своё проклятие от любимой. Это должно хотя бы немного, но умилостивить богов. Ты понимаешь, о чём я говорю... Твой прах не вознесётся в небо вместе с языками погребального костра. Янтарные Палаты могут подождать. Мы захороним твоё тело нетронутым. И во время обряда, который мы проведём над твоим курганом, будут звучать совсем не прощальные песни. Что скажешь, Северьян?

- Я готов... Ради Яники... Ради себя...

***

- И-и р-раз! И-и два-а!

Мать-королева снова и снова проводила ладонями по тёплым и нежным щекам и подбородку Северьяна. Она до сих пор не могла поверить, что мёртвый может оказаться даже более живым, чем те, кого ещё носит земля. Яника жадно запускала пальцы в такие родные золотящиеся вихры, волнующиеся над чёрными наплечниками.

- И-и р-раз! И-и два-а!

Горячие слёзы оставляли тёмные точки пятнышек на бесценных королевских шелках. Никто из тех, кто ранее пламенно заверял Янику в своей бессмертной любви, не пришёл сейчас, чтобы защищать свою правительницу, свою любимую женщину в этой заведомо проигрышной схватке. Ни один хладнокровный полководец, ни один разудалый щёголь, ни один благородный дворянин. Она и не ожидала никого. Только лишь Северьян, спустя целую вечность, возвышается перед ней.

- И-и р-раз! И-и два-а!

Конечно же, жрецы не могли очистить Красный Холм от какого-либо зла. Потому как зла не было. Юноша сам принял на себя весь удар своего же проклятья и нёс на себе его груз до сего дня. Постоянная борьба с ним исказила его черты, изуродовала облик, пропитала броню несмываемым мороком. Но глубины его души продолжали сверкать и источать нежность даже под этим гнётом.

- И-и р-раз! И-и два-а!

Одна из дверных створок с надсадным скрежетом вылетела в верхней части вместе с удерживающей её петлёй.

Неестественно худые руки с хищными пальцами нежно и участливо сжимали ладони Яники. Воронёный металл доспехов, казавшийся поначалу леденящим и высасывающим жизнь, дарил уверенную твёрдость на ощупь, а из его сочленений просачивалось животворное тепло.

- И-и р-раз! И-и два-а!

С сочным треском по дверному запору пробежала извилистая трещина.

Не было никаких тёмных сил, приходивших еженощно за Яникой. Лишь только сама же она терзала себя призраками своего прошлого. Когда правительница с выпрыгивающим из груди сердцем, взмокшая, в очередной раз вскакивала на кровати, её незримый страж ласково освежал женщину успокаивающими, едва уловимыми дуновениями, уносящими с собой её тяжёлые мысли. Когда мать-королева опять задыхалась во сне, ощущая сквозь дрёму тяжесть, стискивающие лёгкие, именно Северьян припадал щекой к груди Яники, нашёптывая облегчивающие заговоры.

- И-и р-раз! И-и два-а!

Двери не обрушились до сих пор просто каким-то чудом.

Юноша аккуратно высвободил руки из истово жаждущих человеческого тепла ладоней женщины и, угрожающе развернувшись к практически пробившим себе проход солдатам, вновь сокрыл рассеянное сияние своих золотых волос под глухим железом шлема.

- И-и р-раз! И-и два-а!

На справедливый суд всемогущих богов-зверей Яника и Северьян отправятся вместе, крепко-накрепко взявшись за руки. Верный страж покоя королевы беззвучно извлёк изогнутое лезвие из ножен.

Следующий удар бронзового наконечника тарана перекосившиеся двери уже не выдержали...