Поток
Может мне водку начать пить, а то от цветного алкоголя расчлененка снится.
Справа мудаки, слева мудаки, посередине главный. Главный в шкуру медвежью завернут, а мудаки тушу доедают, только кровь с гнилых клыков стекает.
- Я тебе, милая, пилу подарю, а лучше самотык красный. Будешь думать, что тебя Сатана ебет – может успокоишься.
Сижу, смотрю в одну точку. Минут 20 смотрю. Походу пиксель битый. Благо на краю экрана, так что поебать в общем-то.
- Чего б мне еще такого прикупить?
- Прикупи себе ТТ и поиграй в русскую рулетку.
Иди в Неве утопись, постылый, там тебе самое место.
Всем вам в аду найдется место, а для тебя, рыженький, самый большой котел приготовили.
И спустился к нему ангел с небес и молвил зычным голосом: «Руки из штанов убери, скотина».
- 4 8 15 16 23 хуй
- Почему хуй?
- Потому что, блядь.
Три точечки, три точечки. Не думай, что ты такой глубокомысленный.
………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………….
Семен Петрович Глядов закрыл ежедневник, поправил очки на переносице, откашлялся и, положив руку на толстую пачку бумаги, лежащую перед ним, произнес:
- Я, надеюсь, вы понимаете, что мы не можем это напечатать?
Его собеседник – Алексей Буквин – сидел молча и хлопал водянистыми глазами, которые смотрели куда-то сквозь представителя издательского дома, сквозь оконное стекло, сквозь небо и, вероятно, сквозь Вселенную. Это было единственным разумным объяснением того факта, что эти глаза не отражали и не выражали ни единой эмоции.
Семен Петрович снова прокашлялся, пытаясь привлечь внимание собеседника, и предпринял вторую попытку заговорить:
- То, что я вам сейчас прочитал – это не самые забористые перлы. Некоторые вещи мне просто стыдно произносить вслух. Я уже не говорю про мат, хоть мы и не одобряем этого, но допускаем, что некоторым писателям сложно выражать свои эмоции в другом ключе.
- Жид, все вы – жиды, - тихо пробормотал Буквин, и его взгляд, зажегшийся буквально на мгновение, так же быстро снова потух.
- Что? – Глядов не расслышал, но, так как его собеседник настроился снова молчать, продолжил. – Кто по вашему будет это читать? Для кого предназначается эпизод с пришиванием к женщине мужских гениталий? На что это намек? Если на то, что я думаю – нас сожрут заживо сами знаете кто. А рецепты по приготовлению младенцев? У вас голова на месте вообще? Артхаус-артхаусом, но меру надо знать.
Буквин снова сфокусировался. Его глаза, явно с большим трудом отыскали тушку собеседника и вперились в узел галстука. Семен Петрович невольно опустил глаза, думая, что где-то посадил пятно, но его одежда была в полном порядке. Впрочем, его предупреждали, что Буквин немного не в себе, но представитель издательского дома сейчас видел перед собой человека, который был много не в себе.
- Какой плохой у вас галстук, мой друг. Я вам ухо отгрызу, с одним ухом он будет лучше сочетаться, - поднял глаза Алексей. – Хотите?
- Не хочу, - Глядов невольно дотронулся до уха, на которое теперь жадно взирал его визави. – Причем тут мой галстук, я с вами о вашей книге говорю.
- Да сожги ты ее нахер, чего пристал? Чаю б лучше предложил горячего – холодно у тебя тут.
Семен Петрович нажал на кнопку и попросил у секретарши две чашки чая.
- Послушайте, Алексей. Я признаю, что начал разговор не с того. Мы не можем напечатать это в таком виде. Надо кое-что переписать, кое-что поправить, сгладить, так скать, углы. В общем и целом ваша книга – неплохой образец постмодернизма. Но слишком уж грубый образец. Жестокости много. Но написано хорошо.
- Давай все-таки я тебе отгрызу ухо, а? Ну уж больно плохой у тебя галстук. Где ты его вообще взял?
- Да при чем тут мой галстук? Мы же о книге вашей говорим. Дочка моя подарила, - Семен Петрович терял терпение.
- Выгони ее из дому. Шлюха, наверняка. Только шлюха могла выбрать такой галстук.
- Как вы смеете оскорблять мою семью? И с чего вы вообще это взяли? – вскочил Глядов с негодованием, но было видно, что его гнев немного наигран.
В глубине души он в целом был согласен с Буквиным. О том, что его девятнадцати летняя дочь не была слишком постоянна, гудел весь дом. И хотя Семен Петрович старался идти в ногу со временем, в котором было обычным делом каждый день прогуливаться с новым молодым человеком и носить такую одежду , которой лучше не было бы вовсе, но пуля советского режима, глубоко засевшая в мозгах Глядова, не давала ему спать спокойно в ожидании возвращения непутевой дочурки, которая приходила обязательно пьяной и растрепанной.
- Так с чего вы это взяли? – уже тише спросил мужчина своего собеседника.
- Да с того, что не идет он тебе. Дочка твоя думает, что мужикам одно нужно, а выглядеть презентабельно для них третично.
Что для мужиков вторично, Глядов спрашивать не стал. Вместо этого он поинтересовался:
- А ухо-то зачем откусывать?
