Пятая часть цикла «Дети перестройки»
Молодежи с большой мечтой нет места в современной России
Первая часть, Вторая часть, Третья часть, Четвертая часть.
Некоторые из моих сверстников острее переживают пустоту постсоветской жизни, ее бессмысленность. С одной стороны, их нежелание оформлять себя в этой жизни доходит до степени острой несовместимости, а с другой — есть жажда поиска чего-то крупного, подлинного, что фатальным образом в сегодняшней жизни отсутствует. Настоящей любви. Настоящего испытания. Настоящего братства. Бога. Подлинного возрождения страны. Возможности жить так, как жили великие предки. Мечты, которая может придать смысл всей жизни.
Христианство говорит об «искре Божией» в каждом человеке. Психология в лице своего выдающегося представителя Виктора Франкла говорит о том, что долг каждого человека — искать смысл и что он может быть найден в любой ситуации. Франкл обнаруживал у огромного количества людей и особенно у американской и европейской молодежи невроз отсутствия смысла, или логоневроз, как он его называл — и помогал его преодолевать.
Человеку свойственно искать смысл, и верить в человека можно только признавая, что на каком-то уровне в каждом есть устремленность к какой-то мечте, придающей смысл жизни. И какой-то внутренний центр, в котором эта устремленность живет.
Но часто работа этого центра не проявляется или проявляется столь слабо, что не становится фактором, влияющим на человеческую судьбу. Он не улавливает чего-то, что человек должен уловить, чтобы по-настоящему мечтать.
Используя техническую метафору, можно сказать: то, что он улавливает, не достигает порогового значения. Это как со светом или звуком — если они не имеют достаточной интенсивности, то человеческие органы зрения или слуха вовсе их не регистрируют. Только в нашем случае дело не в слабости самого света — такого света, дающего смысл человеческой жизни, очень много в мире. Дело в том, что глаз закрыт или сам человек прячет его от света. Конечно, и закрытый глаз может увидеть свет, но для этого свет должен быть усилен до предельной степени.
Состояние человека с фантазиями есть, в сущности, состояние прячущегося человека. Да, главным образом он прячется, как говорилось выше, от необходимости взрослеть в имеющейся реальности. Но это не всё. Он также прячется и от возможности обрести настоящий смысл жизни. Конечно, если возникнет особая ситуация — катастрофы, войны, тяжелого испытания, резкого ухудшения условий жизни, необходимости сделать выбор, затрагивающий самые основы его существования, — он больше прятаться не сможет. Это и есть ситуация, когда закрытый глаз тоже что-то видит. Возникает «встреча с собой», человек понимает, где фантазии, а где реальность, и может их отбросить.
Если же ничего подобного не происходит, то теоретически можно прожить в фантазиях всю жизнь.
Но если переживание отсутствия смысла острее, то фантазий недостаточно. И человек начинает искать то ли настоящих глубоких отношений с другими, то ли каких-то испытаний, дающих вкус жизни на губах, то ли пути к Богу, то ли возможности решающим образом воздействовать на политическую реальность и повернуть идущий процесс.
И не может найти.
Потому что ничего более несовместимого, чем подобные устремления и современная постсоветская реальность, не существует. Эта реальность организована так, чтобы вытеснить, полностью исключить любовь, честь, благородство, самопожертвование, то есть все черты настоящего человека, позволяющие ему быть свободным. Эти черты, и любовь в первую очередь, принято подвергать осмеянию, иронии или, по меньшей мере, глубокому сомнению.
Сам ищущий как член общества и во многом продукт этой реальности страшно отчужден от религиозной и любой другой традиции, истории, плохо образован и раскультурен.
Двумя описанными ранее случаями не исчерпывается всё, что касается нашего поколения. Вот третий случай, который, хотя похож на первый, но всё же отличается — человек с мечтой.
Очень важно, что он, с одной стороны, продукт социальной реальности, как и любой человек, если только он не растет в лесу со зверями — но тогда он и не становится вполне человеком. То есть он, этот человек с мечтой, как и человек с фантазиями, как и все остальные, впитывает до какой-то степени антинормы и антиценности — ровно до той степени, до которой это необходимо, чтобы учиться, работать, общаться в пределах социума, построенного на антинормах и антиценностях.
С другой стороны, он носит в себе нечто высшее — эту мечту, которая решающим образом противоречит всему строю реальности, находится с ней в отношениях глубокой тканевой несовместимости.
С раннего возраста он испытывает сложное переживание, связанное с тем, что он не находит в социальной жизни, среди сверстников чего-то самого существенного, самого главного. Это порождает трудности в коммуникации и социализации. У человека с фантазиями тоже есть трудности в социализации, но они, во-первых, возникают гораздо позже — тогда, когда надо окончательно повзрослеть, определиться, чем будешь заниматься в своей жизни. А во-вторых, они им самим не рассматриваются как трудности — он просто не считает нужным определяться.
