2319
Небезопасный контент (18+)
Авторизуйтесь или зарегистрируйтесь для просмотра
Про самоубийц
В прошлом своем рассказе из жизни следователя районной прокуратуры я упомянул выезд на труп повесившегося в лесу мужчины. Тут следует заметить, что осмотры мест обнаружения трупов лиц, покончивших жизнь самоубийством, это тоже часть работы следствия и милиции (ныне полиции). В моё время следователи прокуратуры выезжали на место происшествия не по всем фактам обнаружения трупов самоубийц, а только по тем, где имелись хоть какие-то основания полагать, что человек стал жертвой преступления – убийства. Как правило, это касалось обнаружения трупов самоубийц не у себя дома, а в общественных местах, либо наоборот, в совсем необщественных, например, в лесу. На все остальные факты самоубийств выезжали участковые инспектора милиции.
В 100 процентах случаев работа следователя на месте обнаружения трупа самоубийцы сводилась к установлению только одного обстоятельства – сам человек убился, или ему помогли. Обычно это было понятно сразу по обстановке на месте происшествия. Мотивы самоубийства, как правило, выяснялись вскользь, путем опросов родных и близких, и сводились только к одному вопросу: из-за чего, собственно? Причины были стереотипны: у подростков – несчастная любовь, у людей постарше – семейные ссоры, долги, заведомо смертельные заболевания (рак). Выяснив одну из таких типичных причин, этим и ограничивались, ведь факта убийства не было, и это было главное.
О таком экзотическом составе преступления, как «доведение до самоубийства», я читал только в умных книжках под названиями «Уголовное право» и «Комментарии к Уголовному кодексу», и то только два раза в жизни: первый раз, когда сдавал уголовное право на экзамене, а второй раз – когда сдавал это же уголовное право на госэкзамене. Всё. На практике такой состав преступления мне ни разу не встречался. Да и процесс доказывания факта доведения до самоубийства до сих пор представляется мне весьма муторным и неочевидным по результату.
Я догадываюсь, что о существе и происхождении причин, толкающих людей на совершение самоубийств, наверняка имеется значительное количество научной литературы в области психологии и психиатрии. Но я эту литературу не изучал, поскольку в этом не было особой надобности. Как я уже упоминал, основная масса причин самоубийств была в моей практике однотипна и объяснима. Но было несколько случаев, которые выбивались из общего ряда.
В первой половине 90-х годов в составе следственно-оперативной группы мне пришлось выехать на место происшествия по факту обнаружения трупа восемнадцатилетнего паренька. Он повесился, причем повесился в нестандартном месте: село разделяла надвое небольшая речка, и через эту речку был мост, длиной метров 25-30, огражденный по краям перилами из сваренных металлических труб. Судя по всему, паренек ночью пришел на этот мост, привязал недлинную веревку к столбику ограждения, как раз посередине моста, петлю одел себе на шею, перелез через перила и прыгнул вниз. Так его и обнаружили поутру местные жители. Никаких следов, указывающих на совершение убийства, не имелось, а причина самоубийства выяснилась сразу со слов родных и друзей. Дело в том, что накануне этот паренек проходил призывную комиссию в военкомате, и ему там сказали, что он негоден по состоянию здоровья. Вот такой оказался весьма неожиданный мотив для самоубийства.
Или другой случай, примерно в это же время, когда молодой парень семнадцати лет повесился на огромной опоре ЛЭП, на высоте примерно метров пять над землей. Опора эта располагалась в одном поселке на дороге, ведущей к КПП исправительно-трудовой колонии строгого режима. В этой колонии служил заместителем начальника по кадрам отец этого парня, и все идущие с электрички утром на работу служащие «зоны» наблюдали висящий на фоне рассветного солнца труп. Исходя из здравого смысла, да и учитывая трудности, которые возникли у нас со снятием трупа с опоры на такой высоте, было сразу понятно, что ни о каком насильственном помещении этого парня на металлическую конструкцию речи идти не может, он забрался туда сам и сам же повесился. Быстро нашлись приятели этого самоубийцы, такие же подростки, которые рассказали, что в ночь перед происшествием парень без спроса по тихому выгнал из гаража старенький отцовский «Москвич-2140», и поехал с друзьями кататься по ночному лесу. Выпили пива, было весело, но недолго: не справившись с управлением на одном повороте лесной дороги, паренек врезался в дерево, и здорово повредил передок «Москвича», даже пробив радиатор. Машину пришлось бросить там же, в лесу, в поселок они пошли пешком. По дороге паренек приговаривал только: «Отец меня убьет, отец меня убьет». Потом все разошлись по домам, а утром парня обнаружили повесившимся на опоре. Мы съездили на указанное подростками место в лес и действительно обнаружили там поврежденный и брошенный «Москвич». Ситуация выглядела простой, как карандаш. Только отец повесившегося, суровый майор-замполит, когда его привезли опознавать труп, стал категорически заявлять, что это не его сын, тот, мол, пошел вчера погулять с друзьями и сейчас вернется домой. Я по понятным причинам не стал отражать это в документах, а замполита забрала плачущая жена. Впоследствии мне кто-то говорил, что этого майора списали спустя непродолжительное время «на гражданку».
