Рассказы переводчика 7-8
7. БЕЛЫЙ СВЕТ.
Белая пелена превратилась в неподвижный зеленый ковер, который начал двигаться все быстрее, внезапно разбился на отдельные деревья, которые, вперемешку с домами быстро проносились в овальном иллюминаторе. Самолет выпустил шасси, и помчавшаяся под самолетом бетонная полоса завершила наш короткий тридцатиминутный перелет на юг Японии. Улыбающиеся стюардессы в синих мундирах заранее попросили нас пристегнуться, самолет мягко коснулся взлетно-посадочной полосы, и мы, с веселым гомоном встали, и потянулись к выходу. Командир борта искренне благодарил нас за то, что мы сделали правильный выбор, воспользовавшись услугами японских гражданских авиалиний, стюардессы восторгались нашей прозорливостью, кланялись нам, счастливо улыбались от удовольствия иметь с нами дело, и желали всего наилучшего.
Мы тоже улыбались и втягивались в переход. На указателе, чуть мерцая, светились два иероглифа, указывая место нашего прибытия. Первый иероглиф обозначал «широкий», второй - «остров». Хиро-сима – сложилось чтение этих иероглифов у меня в голове, и я поспешил вслед за остальными.
В последний год обучения администрация префектуры устроила для всех третьеклассников старших школ поездку в Хиросиму. Тогда я уже знал, что все японские школьники моего возраста обязательно всем классом совершают поездку в этот город, чтобы посмотреть на то место, где впервые в мировой истории против людей было применено атомное оружие.
Одетые в одинаковую школьную форму, мы построились в большом зале прилета, и постепенно получили свои чемоданы, после чего перестроились в колонну, и размахивая флажками с символом нашей школы, отправились грузиться по автобусам. Непрекращающийся в наших рядах гвалт и хохот распугивали с нашего пути многочисленных прохожих, провожавших нас безразличными взглядами. День почти подошел к концу. Вскоре мы были в гостинице.
В огромном гостиничном комплексе нам выделили по одной комнате на двоих, причем парни с парнями, а девчонки с девчонками, что немедленно стало причиной лавины шуток и смеха, выкриков «уйди, противный», и взаимных предложений между мужской и женской половинами меняться местами. Я нашел глазами Мидори, и улыбнулся ей. Мидори таинственно улыбнулась мне в ответ. Учитель зачитывал наши имена по списку, мы кричали «хай!», и после этого получали ключи от номеров, которые раздавал служитель отеля в безупречно отглаженной униформе.
Мне и парню из нашего класса по имени Синтаро досталась комната на седьмом этаже. Из нее открывался прекрасный вид на вечерний город, по улицам которого с монотонным гулом мчались автомобили, небо было расчерчено белыми полосами следов самолетов, солнце почти закатилось, мы вернулись с балкона и начали распаковывать наши немногочисленные, взятые с собой в поход вещи. В дверь постучали.
- Девочки, не помешал? – ехидная улыбающаяся физиономия Кенджи возникла в проеме между косяком и приоткрывшейся дверью.
- Скройся, проклятый гетеросексуал – с хохотом закричал Синтаро-кун – ты ничего не понимаешь в настоящей мужской дружбе! - и запустил в физиономию Кенджи подушкой.
Дверь на мгновение закрылась, подушка глухо бухнулась об нее и упала на палас, а уже в следующую секунду, Кенджи, вооруженный трофейной подушкой, кинулся на Синтаро, который, дурачась, истошно вопил:
- Антон-кун! Не покидай меня! Это была мечта моей жизни, добиться любви голубоглазого гайдзина, и вот теперь жестокий женолюб Кенджи-сама желает моей смерти!
Кенджи с хохотом колотил Синтаро подушкой, обещался сделать ему этой самой подушкой харакири, а Синтаро, прогибаясь под ударами, полз ко мне, протягивая вместо букета цветов настольную лампу. Я тоже хохотал, призывал Синтаро терпеть превратности судьбы и стремиться к мечте.
Все это непотребство было прервано постучавшимся в комнату служителем отеля, который пригласил нас на ужин. Мы спустились в обширное кафе, куда уже начали собираться все наши, и мы с Кенджи подсели к Мидори и еще одной нашей однокласснице по имени Натсуко-тян, которые уже потягивали из бокалов какой-то коктейль.
- Пойдем, после ужина погуляем, посмотрим на город? – предложила мне Мидори. Я согласился под недовольным взглядом Натсуко-тян. Ей моя дружба с Мидори явно была не по душе.