Совсем другой случай — человек с мечтой. Он сразу становится белой вороной.
Нестандартные интересы, которые он проявляет, в том числе, например, и высокий интерес к учебе, выводят его «за круг» тем, которые широко обсуждаются сверстниками — ему не очень интересно с ними, а им не очень интересно с ним. Он может найти кого-то похожего на себя и построить какую-то плотную коммуникацию, но это не отменяет переживания фундаментальной неустроенности.
Происходит это потому, что такое переживание может отменить только борьба за приближение мечты к исполнению, а этому препятствует, во-первых, весь строй социума, а во-вторых — и это главное — недооформленность, смутность самой мечты. Человек ищет чего-то крупного, чего нет в наличной реальности, но чего в точности он ищет и как этого можно добиться — это ему самому трудно понять. Это порождает неуверенность в себе.
Человеку надо утвердиться в социуме, но в силу обладания мечтой он настроен по отношению к социуму конфронтационно.
Он может разрешать это противоречие, во-первых, через неокончательность социализации. Он «бегает» от социума, от устойчивого пребывания в сообществе, что выражается в постоянных перемещениях по стране и миру. Либо маргинализируется и люмпенизируется, то есть существует без устойчивого рода занятий, что сопровождается жизненной неустроенностью, диковатостью.
Во-вторых, он разрешает противоречие с социумом через фантазии, в которые он прячет свою мечту.
Он всегда прячет свою мечту для того, чтобы не вмешивать ее в свои реальные социальные действия, сохранить ее чистоту, незапятнанность, защитить ее от осмеяния. Раньше или позже он привыкает к тому, чтобы напрямую не показывать ее и не говорить о ней, в лучшем случае — в каких-то особых случаях и с особыми людьми. Мечта оказывается помещена в контейнер, находящийся глубоко внутри человека. С течением времени ее становится всё сложнее достать оттуда.
Контейнер оказывается окруженным оболочкой из фантазий, которые формируются у человека с мечтой так же, как и у человека с фантазиями. Они снимают остроту его конфликта с миром и замещают воплощение его мечты в реальность, которое ему не удается. Они становятся моделью себя, «как если бы я жил в соответствии со своей мечтой». Той защитной оболочкой, под покров которой мечта скрывается от негативных воздействий мира.
Это помогает как-то утвердиться в социуме. Фантазии не обладают бескомпромиссностью, характерной для мечты, не побуждают к реальной борьбе. Социум в тысячу раз легче примет того, кто будет воображать себя революционером или декабристом, чем того, кто будет заниматься реальной подготовкой восстания.
Но фантазии у человека с фантазиями, то есть у самого типичного представителя нашего поколения, и фантазии у человека с мечтой различаются.
В первом случае они замещают взросление и выдвигаются на главенствующую роль в жизни. Человек с фантазиями, который смутно, невнятно ощущает, что не хочет вписываться в реальность, превращая себя в монстра, и заменяет это фантазированием, чувствует себя в своих фантазиях достаточно комфортно. Он может очень долго жить, воображая себя кем-то, кем он не является, планируя что-то, что не будет выполнено, и так далее. Он готов прожить так всю жизнь.
Но человек с мечтой не чувствует себя комфортно в фантазиях, поскольку он вообще не может комфортно себя чувствовать в условиях своего конфликта с миром. Фантазии поддерживают его, но не могут до конца удовлетворить. Он и пребывает в фантазиях, и ищет всё время чего-то большего. Если фантазии могут быть сносной заменой взрослению, то они являются негодной заменой исполнению мечты.
Человек с фантазиями просто фантазирует, причём в основном о себе и для того, чтобы придать себе какое-то значение. Человек с мечтой тоже фантазирует, но для того, чтобы не потерять дорогу к своему идеалу, для того, чтобы хотя бы суррогатным образом связать его с жизнью, с повседневностью, в то же время защищая его от разрушительных воздействий этой повседневности. А повседневность, окружающая среда всё время посылает ему один импульс: «Расслабься, живи как все».
Противоречие между необходимостью утвердиться в социуме и мечтой превращает человека с мечтой в двухполюсного человека, своего рода гантель.
На одном полюсе этой гантели находится его реальное социальное «Я», которое выражает устремления, соответствующие усвоенным антинормам и антиценностям постсоветского общества. И в то же время — состояние белой вороны и конфликтное отношение к реальности.
На другом полюсе гантели находится его сущностное «Я», формируемое его мечтой, находящейся в контейнере. Это сущностное «Я» противопоставлено миру. Оно существует в отрыве от его конкретного каждодневного поведения и странным образом хранит в себе возможность другого поведения, других норм и принципов.