Ну и самый суровый случай был в середине 90-х годов. Тогда в один из дней февраля меня вызвал к себе прокурор района и сообщил, что только что ему звонили из бюро судебно-медицинской экспертизы. Дело в том, что за день до этого в одном поселке в туалете своей квартиры повесилась четырнадцатилетняя девочка, но поскольку никаких подозрений на убийство не возникло, на место выезжал участковый, который направил труп в бюро СМЭ, для чисто формального вскрытия. Однако судебный эксперт сообщил прокурору, что девственная плева у девочки имеет следы свежих повреждений, а во влагалище обнаружена сперма. Это обстоятельство меняло решительно всё, поэтому я с группой сотрудников уголовного розыска немедленно выехал в поселок.
Там мы стали собирать сведения о девочке, её образе жизни и обстоятельствах гибели. Выяснилось, что это была самая обычная, тихая, ничем не примечательная девочка, училась в местной школе, наличие у неё разделенной либо неразделенной любви одноклассники дружно отрицали. Отец у неё был военнослужащий-контрактник в местной войсковой части, а мать работала продавщицей в магазине. В день самоубийства девочка с утра была в школе, вела себя совершенно обычно, никаких признаков подавленности учителя и ученики не заметили. Около часа дня занятия закончились, и она пошла домой. Мать пришла домой вечером, в девятом часу, открыла дверь своими ключами, никаких признаков проникновения посторонних в квартиру не было. Дочь она обнаружила в туалете, повесившейся на дверной ручке. Отец пришел домой со службы позже. Никаких телесных повреждений на девочке не было.
Опера с уголовного розыска обошли почти весь поселок, пытались узнать, может, у девочки был ухажер, но никто ничего такого не знал. Мы много разговаривали с матерью и отцом, думали, может быть они подозревают кого-нибудь, но у них тоже не было мыслей по этому поводу.
Вернувшись в райотдел, мы сели обсуждать это дело в кабинете Петровича – начальника уголовного розыска. Петрович был старый опер, и он высказался в том духе, что серьезно подозревает отца девочки, пока что на уровне интуиции. Но, за неимением других версий, решили поработать в этом направлении. На следующий день я съездил в войсковую часть, где командир мне сказал, что в день самоубийства девочки её отец все время был на службе. Версия Петровича вроде бы рушилась, но он объяснил мне, что командир запросто может и врать, причем просто, чтобы прикрыть какие-то свои косяки. У Петровича в этой части служил какой-то знакомый – прапорщик, и через него он пробил, что как раз в тот самый день отец девочки явился на службу после обеда и с большого будунища. Командир вставил ему профилактических пропистонов, и этим дело ограничилось.
Так что версия с отцом снова получила право на жизнь. После совещания с Петровичем мы решили действовать решительно. Мы – я, Петрович и еще один опер, приехали домой к родителям девочки к семи часам утра, сразу сказали отцу собираться, и, ничего не говоря, повезли его в сторону райцентра. Он хоть и немного поупирался, но делал это как-то вяло, что еще больше укрепило мои подозрения. Мы не поехали сразу в райотдел, а сначала заскочили в бюро СМЭ, где у отца взяли образцы крови. При этом на его вопрос я сразу объявил, что у девочки обнаружена сперма (об этом факте мы ранее никому не говорили), и кровь нужна для сравнительного исследования. Затем мы привезли его в райотдел, где завели в кабинет Петровича. Там отец спросил нас, когда будет готов результат биологической экспертизы. «К вечеру!» - блефанул я, хотя на самом деле такая экспертиза делалась у нас тогда минимум неделю. Петрович напомнил ему про явку с повинной, причем упирал на то, что вечером уже будет заключение экспертизы, и с явкой вполне можно и не успеть. Тут отец вздохнул и рассказал, что на самом деле в тот день он с утра на службу не пошел, болел с похмелья. Днем из школы пришла дочь, на него что-то нашло, он изнасиловал её в своей комнате, оделся и ушел на работу.
