(Это все НЕ МОЁ, а с сайта газеты Вечерний Брест. Читайте там.

(Автор - ВАСИЛИЙ САРЫЧЕВ http://www.vb.by/projects/oldbrest/)

Вещь необыкновенная! Статьи постепенно собираются, и выходят отдельными книгами.(Очень много неизвестных и трагических историй. Захватывает.)

Часть 1 : https://pikabu.ru/story/istoriya_bresta_148ne_bogi_gorshki_o...

В последнем апрельском номере 1942 года газета гебитскомиссариата «Наше слово» оповестила читателей, что 25-го числа в Брест приехал епископ Юрий, назначенный в округ «администратурой Украинской автокефальной православной церкви на освобожденных землях Украины» и впоследствии выбравший местом своего постоянного пребывания Кобрин. В воскресенье, 26 апреля, в соборе прошло праздничное архиерейское богослужение, во время которого епископ Юрий произнес короткое слово, а на следующий день он с представителями Украинского комитета самопомощи в Бресте д-ром Гнатовым и инж. Гноевым был принят заместителем гебитскомиссара д-ром Бригеманом.

За вряд ли замеченным горожанами назначением стояли события глобального толка, разобраться в которых нам помогут труды известного петербургского ученого, исследователя истории церкви Михаила Шкаровского, работавшего помимо отечественных источников с материалами немецких и американских архивов.

Из всех занятых немцами территорий наиболее запутанная религиозная ситуация сложилась на Украине, к которой, как известно, были отнесены Брест и южные районы области. В оторванности от Московской патриархии здесь возникли две враждующие между собой ветви православной конфессии, а силы влияния находились не только в Берлине и Москве, но также в Ровно, Варшаве и Минске. На всем протяжении оккупации не прекращалось противостояние Украинской автономной церкви (основывавшей свое каноническое положение на решении Всероссийского поместного собора 1917-1918 гг. о создании Украинской автономной церкви в составе Русской) и националистически настроенной автокефальной, принципиально отвергавшей всякую связь с Московской патриархией. Немцы внимательно отслеживали эту борьбу, фиксируя в донесениях малейшие изменения статус-кво и по необходимости подбрасывая в огонь дровишек.

А начиналось так. После нападения Германии на Советский Союз экзарх западных областей Белоруссии и Украины митрополит Николай оказался отрезан фронтом, и в июле 1941 года экзархом православной церкви в Белоруссии был назначен архиепископ Пантелеймон, помимо которого на территории республики находился еще только один иерарх – также прорусски настроенный епископ Брестский Венедикт (Бобковский).

Но то Белоруссия. На Украине, в оккупированных областях, 18 августа 1941 года православные епископы провели собор в Почаевской лавре, где провозгласили создание украинской автономной православной церкви во главе с архиепископом Алексием (Громадским), впоследствии возведенным в сан митрополита. Алексий объявил о намерении не возобновлять свое подчинение митрополиту Варшавскому Дионисию, желавшему распространить свою юрисдикцию на всю Украину.

Глава автокефальной православной церкви в Генерал-губернаторстве митрополит Дионисий, как бывший руководитель Польской православной церкви, видел за собой право распоряжаться церковными делами в Белоруссии и на Украине. Но, несмотря на негативное отношение к владыкам Пантелеймону и Венедикту, германские власти сочли нежелательным установление контроля над Белорусской православной церковью со стороны Дионисия и укоротили аппетиты польского митрополита.

В этих условиях Дионисий не признал автономную церковь и в качестве ответного хода благословил возрождение антимосковской автокефальной украинской церкви (официально будет восстановлена на соборе епископов 7-10 февраля 1942 года в Пинске). Для управления церковью на Украине он назначил администратором епископа Луцкого Поликарпа (Сикорского), которого возвел в сан архиепископа. В мае 1942 года архиепископу Поликарпу был присвоен титул митрополита Киевского, но жить он остался по-прежнему в Луцке.