- Мы с Натсу-тян составим вам компанию! А то как бы между вами, влюбленные мои, чего не случилось такого, о чем потом всю жизнь будут жалеть ваши дети. Натсу-тян ведь девушка ответственная, и я ей так нравлюсь… – ехидно улыбаясь начал Кенджи.
- Так бы и слопала тебя, утопив предварительно в соевом соусе – едко ухмыляясь ответила Натсуко-тян, оторвавшись от трубочки коктейля.
Кенджи понял, что малость «перегнул палку» и замолчал, сосредоточившись на поданной ему «лунной» якисобе. Я попросил такое же блюдо, и с удовольствием вылавливал палочками звездочки морковки. Как и было условлено, после ужина мы с Мидори, спросившись у сопровождавшего нас преподавателя, отправились погулять по прилегающим к гостиничному комплексу улицам.
Хиросима, со всем ее шумом, суетой и толпами народа разительно отличалась от звенящей тишины Нагано, и меньше всего походила на город, на который упала атомная бомба. Прохожие удивленно оглядывались на нас, потому что вид гайдзина в японской школьной форме был для всех непривычным. Эффект несоответствия моей внешности школьной форме усиливался внешностью Мидори, которая на время путешествия внесла в свою форму элементы «грубой неуставщины», пришив к подолу юбки десяток бубенчиков, и сменив ежедневный черно-желтый галстук школьницы префектуры Нагано на вызывающий красно-синий.
- О-дзё-тян! – кричали ей продавцы многочисленных лавок – купите вашему кавалеру что-нибудь на память! Не может же он вернуться в свою Америку , получив от вас только школьную форму!
Нас все это изрядно смешило, и мы отвечали, что ни в какую Америку я не собираюсь. Одному особенно назойливому уличному торговцу я сказал, что на самом деле я японец, только болел в детстве. Я уже достаточно хорошо усвоил, что можно японцу сказать любую глупость, но если сказать ее с серьезным выражением на лице, то японец никогда не догадается, что ты просто шутишь, и, для приличия согласившись, намекнет тебе, что ты не прав. Поэтому, ради придания ситуации драматизма, я добавил, что эта болезнь заразна, глаза человека становятся голубыми, волосы пепельными, почти седыми, как у меня, и все это сопровождается малоизученной формой сумасшествия и чудовищными болями в паховой области.
- О! – поразился торговец – А как болезнь-то называется хоть?
- Русская лесная лихорадка – не задумываясь ответил я, всем видом показывая, как мне самого себя жалко. – обязательно найдите эту болезнь в справочнике. Ее симптомы очень коварны!
- Спасибо – сказал пораженный торговец – обязательно найду.
И он, еще минуту назад искренне желавший всучить нам незаменимый на кухне миксер на батарейках, да еще и по сходной цене, пригнувшись, исчез в толпе. Мидори, которая уже привыкла к моему специфическому чувству юмора, и хорошо его понимала, залилась звонким, счастливым смехом, и я улыбнулся, представив, что уже завтра вся школа будет знать о моей очередной экстравагантной выходке. Мидори всегда рассказывала обо мне подругам, а те разносили новости по своим бойфрендам, добавляя подробностей от себя, и искажая истину настолько, что я потом уже и сам удивлялся «боже, когда же я успел все это натворить?». Взявшись за руки, мы, юные, и бесконечно счастливые, шли по сверкающему бетоном и стеклом благополучному и красивому городу. Люди улыбались нам, мы улыбались им, мимо проезжали оптимистичные машины, окрашенные в золотистый закатный цвет южные облака проплывали над нашими головами. Мы с Мидори восторженно смотрели друг на друга, мы безумно нравились себе, друг другу и окружающим людям, и во всей вселенной правили бал любовь и счастье.
Прогуляв до самой темноты, мы вернулись в гостиницу, где вся наша неугомонная братия по очереди терзала ошалело вопящие игровые автоматы, резалась в номерах в покер и смотрела очередной выпуск «Окинава лав стори», где прекрасная Махо-тян выслушивала очередное признание в любви от мускулистого одноклассника, вернувшегося из далекой страны, где ему уже в школьном возрасте, пришлось повоевать со злодеем - наркобароном.