Гантель не означает окончательной диссоциации личности, ее расщепления на две независимые половины. Они сцеплены специфической внутренней логикой, часто невротической. Человек знает про себя, что он чем-то отличается, что в нем есть какой-то запрос, что этот запрос, может быть, важнее всего, что всё остальное не так важно. От настоящего смысла и вида этого «всего остального», то есть от своего реального социального «Я», человек защищается в большей или меньшей степени, признает его лишь частично, снижает его значение, степень его оформленности. И ищет какой-то возможности найти приложение своей мечте, хотя бы в фантазиях.
Две части гантели вовсе не находятся в равновесии. Работает марксистский закон «бытие определяет сознание». То, как человек ведет себя в социуме, постоянно формирует и меняет его. Поэтому социальное «Я» постепенно начинает преобладать над сущностным. Когда эта ситуация достигает критической точки и начинает угрожать самому существованию сущностного «Я», возникает духовный кризис. Сущностное «Я» создает особый страх, который можно было бы назвать страхом духовной смерти. Вместо страха может быть тоска, опустошенность.
Энергия деятельности покидает человека, он ослаблен. Он в большей или меньшей степени уходит из той социальной жизни, которую вел. Социальное «Я» умаляется, восстанавливается равновесие между ним и сущностным «Я». Затем процесс может повториться, если равновесие снова будет потеряно.
Иногда устанавливается парадоксальное равновесие, и человек может долго существовать в виде гантели. Это может произойти, если он занимает в социуме какую-то пограничную позицию — его работа или социальная группа, в которой он существует, поддерживает фантазии, как-то связывающие его с мечтой (например, он занимается наукой в научном институте, сохранившемся с советского времени).
Рассмотрим пример, в котором есть место всему тому, что отличает человека с мечтой.
Молодой человек в постсоветской Москве с подростковых лет переживал сопричастность божественному и ходил в церковь. И мечтал о любви — настоящей, чистой, понимаемой как передача всего себя в дар возлюбленной. Хороших и глубоких отношений со сверстниками у него не складывалось.
В возрасте 19 лет он встретил ту, к которой обратились его чувства. Однако у него было твердое ощущение, что если он прямо скажет об этих своих чувствах и устремлениях самой возлюбленной, то встретит непонимание, и его надежды будут обмануты — потому, что она этих глубоких чувств не сможет оценить. Иначе говоря, если откроется, то получит удар. Тогда он вместо реальной девушки создал в своем воображении фантазию о ней же, но завоеванной им и наделенной ответной глубокой любовью к нему.
Спрятав таким образом мечту в контейнер и создав оболочку этого контейнера в виде фантазии, он начал усиленно «вписываться в социум», действуя по тому сценарию, который социум предлагал ему как противоположность подлинной любви. Отрицая свои прежние устремления, в которых он обманулся, отрицая свое сущностное «Я», он поставил себе задачу стать самым успешным «соблазнителем» и добиться максимального счетного количества отдавшихся ему девушек. Подчеркну — он стал героем «отношений без обязательств», в глубине души сохраняя искания Бога и идеал подлинной любви. А примиряла то и другое фантазия, согласно которой он на пути «отношений без обязательств» в какой-нибудь момент найдет свою любовь, подобную той, которая могла бы быть, той самой первой, неудавшейся.
Однако работал принцип «бытие определяет сознание». «Забывшись» в процессе «соблазнительства», он через два года соблазнил девушку, к которой сам не испытывал ничего серьезного. Для нее он был первым мужчиной, и она полюбила его, а он рассматривал ее только как свой главный успех на пути соблазнительства. Перед ним открылась дорога к формированию монструозной личности. Впереди были другие девушки, чьи первые чувства были бы обмануты таким или более жестоким образом, а за этим могло последовать еще нечто гораздо более низкое. Социальное «Я» стало перевешивать сущностное «Я», и связь с мечтой, которая находилась в контейнере, ослабела.
Тогда он в панике остановился. Эта ситуация «последнего теста» на то, способен ли он отбросить те сокровенные мечты, которые могли бы придать смысл всей его жизни, изменила всё, создавая ситуацию духовного кризиса. Главным двигателем духовного кризиса стал страх.
Страх привел к разрушению отношений с этой девушкой, а вместе с отношениями разрушению, хотя и не окончательному, подвергалась личность, то есть социальное «Я». Возникли острые, образно переживаемые ощущения потерянности, утраты почвы под ногами. Фантазии о том, что было бы, если бы первая несостоявшаяся любовь состоялась, резко усилились.
Коварство подобных состояний заключается в том, что без специальных условий они не имеют никакого окончательного разрешения: поскольку человек продолжает жить в социуме, в котором всё течет в противоположную сторону по отношению к его мечте, то социальное «я» не может не восстанавливаться. Оно восстанавливается, конечно, не в том виде, в котором оно было до кризиса. Но внутренний конфликт рано или поздно всё равно возобновляется.