Одно из первых открытых столкновений интересов произошло в наших краях. Архиепископ Полесский и Пинский Александр (Иноземцев), отправленный на покой в мае 1941 года, с приходом вермахта вновь вступил в управление епархией. После передачи территорий в состав рейхскомиссариата «Украина» архиепископ, объединив усилия с националистическими течениями, включился в работу по воссозданию автокефальной Украинской православной церкви и в конечном итоге стал ее основателем на пару с епископом Луцким и Ковельским Поликарпом. При этом архиепископ Александр стал претендовать на приходы Брестской области, которыми управлял оставшийся на территории оккупированной Белоруссии епископ Брестский Венедикт.

В сообщении службы безопасности СД от 10 сентября 1941 г. говорится о конфликте, возникшем в связи с попытками украинской стороны в Бресте использовать автокефальную церковь для украинизации других национальных групп. Согласно циркуляру митрополита Дионисия к епископам Поликарпу и Александру, в Полесье следовало ввести в богослужения украинский язык вместо церковнославянского. Большая часть духовенства этому воспротивилась и желала остаться под управлением епископа Венедикта. В сообщении отмечалось также, что из-за новой границы связи епископа Венедикта с брестскими священниками очень затруднены, и Луцкий епископ имеет явно больше возможностей, но с обеих сторон предпринимаются попытки оказать влияние на духовенство и население через циркуляры и воззвания.

Автономная церковь и автокефалия активно посвящали новых епископов, число которых довольно скоро составило почти по два десятка с каждой стороны, и одновременно укрепляли основание пирамиды, готовя пастырей для новых приходов.

Из газеты «Новое слово» за 31 мая 1942 года:

«Полесская духовная консистория сообщает, что с 15 июня 1942 года в Пинске при консистории будут открыты епархиальные курсы по подготовке священно-церковнослужителей (6-месячные для священников и 3-месячные для псаломщиков).
Плата за обучение – 30 рейхс-марок (или 300 карбованцев) в месяц. Кроме того, на организационные нужды взимается одноразовая плата в размере 20 рейхсмарок (или 200 карбованцев)».

Борьба иерархов автокефалии и автономной церкви шла по нарастающей. Согласно сводке СД, 17 ноября 1941 года епархиальное управление Полесья, возглавляемое архиепископом Александром, издало распоряжение священникам не поминать за богослужением митрополита Пантелеймона и епископа Венедикта, объявив их ни много ни мало коммунистическими агентами.

25 февраля 1942 г. архиепископ Поликарп, назначенный митрополитом Дионисием администратором автокефальной церкви, обратился с личным посланием к епископу Брестскому, извещая о своем назначении и прося передать управляемые епископом Венедиктом приходы архиепископу Александру.

В ответном письме кандидатура архиепископа Александра категорически отвергалась. Венедикт рекомендовал назначить в Брест епископа Иоанна (Лавриненко), принадлежавшего к украинской автономной церкви, входящей в состав Московской патриархии и отвергавшей власть администратора – для Поликарпа такое назначение было неприемлемо. Но в итоге именно Иоанн стал епископом Брестским (любопытно, что в госархиве Брестской области хранится дело по обложению налогами его торговли овощами с 28 октября 1943 по 4 мая 1944 года – жизнь была явно не сахар, а без отметки в финансовом отделе управы любая торговля на рынке считалась незаконной).

Впрочем, высокий полесский иерарх Брест тоже не минул. Из газеты «Новое слово» за 16 октября 1942 года, раздел «Городская хроника»:

«7 октября проездом из Луцка в Пинск в Бресте остановился митрополит Пинский и Подольский Александр. Высокого гостя на вокзале встретили представители брестского духовенства, УДК (Украинского комитета самопомощи) и общественности. Гость переночевал в помещении настоятеля собора о. Ст. Жуковского и рано утром выехал в Пинск».

(Это все НЕ МОЁ, а с сайта газеты Вечерний Брест. Читайте там.

(Автор - ВАСИЛИЙ САРЫЧЕВ http://www.vb.by/projects/oldbrest/)

Вещь необыкновенная! Статьи постепенно собираются, и выходят отдельными книгами.(Очень много неизвестных и трагических историй. Захватывает.)

Война шла без правил и по всем фронтам. Не менее отчаянно, чем в окопах, велись боевые действия в конструкторских бюро, на дипломатических раутах, на концертных и съемочных площадках... Кремль и рейх состязались в искусстве организации тыла, подъеме патриотического духа, науках ненависти и любви. Понятно, что в ходе тотального сражения ни нацисты, ни коммунисты не могли упустить вопрос веры.

