Фильмы с насилием были и в то время. В них Враги расстреливали, топили и сжигали партизан, повстанцев, красноармейцев. Все это тяжело было смотреть. Но как ни странно , большую нравственную боль причиняли эпизоды, где насиловали женщину. Это было на пределе моих сил. В эти минуты  был готов на любое безумие. И уже существенно позже со мной были те же заморочки: несмотря на осознание рисков, неоднократно вляпывался в конфликты где-нибудь в электричке с пьяницей, пристающим к женщине.

Петр Новыш

Санкт-Петербург

Для нас были отнюдь не анекдотичными, но самыми истинными героями  киношные разведчики, партизаны, Пархоменко, Чапаев...

О загранице знали, что там:

- мечтают напасть на СССР, для чего безмерно вооружаются,

- угнетают негров,

- полуголодных рабочих бьют специальными дубинками,

- продукты  продают не, как полагается - в магазинных кульках, но, чтобы содрать с трудящегося три шкуры - в дорогих упаковках,

- зло смеются при кормлении бедняков улитками, лягушками или живыми устрицами,

- несчастных женщин заставляют фотографироваться полуобнаженными для удовольствия извращенных буржуев.

Были уверены, что помещиков за границей скоро выгонят колхозники под руководством активных коммунистов.

Петр Новыш

Санкт-Петербург

Но общество  не менее энергично училось бороться с недобросовестностью. Например, однажды были объявлены новые правила, где статус «картинки» не признавался за масленками, то же, когда «картинка» утратит более 10% площади

Играли «под перья» в игру «джик-бык» в основном в школе на столах и подоконниках. Тут для того, чтобы выиграть перо противника, надо было своим пером дважды перевернуть его перо: одним движением в положение «джик» и далее, в случае удачи, другим движением назад в положение «бык». Но и тут народ оказался ушлым: перья стали разнообразнейшими способами деформировать так, чтобы их переворот оказался затруднителен. Но со временем перья на игру стали приниматься только без заметных деформаций. Пришлось всю выигранную казну не проигрываемых подломанных перьев  ремонтировать дома, придавая им исходную форму.

Вот я и думаю: а не являются ли все эти эволюции  детских игр прекрасными моделями развития социальных общественных отношений? Стоит ли ими пренебрегать?

Петр Новыш

Санкт-Петербург

Самой любимой игрой был, естественно, футбол. Для нее у меня были мячи: не обычный за 32 копейки,  а  предел мечтаний того времени, побольше, - резиновый за 68 копеек, был  даже и кожаный детский футбольный (цены не фигурировали, поскольку считались безумными). Большинство родителей в целях экономии, не разрешало детям играть в футбол в обуви. Поэтому все играли босиком на дворовой асфальтовой площадке. Ноги постоянно стирались до крови, коленки – сплошные болячки. Это ограничивало наши спортивные достижения. Но мы приспособились, чтобы после игр собака Буля по очереди зализывала всем раны и наш спортивный энтузиазм заметно возрос.

Вот остановлюсь на Юрте. На грунте, обычно с большим количеством гальки, очерчивается круг диаметром полметра, называемый Дом. Игроки поочередно пытаются воткнуть  в него  юрту - заостренную железяку, изготовленную из ножа, большого гвоздя, напильника или, даже, кинжала. Постепенно выявляется единственный проигравший, называемый заваженный башмак, у которого юрта чаще других не втыкалась в землю, а падала набок, которому в наказание предстояло «отваживаться». Для этого первый выигравший делает три  больших шага от Дома и уже в этом месте пытается воткнуть юрту. Если получилось, отдаляется на дальнейшие три шага и так далее, пока воткнутая юрта не завалится набок. Далее, таким же образом, все остальные выигравшие последовательными тремя шагами удаляются от Дома и, в конце концов, когда  последнего из них постигает неудача, ставят на земле крест. От этого креста и предстоит заваженному скакать на одной ножке  до Дома под улюлюканье выигравших.

В общем, довольно крутая игра, тренирующая азиатскую безжалостность к врагам народа.

И вдруг мода на Юрту исчезла неожиданно резко из-за двух  новых факторов прогресса. Во-первых, увеличились площади, покрытые асфальтом, в связи с чем,  уже во-вторых, пацаны изобрели новую конструкцию Юрты из маленького трехгранного напильника с  тончайшим цилиндрическим жалом диаметром около 2 мм, практически исключавшим неудачу втыкания в гомогенный, обычно размягченный, асфальт. Новые тротуары мы, конечно, быстро изуродовали. Но причина отказа от Юрты была отнюдь не в нашем приобщении к цивилизованности, а в вырождении самой игры, на заключительном аккорде которой мне было суждено трагически солировать. В последней игре с большим количеством старших пацанов меня завадили километра на три от Дома. Такое расстояние мне было не допрыгать. Я заплакал. И вот тут случилось чудо: пацаны, чувствуя явный перехлест, посовещавшись, решили простить мне неотводу совершенно без наказания или каких-либо корыстных компенсаций. А ведь среди них были и те, кто меня, мягко говоря, недолюбливал. Раньше такой возвышенной этики при старых условиях игры никогда не наблюдалось. Но больше в эту игру почему-то не играли.