Мидори отправилась к себе, а я поднялся в свою комнату, где Синтаро, и еще полдесятка наших пялились на мельтешащее аниме. Чудесные самураи-старшеклассники спасали Японию от нашествия потусторонних сил. Процесс забивания главного злодея вступал в решающую стадию. Школьники–самураи воинственно кричали, рубили воздух чудо-ударами своих чудо-мечей, злодеи разбегались, а глазастые девочки, которым посвящались эти подвиги и не догадывались, чем по ночам занимаются четверо героев. Все это придавало сюжету романтизма, толпа зрителей шумно выражала восторг, в общем, вела себя не хуже, чем болельщики на стадионе. Наши гуляния закончились далеко за полночь.
На следующий день нам была назначена экскурсия в музей атомной бомбардировки, где мы должны были послушать живых очевидцев невиданного преступления, совершенного американскими военными. Мы ходили за старенькой бабулькой-экскурсоводом, которая, в темном помещении музея показывала нам подсвеченные страшные фотографии и экспозиции, посвященные войне и тому, что произошло в Хиросиме. Внезапно она остановилась, и вышла в круг света, и тут мы увидели… мы увидели, насколько обезображена эта старушка. Ее лицо навсегда сохранило следы чудовищных ожогов, ее руки были бурыми и покрытыми непреходящими волдырями. Мы замолчали пораженные. Настала такая тишина, что было слышно, как почти беззвучно жужжат лампы дневного света.
- Я не помню, каким был взрыв. – внезапно сказала наша страшная провожатая. – Я помню только белый свет. Я потеряла сознание, а когда очнулась, то была уже вот такой. А какой же я была красивой, ах, какой красивой. Я была похожа на нее! – и бабулька стремительным движением вдруг вытащила из толпы в круг света Мидори.
- Да, я была похожа на тебя. – грустно закончила наша провожатая.
Мидори и смерть стояли рядом.
…мы, молчащие, раздавленные и шокированные увиденным, неуверенно шли к выходу из адского подземелья. Мы вышли под солнце, теплый ветер и прекрасную зелень «парка памяти». Мы молчали. Внезапно Мидори закричала, заплакала, и бросилась ко мне. Она бурно плакала в голос, прятала лицо в моей форме, а вокруг нас стояли наши друзья, и не знали что делать.
Февраль 2005
8. СБОЙ.
До окончания моих школьных лет оставалось несколько часов. Я в последний раз одел свою, безупречно выглаженную школьную форму, проверил, все ли сидит на мне как нужно. Мама суетилась вокруг меня, отец стоял на входе в комнату, и улыбался. В зеркале я видел свое отражение – на меня глянул высокий, жилистый парень. Его светлые волосы все так же, как и много лет назад, почувствовав волю от расчески, немедленно воспользовались случаем, и непослушно растрепались. Очки в тонкой стальной оправе придавали ему очень интеллигентный вид. Я улыбнулся, отражение улыбнулось мне. Оно знало, о чем я думаю.
Я прекрасно справился со всеми экзаменами, учителя говорили мне, что школа мной гордится. В местной газете обо мне появилась заметка, в которой восторженный журналист рассказывал об удивительном случае, произошедшем в Нагано. Приехавший пять лет назад в Японию русский мальчишка, не знающий ни единого слова по-японски, быстро освоившись с разговорной речью, перешел на учебу в обыкновенную японскую школу, и прекрасно справился с учебной программой. Вся вторая половина заметки была посвящена интервью с директоршей, которая с чувством рассказывала, как она несколько лет назад увидела в русском мальчике несомненный талант, и настояла, чтобы меня приняли в школу бесплатно. Перечислялись имена учителей, пожалуй, лучших в префектуре, старание которых позволил мне не только освоиться в Японии, но и закончить школу с отличием. Финальным аккордом заметки было приглашение приводить детей учиться в такую необыкновенную школу, в которой умеют делать чудеса. Под текстом помещалась цветная фотография, на которой журналисты засняли меня в компании учителей и улыбающейся директорши. Я предпочел бы появиться на этой фотографии в компании Мидори, Кенджи, Сае, Кеничи… и еще много кого. В компании всех тех, кто принял меня, всех тех, кто стал для меня своим, и для кого своим стал я.
Отец все чаще заводил со мной разговор о том, что мне придется вернуться в Россию, потому что обучение в высшем учебном заведении Японии было для меня закрытым. Мы просто никогда не сумели бы оплатить его. Возвращение в Россию представлялось мне темной, неотвратимой бедой.