Последовательный довоенный борец с религией Сталин после нападения Германии быстро смекнул: продолжать партию в том же духе – что добровольно отдать противнику ладью. Его знаменитое первое военное выступление по радио 3 июля 1941 года не случайно открывалось библейским обращением: «Братья и сестры!» Дальше – больше: последовали шаги по замирению с высшими церковными иерархами и значительные послабления в вопросах свободы вероисповедания.

Держал ли вождь такой вариант заблаговременно или сориентировался по обстановке, мы не знаем. В чем немецкий фюрер уступал своему сопернику и учителю, так это в умении держать мысли глубоко в голове, а язык за зубами. «Античность была куда лучше нынешних времен, поскольку не знала ни Христа, ни сифилиса... – философствовал Гитлер. – По своему происхождению эта религия – еврейская, вынуждающая людей гнуть спину по звуку церковного колокола и ползти к кресту чуждого Бога».

Молодой чиновник Генри Пикер, которому было поручено стенографировать высказывания фюрера в неформальной обстановке, в 50-е годы выпустил книгу «Застольные разговоры Гитлера». «Последняя великая задача нашей эпохи заключается в том, чтобы решить проблему церкви. Только тогда германская нация сможет быть совершенно спокойна за свое будущее... Нужно подождать, пока Церковь сгниет до конца, подобно зараженному гангреной органу. Нужно довести до того, что с амвона будут вещать сплошь дураки, а слушать их будут одни старухи. Здоровая, крепкая молодежь уйдет к нам».

Тем не менее «промежуточная стадия» в антицерковной политике рейха протянулась до конца войны. Уже спустя месяц с небольшим после нападения на СССР Гитлер издал секретный приказ, запрещающий внутри Германии любые мероприятия против церкви, а в отношении восточных территорий первые циркуляры по вопросам веры появились и того раньше – еще до начала захвата.

Из приложения к указу шефа Верховного командования вермахта Кейтеля от 19 мая 1941 года: «Большая часть русского населения, особенно обнищавшее от большевистской системы сельское население, внутренне отрицательно относится к большевизму. В небольшевистских русских людях национальное сознание связано с глубоким религиозным чувством. Радость и благодарность за освобождение от большевизма часто будут находить выражение в церковной форме. Не следует препятствовать или мешать благодарственным богослужениям или процессиям».

В отношении Русской православной церкви берлинские стратеги задумали не читаемую простыми верующими цель – раскол на ряд враждующих между собой течений. Другим намерением было пропагандистское использование стихийного религиозного возрождения в оккупированных местностях.

Рейхсминистр восточных территорий Альфред Розенберг написал инструкцию для первых лиц оккупированных областей, согласно которой «перед рейхскомиссаром не стоит задача ни оживления вытесненной церковности, ни продолжения осуществления прежней большевистской установки на ее искоренение. Следует предоставить возможность существования конфессиональных объединений, однако без государственной поддержки».

Приказ Кейтеля от 6 августа 1941 года фактически дублировал тот же тезис для вермахта: «Религиозную или церковную деятельность не следует ни поощрять, ни препятствовать ей. Военнослужащие вермахта должны, безусловно, держаться в стороне от таких мероприятий». Второй тезис Кейтеля был таким: «Духовная опека по линии вермахта предназначена исключительно для германских военнослужащих. Священникам вермахта следует строго запрещать любые культовые действия или религиозную пропаганду в отношении гражданского населения».

Военное богослужение в оккупированной восточной зоне допускалось в качестве полевого и никак не в бывших русских церквах. Эту сторону жизни иллюстрирует фото, на котором священник отправляет обряд подразделению «хиви» – т. н. «добровольных помощников» из пленных красноармейцев-славян, получавших вспомогательные должности в немецкой армии (конюхи и санитары, саперы и водители, подносчики снарядов и военные строители).

Разделяй и властвуй – универсальный принцип всех узурпаторов и завоевателей – Гитлер использовал и в религиозном вопросе, задумав противопоставить скрепляющей силе православия принцип дробления церквей. В записях Г. Пикера есть такое его высказывание: «В наших интересах, чтобы в каждой деревне была собственная секта со своими представлениями о Боге».