Допросив отца в качестве подозреваемого, я тут же закрыл его на райотдельский ИВС. Затем ему было предъявлено обвинение в изнасиловании, и он был арестован. Но, поскольку он являлся военнослужащим, уголовное дело сразу после этого было передано по подследственности в военную прокуратуру. Так что я это дело не заканчивал, но от коллег из военной прокуратуры узнал впоследствии, что военный суд приговорил отца девочки к 10 годам лишения свободы. По моим данным, он отбыл этот срок «до звонка», то есть полностью, и уехал жить в другое место.
В 100 процентах случаев работа следователя на месте обнаружения трупа самоубийцы сводилась к установлению только одного обстоятельства – сам человек убился, или ему помогли. Обычно это было понятно сразу по обстановке на месте происшествия. Мотивы самоубийства, как правило, выяснялись вскользь, путем опросов родных и близких, и сводились только к одному вопросу: из-за чего, собственно? Причины были стереотипны: у подростков – несчастная любовь, у людей постарше – семейные ссоры, долги, заведомо смертельные заболевания (рак). Выяснив одну из таких типичных причин, этим и ограничивались, ведь факта убийства не было, и это было главное.
О таком экзотическом составе преступления, как «доведение до самоубийства», я читал только в умных книжках под названиями «Уголовное право» и «Комментарии к Уголовному кодексу», и то только два раза в жизни: первый раз, когда сдавал уголовное право на экзамене, а второй раз – когда сдавал это же уголовное право на госэкзамене. Всё. На практике такой состав преступления мне ни разу не встречался. Да и процесс доказывания факта доведения до самоубийства до сих пор представляется мне весьма муторным и неочевидным по результату.
Я догадываюсь, что о существе и происхождении причин, толкающих людей на совершение самоубийств, наверняка имеется значительное количество научной литературы в области психологии и психиатрии. Но я эту литературу не изучал, поскольку в этом не было особой надобности. Как я уже упоминал, основная масса причин самоубийств была в моей практике однотипна и объяснима. Но было несколько случаев, которые выбивались из общего ряда.
В первой половине 90-х годов в составе следственно-оперативной группы мне пришлось выехать на место происшествия по факту обнаружения трупа восемнадцатилетнего паренька. Он повесился, причем повесился в нестандартном месте: село разделяла надвое небольшая речка, и через эту речку был мост, длиной метров 25-30, огражденный по краям перилами из сваренных металлических труб. Судя по всему, паренек ночью пришел на этот мост, привязал недлинную веревку к столбику ограждения, как раз посередине моста, петлю одел себе на шею, перелез через перила и прыгнул вниз. Так его и обнаружили поутру местные жители. Никаких следов, указывающих на совершение убийства, не имелось, а причина самоубийства выяснилась сразу со слов родных и друзей. Дело в том, что накануне этот паренек проходил призывную комиссию в военкомате, и ему там сказали, что он негоден по состоянию здоровья. Вот такой оказался весьма неожиданный мотив для самоубийства.
Или другой случай, примерно в это же время, когда молодой парень семнадцати лет повесился на огромной опоре ЛЭП, на высоте примерно метров пять над землей. Опора эта располагалась в одном поселке на дороге, ведущей к КПП исправительно-трудовой колонии строгого режима. В этой колонии служил заместителем начальника по кадрам отец этого парня, и все идущие с электрички утром на работу служащие «зоны» наблюдали висящий на фоне рассветного солнца труп. Исходя из здравого смысла, да и учитывая трудности, которые возникли у нас со снятием трупа с опоры на такой высоте, было сразу понятно, что ни о каком насильственном помещении этого парня на металлическую конструкцию речи идти не может, он забрался туда сам и сам же повесился. Быстро нашлись приятели этого самоубийцы, такие же подростки, которые рассказали, что в ночь перед происшествием парень без спроса по тихому выгнал из гаража старенький отцовский «Москвич-2140», и поехал с друзьями кататься по ночному лесу. Выпили пива, было весело, но недолго: не справившись с управлением на одном повороте лесной дороги, паренек врезался в дерево, и здорово повредил передок «Москвича», даже пробив радиатор. Машину пришлось бросить там же, в лесу, в поселок они пошли пешком. По дороге паренек приговаривал только: «Отец меня убьет, отец меня убьет». Потом все разошлись по домам, а утром парня обнаружили повесившимся на опоре. Мы съездили на указанное подростками место в лес и действительно обнаружили там поврежденный и брошенный «Москвич». Ситуация выглядела простой, как карандаш. Только отец повесившегося, суровый майор-замполит, когда его привезли опознавать труп, стал категорически заявлять, что это не его сын, тот, мол, пошел вчера погулять с друзьями и сейчас вернется домой. Я по понятным причинам не стал отражать это в документах, а замполита забрала плачущая жена. Впоследствии мне кто-то говорил, что этого майора списали спустя непродолжительное время «на гражданку».