«Что я буду там делать?» - спрашивал я себя. – «Неужели нельзя просто продлить срок действия моей визы? Нужно поручительство больше чем трех человек? Да, пожалуйста! Хоть триста! Да за меня полгорода хоть самому Императору письма напишут!»
Россия представлялась мне каким-то туманным сном, в моей памяти оставались лишь какие-то неясные образы, и я приходил к странному выводу, что России на самом деле не существует. Я лихорадочно искал выход из ситуации, торчал в выходные в интернет-кафе, и искал зацепки, каким образом мне можно сделать так, чтобы учиться в России, и при этом жить в Японии. Выход был найден. Я решил стать заочником. Ведь, это же не беда, если я два раза в год буду перебираться паромом до Владивостока, а там уже Россия. Оставалось только съездить в Россию, и все узнать на месте. Я радостно поведал о своих перспективах Мидори, и она искренне порадовалась за меня, потому что мне светила учеба в университете, и при этом нам не грозило бы расставание. Нашим родителям нравилась наша дружба, и однажды мама совершенно спокойно дала Мидори комплект ключей от нашей квартиры. Мы возвращались из школы на несколько часов раньше родителей, а я уже дважды за время жизни в Японии терял ключи.
-Мидори, милая – сказала мама – возьми их. Все равно ты нам не чужая, да и я за этого оболтуса меньше волноваться буду – сказала мама, и заставила меня все это перевести. Она так и не освоилась с японским языком.
Настоящим шоком для родителей стало то, что появившийся однажды под окнами нашего дома Кенджи, в своей стандартной манере начал звать нас… по-русски, коверкая слова и вставляя гласные там, где их не должно быть. Он гаркнул:
- Мидори-тян! Антон-кун! Хватит спать! Соко! Детекинасай!
Ему очень понравилось слово «чувак», и он использовал его по поводу и без. Мидори тоже не оставалась в долгу, и уже хорошо понимала русскую речь, пыталась строить русские фразы, часто конструируя предложения «по-японски». Например, если вы хотите посмотреть какую-то книгу, и вам нужно спросить разрешения, то если перевести вопросительное предложение дословно на русский, оно будет звучать, как «Сюда книгу посмотреть хорошо?». Я достаточно быстро освоился с таким строением японской речи, ведь столь многое решалось языковой средой, а вот у моих японских товарищей с русским было много проблем. Они уже прекрасно знали большое количество русских слов, но совершенно переставали меня понимать, если я начинал говорить целые предложения. Бесконечное разнообразие конструкций русского языка вызывали у них затруднения. Однажды они нашли у меня старый советский учебник японского языка, который отец когда-то привез для меня из российского посольства в Токио, и дико хохотали, читая простые учебные предложения.
- Кто такой Рэнин-сан? – спрашивал Кенджи, показывая на рисунок Ленина, указывающего рукой в светлое будущее. «Сякайсюги ни» - красовалась под картинкой надпись, обозначавшая «к социализму».
…стремительно пролетел выпускной бал, лето подошло к концу, и мне нужно было срочно уезжать. Я уже опоздал на вступительные экзамены в России этом году, но съездить в Россию было необходимо. Мне нужно было познакомиться с местом предстоящей учебы. Я распрощался со всеми, Мидори улыбалась, она знала, что уже через месяц я вернусь в Нагано. Огромный «Боинг 747» уносил меня на запад. В кармане моего пиджака лежал российский паспорт, который я еще два года назад получил в посольстве в Токио из рук улыбающегося консула, который поздравлял меня, и говорил, что такие талантливые люди как я еще сослужат отечеству и дружественной нам Японии огромную добрую службу.
Новосибирск встретил меня противным, моросящим дождем, а в зале ожидания меня ждала двоюродная сестра, с которой мы были одного возраста, и я не сразу узнал ее, потому что помнил ее худой девчонкой, а передо мной возникла юная девица, которая подошла ко мне, и спросила:
- Антоха, это ты?
- Я. Лен, тебя не узнать... - удивленно ответил я.
- Класс! Расскажешь про Японию? - спросила Ленка в ответ, и мы двинулись по направлению к выходу из аэропорта, где взяли такси и поехали на автовокзал.