В русле такого тезиса ведомство Розенберга поддержало тех православных иерархов в Украине, Белоруссии и Прибалтике, кто выступил против Московской патриархии с намерением образовать автокефальные, т. е. независимые, церковные организации. На территории рейхскомиссариата «Украина», к которому был отнесен Брест, пошла работа по созданию Украинской автокефальной православной церкви.

Продолжение следует.

(Это все НЕ МОЁ, а с сайта газеты Вечерний Брест. Читайте там.

(Автор - ВАСИЛИЙ САРЫЧЕВ http://www.vb.by/projects/oldbrest/)

Вещь необыкновенная! Статьи постепенно собираются, и выходят отдельными книгами.(Очень много неизвестных и трагических историй. Захватывает.)

Часть 1: https://pikabu.ru/story/istoriya_bresta_144istoriya_gali_kur...

Часть 2: https://pikabu.ru/story/istoriya_bresta_145istoriya_gali_kur...

Часть 3: https://pikabu.ru/story/istoriya_bresta_146istoriya_gali_kur...

Первое в своей жизни Рождество Галя отпраздновала в школе в январе 1942 года. В СССР, где солировал Союз воинствующих безбожников (96 тысяч первичных ячеек по состоянию на 1940 год), праздник был под запретом. Девочка и Новый год по Рузаевке помнила праздником без размаха: 1 января было в стране обычным рабочим днем, а елку как атрибут разрешили специальным указом всего за несколько лет до войны.

Тем диковинней была для нее установленная в школе лесная красавица. Ученики водили хоровод и играли в предложенные учителями игры. Был здесь и отец Митрофан с матушкой и детьми, праздновавшие вместе со школьниками.

19 января настало Крещение. Процессии из обеих церквей двигались к Мухавцу, как тогда говорили, «на иордань». Были приготовлены мостки, прорублена купель. Отец Митрофан ее освятил, проведя молебен, были выпущены голуби, немцы салютовали залпом из карабинов, и началось купание. Зевак было много больше, чем отважных ныряльщиков. К местным присоединились завоеватели. Немецкие любители моржевания приезжали в колесных бричках. После окунания гогочущие приятели заворачивали их в шубы, давали шнапс и увозили обратно.

Еще одним церковным праздником, запомнившимся маленькой восточнице Гале Курзовой, была Пасха, накануне которой в церкви святили куличи и причащали. Всенощной из-за полицейского (в прижившейся послевоенной терминологии – комендантского) часа не было.

Неделей раньше, в вербное воскресенье, дети хлестали друг дружку веточками, приговаривая слова, казавшиеся Гале магическими: «Вербохлест, бей до слез».

Наконец, на августовский Спас люди стояли на службе с колосьями и зажженными свечами, и это трогательное зрелище также сохранила детская память.

Мало кто из верующих задумывался о далеко идущих планах нацистских вождей в организационном и пропагандистском использовании религиозного возрождения на оккупированных территориях. Население интересовала возвращенная возможность посещать церковь, слушать проповеди, отправлять обряды – люди в большинстве своем понятия не имели, к Русской православной церкви организационно относится их приход или переподчинен Автокефалии. За три года оккупации на занятых немцами восточных территориях было восстановлено более 40 процентов от дореволюционного числа церквей, открылось под тысячу храмов, было воссоздано почти 60 монастырей.

В следующей главе мы отступим от истории девочки-восточницы и попробуем разобраться в структурных изменениях, которые Берлин уготовил православной конфессии на территории рейхскомиссариата «Украина».

(Это все НЕ МОЁ, а с сайта газеты Вечерний Брест. Читайте там.

(Автор - ВАСИЛИЙ САРЫЧЕВ http://www.vb.by/projects/oldbrest/)

Вещь необыкновенная! Статьи постепенно собираются, и выходят отдельными книгами.(Очень много неизвестных и трагических историй. Захватывает.)

Часть 1: https://pikabu.ru/story/istoriya_bresta_144istoriya_gali_kur...

Часть 2: https://pikabu.ru/story/istoriya_bresta_145istoriya_gali_kur...