Ну и самый суровый случай был в середине 90-х годов. Тогда в один из дней февраля меня вызвал к себе прокурор района и сообщил, что только что ему звонили из бюро судебно-медицинской экспертизы. Дело в том, что за день до этого в одном поселке в туалете своей квартиры повесилась четырнадцатилетняя девочка, но поскольку никаких подозрений на убийство не возникло, на место выезжал участковый, который направил труп в бюро СМЭ, для чисто формального вскрытия. Однако судебный эксперт сообщил прокурору, что девственная плева у девочки имеет следы свежих повреждений, а во влагалище обнаружена сперма. Это обстоятельство меняло решительно всё, поэтому я с группой сотрудников уголовного розыска немедленно выехал в поселок.
Там мы стали собирать сведения о девочке, её образе жизни и обстоятельствах гибели. Выяснилось, что это была самая обычная, тихая, ничем не примечательная девочка, училась в местной школе, наличие у неё разделенной либо неразделенной любви одноклассники дружно отрицали. Отец у неё был военнослужащий-контрактник в местной войсковой части, а мать работала продавщицей в магазине. В день самоубийства девочка с утра была в школе, вела себя совершенно обычно, никаких признаков подавленности учителя и ученики не заметили. Около часа дня занятия закончились, и она пошла домой. Мать пришла домой вечером, в девятом часу, открыла дверь своими ключами, никаких признаков проникновения посторонних в квартиру не было. Дочь она обнаружила в туалете, повесившейся на дверной ручке. Отец пришел домой со службы позже. Никаких телесных повреждений на девочке не было.
Опера с уголовного розыска обошли почти весь поселок, пытались узнать, может, у девочки был ухажер, но никто ничего такого не знал. Мы много разговаривали с матерью и отцом, думали, может быть они подозревают кого-нибудь, но у них тоже не было мыслей по этому поводу.
Вернувшись в райотдел, мы сели обсуждать это дело в кабинете Петровича – начальника уголовного розыска. Петрович был старый опер, и он высказался в том духе, что серьезно подозревает отца девочки, пока что на уровне интуиции. Но, за неимением других версий, решили поработать в этом направлении. На следующий день я съездил в войсковую часть, где командир мне сказал, что в день самоубийства девочки её отец все время был на службе. Версия Петровича вроде бы рушилась, но он объяснил мне, что командир запросто может и врать, причем просто, чтобы прикрыть какие-то свои косяки. У Петровича в этой части служил какой-то знакомый – прапорщик, и через него он пробил, что как раз в тот самый день отец девочки явился на службу после обеда и с большого будунища. Командир вставил ему профилактических пропистонов, и этим дело ограничилось.
Так что версия с отцом снова получила право на жизнь. После совещания с Петровичем мы решили действовать решительно. Мы – я, Петрович и еще один опер, приехали домой к родителям девочки к семи часам утра, сразу сказали отцу собираться, и, ничего не говоря, повезли его в сторону райцентра. Он хоть и немного поупирался, но делал это как-то вяло, что еще больше укрепило мои подозрения. Мы не поехали сразу в райотдел, а сначала заскочили в бюро СМЭ, где у отца взяли образцы крови. При этом на его вопрос я сразу объявил, что у девочки обнаружена сперма (об этом факте мы ранее никому не говорили), и кровь нужна для сравнительного исследования. Затем мы привезли его в райотдел, где завели в кабинет Петровича. Там отец спросил нас, когда будет готов результат биологической экспертизы. «К вечеру!» - блефанул я, хотя на самом деле такая экспертиза делалась у нас тогда минимум неделю. Петрович напомнил ему про явку с повинной, причем упирал на то, что вечером уже будет заключение экспертизы, и с явкой вполне можно и не успеть. Тут отец вздохнул и рассказал, что на самом деле в тот день он с утра на службу не пошел, болел с похмелья. Днем из школы пришла дочь, на него что-то нашло, он изнасиловал её в своей комнате, оделся и ушел на работу.
Допросив отца в качестве подозреваемого, я тут же закрыл его на райотдельский ИВС. Затем ему было предъявлено обвинение в изнасиловании, и он был арестован. Но, поскольку он являлся военнослужащим, уголовное дело сразу после этого было передано по подследственности в военную прокуратуру. Так что я это дело не заканчивал, но от коллег из военной прокуратуры узнал впоследствии, что военный суд приговорил отца девочки к 10 годам лишения свободы. По моим данным, он отбыл этот срок «до звонка», то есть полностью, и уехал жить в другое место.