По дороге мы с Ленкой радостно делились впечатлениями, и она жутко завидовала моей необычной судьбе. Я рассказывал, что намерен поступить здесь учиться на восточное отделение, и приехал сейчас ненадолго, и только для того, чтобы "прозондировать почву" на будущий год. Ленка говорила, что я поселюсь у "нас дома", и что нашу квартиру родственники долго сдавали, и чтобы я не пугался. В ее понимании я приехал из той страны, где я жил "как кум королю". Вскоре рейсовый "Икарус" мягко отчалил от заплеванного семечной шелухой перрона автовокзала, и через пять часов мы были уже в Кемерово.
Я никогда не смогу описать то чувство, которое я испытывал, трясясь в дребезжащем рейсовом автобусе, я не смогу описать то, что я испытал, входя во двор панельной пятиэтажки, где я провел первую половину своей сумасшедшей жизни. Сидевшие на лавочке парни внезапно подскочили, и кинулись ко мне. Они окружили меня, кричали, смеялись, ругались, совали мне сигареты, а я с трудом узнавал в них друзей своего раннего детства. Я только и мог говорить:
- Пашка... Макс... Дэн... Тёма... - я был оглушен.
- Ну че? Как там с китаезами то живется? По-русски говорить не разучился? Чувак, погоди, мы сейчас за пивчанским сгоняем, посидим, побазарим!
Я глупо улыбался, говорил что не курю, пиво не пью (ну, тут я малость приврал, мы уже пару раз в компании с Кенджи его пробовали тайком от всех), а ребята кричали, что рады меня видеть, и задавали тысячи вопросов, на которые я был не в силах ответить…
Вечером я вышел во двор, где меня уже ждала разномастная компания моих русских друзей, одетых в спортивные куртки, штаны с лампасами и клетчатые кепки. Я просидел в их компании до поздна, они весело смеялись над тем, что я не понимаю их манеры говорить. Вскоре все, наслушавшись моих рассказов, начали расходиться, и в конце концов мы остались вдвоем с моим другом Пашкой, который был уже изрядно поддат, и с интересом продолжал задавать вопросы.
- Слушай, Паш, - спросил я - а где сейчас еще ребята из нашего класса?
Пашка внезапно посерьезнел, и сказал.
- Виталя теперь нарк конченый. Витька Житкова убили в прошлом году.
- Кто? - поразился я.
- Слушай, ты такие вопросы задаешь, будто с луны свалился - парировал Пашка - Если бы знали кто - поймали бы и башку открутили. Ему кто-то перо сунул на пятаке в гаражах. Ну, его только через два дня нашли.
Я замолчал потрясенный.
- Пойду я домой - сказал я наконец. - Завтра у меня много дел, нужно очень многое успеть.
- Давай, вали. - ответил Пашка - Да, и еще! Ты, это... как фраер кончай говорить. Пацанам не понравилось. И волосню подстриги, а то ты в натуре как лох выглядишь.
Я кивнул, и отправился домой.
Следующие несколько дней я просидел на телефоне, обзванивая учебные заведения страны, в надежде получить хоть какую-нибудь справку о восточном отделении. Я рассказывал о себе, мне советовали приехать и разобраться на месте, я расстраивался от отсутствия факса и ругал себя за глупость. В конце-концов я добился внятных объяснений от Владивостока, и еще раз обругал себя за то, что прилетел в Кемерово, а не отправился во Владивосток сразу.
- Мне нужно будет туда срочно съездить - сказал я утром заскочившей ко мне Ленке, и отправился посмотреть на Кемерово.
Я до вечера гулял по городу, который был мне знаком, и одновременно был для меня абсолютно чужим, заглянул в паспортный стол, где мне подновили печать о прописке, пришел домой и лег спать...
... звонок в дверь раздался в темноте квартиры резко и оглушительно. Я посмотрел на часы, и мысленно отметил, что они показывают десять минут седьмого. Я быстро оделся, подошел к двери, и спросил "Кто там?".
- А Антона можно? - спросил мягкий женский голос.
- Да, доброе утро, это я. - ответил я, открывая дверь.
- Райвоенкомат, собирайтесь! - рявкнули два стоящих за спиной у молодой женщины милиционера, вооруженных короткоствольными автоматами...
- ...ты что мне тут написал? - спросил меня пузатый майор, просмотрев мою анкету - это что за каракули на месте подписи, я по твоему что, дурак что ли?
Я внезапно вспомнил, что японцы часто надо мной подшучивали, говоря, что я излишне прямолинеен, как и все русские, и тогда я, оскорбленный хамским поведением товарища майора решил быть прямолинейным до конца, и ответил на его вопрос прямо:
- Да.
Март 2005.