Сестра Лида сидела с маленьким, и семью тянула в основном мама. 49-летняя Матрена Васильевна на первых порах стирала местным белье, убиралась, ходила с Галей просить по деревням. А после, осмотревшись, стала делать то, что лучше всего умела – нанялась батрачкой на уборку урожая. Крестьянский труд она знала от и до, и первые же хозяева, получив подспорье, с такой помощницей не расставались, сезонно звали на всем протяжении оккупации.

Восьмилетняя Галя, взяв в компаньонки Галю Тимонову, попробовала ходить с котомкой без мамы, но в Задворцах их забросали камнями, а хозяин еще и спустил собак.

Где-то убудет, а где – прибудет. Раз на базаре Лида встретила молочницу, обслуживавшую Семикиных до войны. Женщина предложила брать у нее в Козловичах молоко на реализацию, оплата – натурой. Опробовала маршрут мама, а потом все лето ходили две Гали с мешками через плечо. Девочек всякий раз ждали две тарелки забеленного щавелевого супа с картошкой, и пока они подкреплялись, хозяйка готовила каждой по четыре литра молока: три на реализацию и четвертый в качестве вознаграждения.

Осенью из деревни доставили на возу мамин расчет – картошку, муку, сало... Всю зиму с этого жили. Игорек чуть подрос, окреп на молоке, и Лида тоже смогла найти приработок – убирала в кафе на Пушкинской. Жить стало веселей.

С местными тоже притерлись, хотя братскими отношения не назовешь, слишком были разные. Бытовая деталь: восточники не считали за грех поработать в воскресенье, а местные не спускали, делали замечание: управляйтесь в течение шести дней, а в седьмой не смейте...

Галя адаптировалась быстрее, в общении со сверстницами освоила польскую речь, а маме все давалось непросто. Но в деревне к ней относились с уважением, там больше ценили язык труда.

Осенью сорок первого Галя пошла в первый класс. Форма, прописи – все осталось в Рузаевке. Когда стало известно, что немцы открывают школу, мама попросила у крестьян в качестве платы свиток льняных домотканых полотенец, выкрасила их в темно-синий цвет и сшила платьице, а фартучек из куска старой материи.

Мама отвела Галю в школу № 1 – каменное здание бывшей русской гимназии на теперешней Куйбышева. Здесь девочка окончила первый и второй класс, а в третьем (1943 год) школу переселили на Граевку. Прозанимались еще с полгода, и всех распустили.

Но вернемся в 1941-й. Учебники использовали старые, советские. Класс большой, человек сорок, больше восточников. Было немало еврейских детей, и после создания гетто класс заметно поредел.

Первую учительницу звали Зоя (отчество не отложилось), красивая молодая девушка, русская из местных. Проработала недолго и из школы ушла. Другие учителя – в годах, в основном из русской гимназии.

В первый день занятий всю школу, с первого по четвертый классы, повели в Свято-Николаевскую церковь, где был совершен молебен. Благословили на учебу и развели по классам.

Предметы: математика, русский, тяжело всем дававшийся украинский, естествознание (вел немолодой, очень строгий учитель с усиками Николай Иванович), география, Закон Божий. Последний вел молодой священник отец Митрофан Зноско. Приходил облаченным в черную рясу, красивый, статный. Еще была светлая холщовая ряса – в ней ездил по городу на велосипеде в свободное от службы время.

Он очень много рассказывал обо всем. Объясняя молитвы, связывал их с жизнью. По заведенному порядку перед началом занятий дежурный читал «Отче наш». Из всех преподавателей батюшка был любимый. В отличие от иных сторонников жесткой дисциплины, лупивших по пальцам ребром линейки и ставивших на колени в угол, он давал нравственные уроки, вселял в души добро на всю жизнь. Не раз начинал урок с проповеди: дети, сейчас такая беда, вы можете быть голодными, вам нечего надеть. Но, пожалуйста, любите друг друга. Не стесняйтесь своей изношенной одежды – главное, чтобы она была починенная и чистая.

Учил: имеешь горсть еды, полгорсти отдай другому, и слова о милосердии не были абстракцией. Сама собой сложилась практика, что дети по возможности приносили продукты, которые священник, облачившись в цивильное, вез на велосипеде в лагерь военнопленных во 2-м Минском переулке. Те жили в жутких условиях, и эти яблоки, картофелины или хлеб наверняка поддержали кому-то силы.

