В связи с событиями на Юго-Востоке роман «По ком звонит колокол»/ Хемингуэй - очень актуален!
Сейчас русские добровольцы вновь, как и их предки, вступили в борьбу с фашизмом и оказывают братскую помощь Юго-Востоку! Слава этим бойцам за свободу!
Подчиняться власти легче, чем воевать с ней.
И вновь звучит тема долга каждого человека. Джордан говорит себе: "Каждый делает, что может. Ты ничего уже не можешь сделать для себя, но, может быть, ты сможешь что–нибудь сделать для других". Он остается на верную смерть, решая прикрыть отступление своих товарищей. Глядя в глаза смерти, Джордан подводит итог прожитого. II итог этот оказывается жизнеутверждающим; "Почти год я дрался за то, во что верил. Если мы победим здесь, мы победим везде. Мир — хорошее место, и за него стоит драться, и мне очень не хочется его покидать. И тебе повезло, сказал он себе, у тебя была очень хорошая жизнь... У тебя была жизнь лучше, чем у всех, потому что в ней были эти последние дни. Не тебе жаловаться". Таким светлым аккордом Хемингуэй заканчивал роман "По ком звонит колокол". Эпиграфом к роману он взял строки английского поэта XVII века Джона Донна, очень точно выражающие гуманистическую направленность романа, строки, говорящие о непреходящей ценности каждой человеческой жизни, о слитности каждого человека с судьбами всего человечества: "Нет человека, который был бы, как Остров, сам по себе: каждый человек есть часть Материка, часть Суши... смерть каждого Человека умаляет и меня, ибо я един со всем Человечеством, а потому не спрашивай никогда, но ком звонит колокол: он звонит по Тебе".
Каждый должен делать, что может, и делать так, чтоб это было правильно.
Все они, если подумать, все самые хорошие были весёлыми. Так гораздо лучше, и потом, в этом есть свой смысл. Как будто обретаешь бессмертие, когда ты ещё жив. Сложно завёрнуто. Но их уже немного осталось. Да, весёлых теперь осталось совсем немного. Чёрт знает, как их мало осталось. И если ты, голубчик, не бросишь думать, то и тебя среди оставшихся не будет.
Может быть, это всё, что я ещё могу взять от жизни. Может быть, это и есть моя жизнь, и вместо того, чтобы длиться семьдесят лет, она будет длиться только сорок восемь часов...
И если для меня не существует того, что называется очень долго, или до конца дней, или на веки вечные, а есть только сейчас, что ж, значит, надо ценить то, что сейчас, и я этим счастлив. Сейчас, ahora, maintenant, heute. Странно, что такое слово, как "сейчас", теперь означает весь мир, всю твою жизнь.
Ему было пятьдесят два года, и он твёрдо знал, что видит небо последний раз.
Боишься ты смерти или нет, примириться с ней всегда трудно.
Ты это чувствуешь сейчас, а это и есть вся твоя жизнь — сейчас. Больше ничего нет, кроме сейчас. Нет ни вчера, ни завтра. Сколько времени тебе потребуется на то, чтобы уразуметь это? Есть только сейчас, и если сейчас — это для тебя два дня, значит, два дня — это вся твоя жизнь, и все должно быть сообразно этому. Вот это и называется прожить целую жизнь за два дня. И если ты перестанешь жаловаться и просить о том, чего не может быть, это будет очень хорошая жизнь.
Разве громкие слова делают убийство более оправданным? Разве от этих громких слов оно становится более приятным делом?
Нечего оплевывать все, что было, только потому, что скоро потеряешь это. Не уподобляйся змее с перебитым хребтом, которая кусает самое себя; и тебе, собака, никто не перебивал хребта. Тебя еще не тронули, а ты уже скулишь. Сражение еще не началось, а ты уже злишься. Прибереги свою злобу к сражению. Она тебе пригодится тогда.
— Какой цыган любит армию! — сказал Ансельмо.
— А за что ее любить? — спросил цыган. — Кому охота идти в армию? Для того мы делали революцию, чтобы служить в армии? Я воевать не отказываюсь, а служить не хочу.
– Тебе случалось убивать? – спросил Роберт Джордан, как будто роднящая темнота вокруг и прожитый вместе день дали ему право на этот вопрос.
– Да. Несколько раз. Но без всякой охоты. По-моему, людей убивать грех. Даже если это фашисты, которых мы должны убивать. По-моему, медведь одно, а человек совсем другое. Я не верю в цыганские россказни насчет того, что зверь человеку брат. Нет. Я против того, чтоб убивать людей.
– Но ты убивал.
– Да. И буду убивать. Но если я еще поживу потом, то постараюсь жить тихо, никому не делая зла, и это все мне простится.
– Кем простится?
– Не знаю. Теперь ведь у нас бога нет, ни сына божия, ни святого духа, так кто же должен прощать? Я не знаю.
– А бога нет?
– Нет, друг. Конечно, нет. Если б он был, разве он допустил бы то, что я видел своими глазами? Пусть уж у них будет бог.
– Они и говорят, что он с ними.
– Понятно, мне его недостает потому что я с детства привык верить. Но теперь человек перед самим собой должен быть в ответе.
– Значит, ты сам себе и убийство простишь?
– Должно быть, – сказал Ансельмо. – Раз оно так понятно выходит по-твоему, значит, так и должно быть. Но все равно, есть ли бог, нет ли, а убивать – грех. Отнять жизнь у другого человека – это дело нешуточное. Я не отступлю перед этим, когда понадобится, но я не той породы, что Пабло.
– Чтоб выиграть войну, нужно убивать врагов. Это старая истина.
– Верно. На войне нужно убивать. Но, знаешь, какие у меня чудные мысли есть, – сказал Ансельмо. Они теперь шли совсем рядом в темноте, и он говорил вполголоса, время от времени оглядываясь на ходу. – Я бы даже епископа не стал убивать. Я бы не стал убивать ни помещика, ни другого какого хозяина. Я бы только заставил их всю жизнь изо дня в день работать так, как мы работаем в поле или в горах, на порубке леса. Чтобы они узнали, для чего рожден человек. Пусть спят, как мы спим. Пусть едят то, что мы едим. А самое главное – пусть работают. Это им будет наука.
– Что ж, они оправятся и опять тебя скрутят.
– Если их убивать – это никого ничему не научит, – сказал Ансельмо. – Всех не перебьешь, а молодые подрастут – еще больше ненавидеть будут. От тюрьмы тоже проку мало. В тюрьме только сильнее ненависть. Нет, лучше пусть всем нашим врагам будет наука.
– Но все-таки ты ведь убивал?
– Да, – сказал Ансельмо. – Много раз убивал и еще буду убивать. Но без всякой охоты и помня, что это грех...
Его мучила жажда, раненая нога затекла, одна рана в руке нестерпимо ныла. Кроме того, у него сильно болела голова, и, лежа в ожидании самолетов, он вспомнил испанскую шутку: «Смерть нужно принимать, как таблетку аспирина».
- Как Вам нравится партизанская война?
- Очень нравится, - сказал Роберт Джордан. Он широко улыбнулся. - Все время на воздухе, очень полезно для здоровья.
Он был просто трус, а это самое большое несчастье, какое может выпасть на долю человека.
Тот, кто ищет безопасность, теряет все.
Человека можно уничтожить, но его нельзя победить!
