Трип⁠⁠

Это не «безумный трип». Это — длительный сеанс химического и экзистенциального разложения. Память не «выкидывает вспышки», а выхаркивает обрывки: слепящий стробоскоп в подвале, вонь пота и сигарет, привкус железа на языке от незнакомых таблеток. Поезд до Питера — не романтика, а бегство. Рельсы — просто более длинная линия, которую предстоит втянуть носом.

География дна:
Питер — холодный каменный мешок, где рассвет встречаешь в метро с зрачками, вобравшими в себя всю тьму. Москва — мелькание чужих квартир-вписок, липкие от пепла диваны. Орёл, Брянск — безликие пересадочные станции на пути в никуда. Свобода? Я называл свободой паралич воли, растворение в ацетоновых парах и чужих телах. Я не нырнул с головой. Я позволил жизни медленно стечь в канализационную решётку, наблюдая за этим процессом через призму амфетаминовой ясности.

Анатомия падения:
Это не «хардкор». Это — банальная физиология конца: трясущиеся руки, сломанные биоритмы, пустота за рёбрами, где раньше были смыслы. Музыка, фотография, слова — лишь судорожные попытки зафиксировать ускользающее, придать глубину плоскому пятну. Миллионы слов растворились в бессвязной бормоте. Тысячи знакомств — в лице без имени утром на подушке. Десятки трипов — в одной долгой, изматывающей погоне за призраком, который оказался просто собой, но уже непригодным к употреблению.

Эпилог:
Рассказывать? Я уже всё рассказал. Моя история — это шрам на вене, расширенные зрачки на старой фотографии, тихий треск в тишине постабстинентного синдрома. Это не сумбурно и ярко. Это — чёткий, безжалостный отчёт организма, израсходованного впустую. Всё действительно было. А теперь есть только это: холодный остаток, и два слова, которыми можно подвести итог: всё сгорело.