Пленных ежедневно гнали на работу. На них было страшно смотреть – измученные, в окровавленных обмотках. В конце колонны тащили на себе больных и раненых. Жители старались как-то облегчить их участь. Соседи Курзовых Мирончуки, люди позажиточнее, отдавали Гале для пленных получаемый по карточкам опилочный хлеб и старую одежду. Дети бросали передачи в колонну, но это было чревато, на какого конвойного нарвешься. Позже в колонне стали назначать дежурного с мешком.

Стук приближающейся колонны в самодельной деревянной обуви – «дровняках» – был слышен издалека. В благодарность пленные делали детям игрушки из деревянных обрезков – кувыркающегося акробата, клюющих курочек, колотящих молоточками мишек – и оставляли на мостовой.

Отец Митрофан жил с семьей в церковном доме. У него была большая личная библиотека. Приглашал детей: приходите, берите что нравится, только после прочтения возвращайте. Мама с Лидой, узнав об этом, попросили через Галю Евангелие. Когда пришла пора отдавать, священник сказал оставить. Это Евангелие с Курзовыми всю жизнь: у мамы, потом у Гали, а теперь перешло к Галиной дочери.

Власти спускали школам свой план по милосердию – заготовку цветков белой акации. Молодые аллеи на Московской очень красиво цвели. Мальчишки половчее взбирались по веткам и обрывали до самых верхушек. Наполняли мешки и передавали немцам – вероятно, на лекарство. Кто-то из ушлых взрослых потом обращал это на пользу своей карьере. Шеф Мотыкальского района Федор Малюта, прежде чем сделаться бургомистром Бреста, два года усердно рекламировал себя на страницах газеты «Наше слово».

Заметка «Украинцы Мотыкальского района немецкому раненому солдату» в номере за 28 июля 1942 года:

«Украинское население Мотыкальского района, на призыв район-шефа п. Ф. Малюты, собрало несколько «метрiв» (укр.) разных садовых и лесных ягод и через Комиссара Брестского округа передало их в распоряжение раненых и больных солдат немецкой армии, что находятся на лечении в брестских госпиталях. Окружной комиссар специальным «листом» (укр.) выразил благодарность украинскому населению Мотыкальского района за проявленное внимание к немецкому солдату».

Продолжение следует.

(Это все НЕ МОЁ, а с сайта газеты Вечерний Брест. Читайте там.

(Автор - ВАСИЛИЙ САРЫЧЕВ http://www.vb.by/projects/oldbrest/)

Вещь необыкновенная! Статьи постепенно собираются, и выходят отдельными книгами.(Очень много неизвестных и трагических историй. Захватывает.)

Начало: https://pikabu.ru/story/istoriya_bresta_144istoriya_gali_kur...

Гале с мамой постелили на полу в кухне. Под утро 22 июня девочка проснулась от ярких всполохов. По крыше будто дробил град. Мама позвала зятя: «Коля, что-то непонятное...» Семикин глянул в окно и сразу все понял. Хотел первым же поездом отправить семью в Москву, снял трубку, а связи нет...

Выскочили на улицу и обнаружили, что, понадеявшись друг на друга, забыли малыша. Вернулись, сгребли, побежали по 17 Сентября (ныне Ленина) – Галя в одном сандалике, мама в панталонах, накинув кофту, с Игорьком в руках... С молодыми потерялись, те рванули в сторону реки, а Галя с мамой – на Гоголя. Девочка теряла по дороге пеленки, что схватила со стула.

Когда пробегали возле парка, мама окликнула бойцов в нижнем белье со скатками, стоявших вдоль забора: «Сынки, что случилось?» – «Тетка, война!» Подсказали, что рядом бомбоубежище, но где там приезжим в панике – бежали в толпе куда бежалось.

На левой стороне Гоголя наугад заглянули в дом: скопище людей – не то молились, не то причитали на непонятном языке, женщины рвали волосы. Курзовы назад, но толпы уже нет, рассосалась или куда свернула. Двинулись наугад, лишь бы не стоять. На Буденного дежуривший у суда милиционер крикнул: «К домам!» – Курзовы шли по центру улицы. Подбежали к нему, милиционер назвал адрес паспортного стола (сейчас площадь Свободы, 8): «Мои живут на втором этаже, скажите жене, что жив, она вас примет». Два шага всего – нашли, забежали во двор, а на крылечке старичок колет дрова на чурочки, не обращая внимания на происходящее. Поднялся и открыл дверь изумленным маме и Гале: «Проше!»

