В автобусе было душно и очень тесно. Его зажали со всех сторон, и он уже сто раз пожалел о том, что решил поехать на очередной прием к врачу ранним утром. Он ехал и думал о том, что совсем, казалось бы, недавно, а на самом деле семьдесят лет тому назад, он ездил на автобусе в школу. А потом началась война. Он не любил вспоминать то, что он пережил там, зачем ворошить прошлое. Но каждый год двадцать второго июня он запирался в своей квартире, не отвечал на звонки и никуда не ходил. Он вспоминал тех, кто ушёл с ним добровольцем на фронт и не вернулся. Война была для него и личной трагедией: во время боев под Москвой и Сталинградом погибли его отец и старший брат.

Сейчас это казалось таким далёким, что будто бы и не было совсем этой проклятой войны. Но рана была слишком глубокой, чтобы забыть об этом так быстро.

Был в его жизни один случай, который он тоже не мог забыть и простить себе. Он ехал на автобусе в школу (он тогда учился в третьем классе), был теплый весенний день, он сел на последнее свободное место, отвернувшись от старика, который беспомощно облокотился о поручень у дверей. Он не видел, где сошёл старик, но почему-то весь день потом вспоминал о нём, и острая поздняя боль раскаяния пронзила его душу. «Почему я не уступил ему место?» – этот вопрос терзал его день изо дня. Потом постепенно это постыдное воспоминание ушло на задний план, но время от времени возвращалось как укол совести, как руководство к правильному поведению, к уважению старших и поклону их опыту и седине.

Теперь, когда он сам стал таким же немощным стариком, ему было до слез обидно, если он видел неуважительное отношение к людям пожилого возраста, к ветеранам, которые потом и кровью заслужили победу и право на жизнь и свободу для своих потомков.

Автобус остановился на остановке, пассажиры начали выходить, стоять стало свободнее. Вдруг к нему подошел мальчик лет десяти и сказал: «Садитесь, дедушка, на мое место, я вижу, как Вам тяжело стоять». У старика навернулись слёзы на глаза. Это были одновременно и горькие, и сладкие слёзы. Они горчили потому, что совесть опять напомнила случай семидесятилетней давности, они радовали и согревали сердце потому, что он, глядя на этого мальчика, верил, что не всё потеряно для русского человека.