Петр Новыш

Санкт-Петербург

Иногда ходили на расположенную в военном порту безжизненную галечную косу, отделявшую бакинский залив от моря. Там собирали металлический утиль, из деревянного прибойного хлама делали плоты и катались на них,  шестом отталкиваясь ото дна… Однажды шест сломался и плот потащило на глубину в залив. Все бросились к берегу вплавь и только Богат  трухнул, остался. А его все несет и несет на глубину. Военные моряки заметили и конечно же послали спасательный катер. Но как только он швартанулся к плоту, Богат, опасаясь разбора полетов с участием родителей, матросам конечно,  не дался и в киношном духе: «врешь – не возьмешь»,  сиганул с плота и - к берегу. Катер, забрав плот, отправился восвояси, но мы-то прекрасно знали, что Богат плавает хреново: как утюг, и поэтому самый старший и лучший из нас пловец Муха бросился его спасать. Доплыл до Богата. А вот далее события развивались довольно странно. Что у них там было – не ясно, но  немного побарахтавшись вместе и, вроде бы, даже подравшись, они раздельно поплыли к берегу. Богат доплыл до мели первым. Муха же явно обессилел (может быть из-за хронического голодного истощения), а мы, увидев, что тонет-то уже, кажется, именно спасатель, зашли в море как можно глубже. Потихоньку, многократно отдыхая и едва двигаясь, он все же доплыл до нас, и тут уж мы энергично выволокли его на берег. Оклемавшись, они гневно смотрели друг на друга, но и тот и другой отказались рассказать о тайне их морского общения…

Ходили ловить на пирс бычков. Пирс был всегда загрязнен скользким мазутом, что делало рыбалку крайне опасным занятием. Свалишься в проем между кораблем и пирсом, так и не выберешься, а на волне и придавит. Но как-то все сходило…  В качестве снасти использовалась нитка  с крючком и гайкой в качестве грузила. Бычки были черными, предельно милыми, безобидными и  удивительно симпатичными. Но по идиотской садистской традиции пацаны заставляли их курить папиросу.

Петр Новыш

Санкт-Петербург

Каждому первокласснику родители должны были купить ручку (термин ставочка я услышал позже, причем, кажется, это исключительно  Ленинградский сленг – уменьшительно-ласкательное от технарского термина «став»), несколько перьев, резинку, карандаш, чернильницу, изготовить своими силами пенал, перьечистку в виде нескольких сшитых по центру кружков из хлопчатобумажной ткани, Азбуку в виде картонных квадратиков с написанными чернилами буквами, помещенных в многокарманный кляссер из жесткой  прошитой, преимущественно на машинке, ткани и еще уйму разной мелочи.

Большинство детей ходили в школу с матерчатыми противогазными сумками, ну а мне, купили новый портфель. Кожаный - дешевых заменителей кожи еще не было.

Писать разрешалось только перьями № 86 с явно выраженным «нажимом». Линия с нажимом должна быть толщиной до 2мм, «волосяная» - в десять раз тоньше. Потом, Слава Богу, разрешили писать и менее мягким пером № 11. Но категорически не разрешалось писать пером с малым нажимом – «Лягушкой» или, тем более, «Уточкой». А уж перо «Ронд»о считалось вовсе хулиганским.

Для особо дерзких старшеклассников в школе был предусмотрен карцер, запираемый на ключ с тюремно зарешеченным окном, выходящим в общий коридор. Ходили жутковатые слухи, что некоторых пацанов оставляют в этом карцере на ночь  до тех пор, пока не придут родители.

Петр Новыш

Санкт-Петербург

Много позже, перед самой «Перестройкой», судьба опять меня забросила в Баку. Наш одноэтажный дом был уничтожен, а мой Валерк так и остался жить на втором этаже в доме напротив. И, как и десятки лет назад, у него был отключен за неуплату газ, а в  заполненной золой печи постоянно горел обогревающий факелок  газа, просачивающегося через неисправный вентиль. И, конечно же, мы не узнали друг друга. Он полностью лишился зубов. Окружающие звали его «Старик». Спился.

Меня и все, что было в детстве, не помнит намертво. Зарабатывает мытьем автомобилей. Единственное, что  осталось от моего Валерки, его необычная мягкость и добродушие. Дал ему на водку. Вот и все.

Петр Новыш

Санкт-Петербург