Здесь тоже молились, уже католики. Мама толкнула Галю: давай! Бухнулись на колени, положили Игорька и крестились со всеми, пока не утихло.

На улицах началось мародерство, мешками несли муку, сахар, крупы... Дали маме печенья и конфет «изюм в шоколаде», покормила жвачкой Игорька. Старичок спросил Курзовых, кто, откуда, и взялся проводить – вывел из сквера на главную улицу.

Разбитые витрины, товары на тротуаре – никто уже особо не брал. Было часов 10 утра, город принадлежал немцам. По улицам шли танки.

Дом цел, но без стекол, посечен осколками. У Семикиных побывали мародеры, все перерыто. Молодые уже вернулись, сестра плакала. Появление мамы и Гали сменило эмоции на обратные.

Зятю по понятной причине оставаться в городе было нельзя. Скоренько собрали чемоданы и пошли обратно к старичку-поляку. Тот, оказалось, жил и работал при паспортном столе. Отвел в канцелярию, где можно спать на столах. Прожили там с месяц.

На улице появились полевые кухни, давали похлебку, а позднее для маленьких детей – питание в бутылочках из толокна на воде. Получение отмечали в свидетельстве о рождении.

Из крепости доносились взрывы, а в городе шли облавы на коммунистов и евреев.

Сестру Лиду несколько раз забирали на улице из-за семитской внешности. Соседи кричали маме: «Бабушка, дочь забрали!» На счастье, после замужества Лида так и не обменяла паспорт, и фамилия оставалась девичья – Курзова.

Через месяц Николай нашел новое жилье, помог бывший сослуживец Кребих – дом на Кёнигштрассе (ныне Карбышева), 7, принадлежал его супруге, и она пустила в незанятую двухкомнатную квартиру на втором этаже.

Устроив семью, Николай ушел на восток с Михаилом Крученецким, с которым вместе работали и дружили семьями. Соня Крученецкая родила мальчика почти одновременно с Лидой, и это еще больше упрочило связь.

Лида встретила в городе бывшую соседку Евгению Коробову в положении и без угла. В квартире на Кёнигштрассе стали жить две семьи. С Евгенией пришли ее сестры Нина и Галя Тимоновы, не ко времени приехавшие в гости из Орла. Младшая, Галя, была почти ровесницей Гали Курзовой.

На одной с ними площадке жила семья артистов драмтеатра – актер и оперная певица с маленьким сыном. Одна комната была у них костюмерной. Певица к тому же играла на пианино и брала учеников, в том числе давала уроки пения взрослому мужчине, разучивали арии. Словом, имели доход, а от них перепадало соседям: Галина мама помогала певице по хозяйству. Артиста в 1943 году арестовали немцы, судьба неизвестна, а супруга после войны пела в минском оперном и одна растила сына.

Продолжение следует.

(Это все НЕ МОЁ, а с сайта газеты Вечерний Брест. Читайте там.

(Автор - ВАСИЛИЙ САРЫЧЕВ http://www.vb.by/projects/oldbrest/)

Вещь необыкновенная! Статьи постепенно собираются, и выходят отдельными книгами.(Очень много неизвестных и трагических историй. Захватывает.)

Первый раз Галя Курзова увидела Брест в августе сорокового. Старшая сестра, 18-летняя Лидия, вышла за железнодорожного инженера-связиста Семикина и отправилась с мужем в новоприсоединенные западные края. Писала в письмах столь удивительные вещи, что папа загорелся желанием увидеть все собственными глазами. С собой взял любимицу, семилетнюю Галю.

Дорога была необычной, с остановкой на границе и обходом вагонов бойцами в зеленых фуражках. Проверили папин паспорт и потребовали открыть чемодан с Лидиной любимой антоновкой. Сестра была в положении, и родители хотели ее порадовать.

Дату приезда папа брестчанам не сообщил. Обратной стороной сюрприза стала нужда самим ориентироваться в незнакомом городе. Папа посадил Галю на чемодан в каком-то дворе и обещал скоро вернуться.