Прошло два года после кризиса, и человек стал отказываться от ценности своих юношеских идеалов, говорить о том, что его первая любовь была сплошной фантазией, что необходимо полностью отказаться от подобного рода фантазий, завести семью и зажить той жизнью, которой живут все вокруг. При этом он продолжал писать музыку о любви и как бы подспудно искать чего-то.
Наконец, он снова полюбил. На этот раз чувства, подлинные, бескорыстные, получили какое-то оформление. Он долго пытался построить отношения, которые разделялись государственными границами, и был готов идти на большие жертвы ради этого — в том числе на то, чтобы свернуть свою жизнь в России и переехать к возлюбленной. Но время показало, что чувства по сути безответны.
Маятник опять качнулся. Возник соблазн обратить силу, полученную в ходе реализации сущностного «Я» в любви, в отдаче себя другому на то, чтобы снова специфическим образом вписываться в социум, обращая к нему худшую часть себя, некую изнанку — вписываться на этот раз по-серьезному, без юношеских мелочей. Прошло совсем немного времени, и снова проснулся страх с его чертами тяжести, тотальности.
Но если социальное «Я» усиливается неотменяемо и неизбежно, то может ли каким-то образом усиливаться сущностное «Я»? Этот вопрос носит, безусловно, ключевой характер.
Оно, безусловно, может усиливаться и в итоге даже одерживать верх над социальным «Я», создавая в итоге новое социальное «Я», соответственно себе. Это новое социальное «Я» основано на иных нормах и ценностях, которые хранит в себе в свернутом, неактивном виде сущностное «Я». Такое социальное «Я» находится уже в единстве с сущностным «Я», и становится возможным формирование целостной личности, осуществляющей борьбу за исполнение своей мечты.
Однако это возможно лишь в том случае, если личность сталкивается с жизненным опытом или с переживанием такой силы, которая превозмогает силу личности в том виде, в котором личность существует. То есть, пользуясь нашей технической метафорой, в ситуации значительного увеличения интенсивности света, бьющего в полузакрытые глаза.
Что это может быть за ситуация? Это может быть резкое изменение условий жизни, которое вынуждает человека надолго мобилизоваться, угрожая ему жизненным крахом в том случае, если он не сможет этого сделать. Это может быть потрясение, обнажающее несостоятельность социального «Я» (например, надо проявить какие-то качества, чтобы помочь близким, а человек оказывается на это не способен). Это может быть трансцендентирующий опыт или так называемые пороговые состояния. В литературе описано много примеров того, как порой неожиданно и без конкретной причины в жизни человека возникают глубокие духовные переживания, мистический или околомистический опыт, который подталкивает личность к самоопределению. Говорю об этом не потому, что являюсь апологетом подобного опыта или эзотериком. А потому, что мне известны примеры подобного рода, относящиеся к нашему поколению.
В любом случае, необходимо задействование чего-то, находящегося за пределами обыденного социального существования. Только так сущностное «Я» может реализоваться в условиях социума, который этому противодействует, причем противодействует тотально — по факту того, что он сформирован на отрицании всякой мечты в пользу потребительских вожделений. Если сущностное «Я» начинает реализовываться, человек меняется, становится гораздо сильнее.
Вернемся теперь к примеру, который мы обсуждали выше.
Когда в очередной раз в жизни этого человека возник страх потери своей мечты, потери себя, у него произошло несколько встреч — не совсем обычных, не повседневных. В этих встречах — сначала с одним человеком, а затем и с чем-то нематериальным — он столкнулся с силами, намного превосходящими его собственную силу. Это потрясло его и вызвало в нем колоссальную внутреннюю борьбу, завершившуюся переживанием очищения. В ходе которого этот человек обрел твердую, действительную веру в Бога. Сущностное «Я» оформилось и началось его постоянное и необратимое воздействие на социальное «Я». Человек стал жить по-другому.
Я привел эту историю в полноте и подробности, потому что только так и можно разъяснить непростую коллизию человека с мечтой. Она видна по-настоящему только в обозрении всей его жизни.
Хотелось бы оговорить еще один важный момент.
Когда сущностное «Я» получает возможность реализоваться и начинает формировать социальное «Я» из себя, открывается путь к тому, чтобы превратить гантель в целостность. Но трудно до конца интегрировать личность вне какого-то социального пространства, организованного иначе, чем всё окружающее общество, на иных принципах — хотя бы на уровне небольшой сплоченной группы, интегрированной именно своими сущностными устремлениями, своей мечтой и способной работать во имя этого, а не во имя удовлетворения потребительских вожделений. Вопрос о формировании таких групп в нашем обществе тесно связан с вопросом о судьбе нашего поколения.
Зафиксировав это, вернемся на шаг назад и подойдем к человеку с мечтой с другой стороны, чтобы увидеть в нём еще нечто.