Из окон невыносимо пахло жареной рыбой, но этим испытание не кончилось. Галю окружили слетевшиеся откуда-то еврейские, как она позже узнала, дети, одинаково чумазые и бесцеремонные. В упор разглядывали незнакомку, а после стали трогать наряд. Папино возвращение спасло от растерзания ее красное платьице и шляпку с подколотыми цветами.

Прогулка по городу переполнила впечатлениями. Горожане поразили Галю своей нарядностью, особенно мужчины – в костюмах, шляпах. Она сразу смекнула: шпионы.

В Рузаевке ходили попроще, многие не снимали железнодорожной формы: город служил крупным узлом, и добрая треть жителей были так или иначе связаны с дорогой. Отец, диспетчер службы движения, пользовался уважением не за должность. Лида была ему не родной, но это никак не проявлялось. Он взял маму с тремя дочерьми и относился к ним так же, как к двум младшим, родившимся в общем браке.

Первого мужа Матрена Васильевна схоронила в разгар Гражданской, оставшись с девочками двух, пяти и шести лет. Отец построил овдовевшей дочери маленький дом на станции Красный Узел, дал корову, по мешку муки, картошки и сказал: живи. И она выжила, а три года спустя встретила вторую любовь – молодого железнодорожника Володю Курзова. Ему был двадцать один, ей – около тридцати, но злые языки скоро приумолкли. Семья множилась, дети росли в любви и труде, а в доме жило счастье.

И тогда, в августе 40-го, после успешного завершения путешествия по Бресту с поклажей Галю не удивил Лидин восторг. Иначе быть не могло, не отчим – папа приехал!

Всю брестскую неделю любознательный Владимир Никифорович знакомился с городом и брал с собой Галю. Раз, возвращаясь с рынка, зашли в Никольскую церковь, поразившую великолепием, а после увидели костел. Папа спросил у служки разрешения войти, тот сказал, проше пана, предложив снять фуражку.

В честь праздника было выставлено большое распятие, которое входящие омывали водой и целовали ноги. Галя шепотом спросила, что это, папа ответил, распятие Христа, но девочка недослышала. Необычность обстановки и полутьма сильно на нее подействовали, и, когда папа направился к стоявшему в центре ксендзу, Галя бросилась бежать...

Дом нашла неожиданно легко, села на подоконник и расплакалась. Обыскавшего полгорода папу, готового выписать дочке по заслугам, обезоружило ее наивное: «Очень испугалась растяпу». Он обнял Галю, повторил правильное название и просил никогда ничего не бояться, ее всегда защитят папа и советская страна.

По возвращении в Рузаевку эта история всех позабавила, и Галю еще долго дразнили растяпой.

В июне 1941 года настала мамина очередь навестить дочь и родившегося внучка. Семье железнодорожника раз в год полагался бесплатный проезд в любую точку Союза и обратно. Сопровождать маму, раньше никуда из Рузаевки не выезжавшую, отец «поручил» Гале.

В Москве сделали остановку у маминой сестры, кое-что прикупили. Гуляли слухи, что на границе неспокойно, и дядя два дня подряд ходил на Белорусский вокзал узнать обстановку. Возвращался без новостей, и мама с Галей продолжили путь.

Лида с мужем Николаем Семикиным, получившим в Бресте должность в управлении дистанции связи, жили в железнодорожном доме № 106 (сейчас его нет) под мостом, соединявшим нынешнюю Ленина с Мостовой. Вдоль железной дороги тянулась цепочка этих характерных светло-желтых железнодорожных домов.

Игорьку было восемь месяцев, и связанная им молодая чета очень ждала приезда мамы, чтобы вырваться из пеленок и культурно отдохнуть. На неделю после 19 июня (гости прибыли в четверг) Семикины строили большие планы и уже имели билеты на воскресную оперетту «Мадемуазель Нитуш».

От дома Семикиных перейти Каштановую – и уже центр. Вечером 21 июня прогулялись по парку, по 17-го Сентября (нынешняя Ленина). Мама обратила внимание, что на многих столбах копошатся монтеры. Спросила у зятя, тот пожал плечами: наверное, так надо…

Продолженин следует.