- Чтобы не замечали, какой галстук у тебя плохой.
Семен Петрович сдался окончательно и снял с себя галстук.
- Так лучше? Можем мы о книге уже поговорить? – он устало поглядел в водянистые писательские глаза.
Алексей Буквин с секунду промолчал и вдруг неожиданно выпалил:
- Карбышев.
- Что, Карбышев? – Семен Петрович спрятал лицо в ладонях и потер щеки.
- Его водой ледяной немцы на морозе обливали.
- И что?
- Да ничего. Вспомнил просто. Три года не мог вспомнить, а сейчас вспомнил.
Семен Петрович позеленел, потом покраснел, потом побагровел и внезапно заорал:
- А ну-ка, пошел нахер отсюда, Карбышев. И никогда не возвращайся, творец хуев. И писанину свою забери, - с этими словами он схватил со стола стопку листов и бросил ее вслед отступающему спиной к двери Буквину. Листы красочно разлетелись и медленно опускались на пол, словно снежинки. Большие плоские снежинки.
- Иди, блядь, в Неве утопись, придурок, - вопил Глядов так, словно его резали. – Или ТТ прикупи. А сюда не возвращайся. Художник, твою мать. Галстук ему мой не нравится, быдло грамотное.
Дверь тихонечко щелкнула, и только тогда Семен Петрович успокоился. Он взял со стола телефон, набрал номер, приложил трубку к уху и спокойно произнес:
- Алло. Да, здравствуй, дорогая. Скажи этой бляди, что пока сама долги свои в институте не сдаст – денег карманных не получит, а будет выебываться – вообще из дома выгоню.
arlekiness.livejournal.com
Справа мудаки, слева мудаки, посередине главный. Главный в шкуру медвежью завернут, а мудаки тушу доедают, только кровь с гнилых клыков стекает.
- Я тебе, милая, пилу подарю, а лучше самотык красный. Будешь думать, что тебя Сатана ебет – может успокоишься.
Сижу, смотрю в одну точку. Минут 20 смотрю. Походу пиксель битый. Благо на краю экрана, так что поебать в общем-то.
- Чего б мне еще такого прикупить?
- Прикупи себе ТТ и поиграй в русскую рулетку.
Иди в Неве утопись, постылый, там тебе самое место.
Всем вам в аду найдется место, а для тебя, рыженький, самый большой котел приготовили.
И спустился к нему ангел с небес и молвил зычным голосом: «Руки из штанов убери, скотина».
- 4 8 15 16 23 хуй
- Почему хуй?
- Потому что, блядь.
Три точечки, три точечки. Не думай, что ты такой глубокомысленный.
………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………….
Семен Петрович Глядов закрыл ежедневник, поправил очки на переносице, откашлялся и, положив руку на толстую пачку бумаги, лежащую перед ним, произнес:
- Я, надеюсь, вы понимаете, что мы не можем это напечатать?
Его собеседник – Алексей Буквин – сидел молча и хлопал водянистыми глазами, которые смотрели куда-то сквозь представителя издательского дома, сквозь оконное стекло, сквозь небо и, вероятно, сквозь Вселенную. Это было единственным разумным объяснением того факта, что эти глаза не отражали и не выражали ни единой эмоции.
Семен Петрович снова прокашлялся, пытаясь привлечь внимание собеседника, и предпринял вторую попытку заговорить:
- То, что я вам сейчас прочитал – это не самые забористые перлы. Некоторые вещи мне просто стыдно произносить вслух. Я уже не говорю про мат, хоть мы и не одобряем этого, но допускаем, что некоторым писателям сложно выражать свои эмоции в другом ключе.
- Жид, все вы – жиды, - тихо пробормотал Буквин, и его взгляд, зажегшийся буквально на мгновение, так же быстро снова потух.
- Что? – Глядов не расслышал, но, так как его собеседник настроился снова молчать, продолжил. – Кто по вашему будет это читать? Для кого предназначается эпизод с пришиванием к женщине мужских гениталий? На что это намек? Если на то, что я думаю – нас сожрут заживо сами знаете кто. А рецепты по приготовлению младенцев? У вас голова на месте вообще? Артхаус-артхаусом, но меру надо знать.
Буквин снова сфокусировался. Его глаза, явно с большим трудом отыскали тушку собеседника и вперились в узел галстука. Семен Петрович невольно опустил глаза, думая, что где-то посадил пятно, но его одежда была в полном порядке. Впрочем, его предупреждали, что Буквин немного не в себе, но представитель издательского дома сейчас видел перед собой человека, который был много не в себе.
- Какой плохой у вас галстук, мой друг. Я вам ухо отгрызу, с одним ухом он будет лучше сочетаться, - поднял глаза Алексей. – Хотите?
- Не хочу, - Глядов невольно дотронулся до уха, на которое теперь жадно взирал его визави. – Причем тут мой галстук, я с вами о вашей книге говорю.
- Да сожги ты ее нахер, чего пристал? Чаю б лучше предложил горячего – холодно у тебя тут.
Семен Петрович нажал на кнопку и попросил у секретарши две чашки чая.
- Послушайте, Алексей. Я признаю, что начал разговор не с того. Мы не можем напечатать это в таком виде. Надо кое-что переписать, кое-что поправить, сгладить, так скать, углы. В общем и целом ваша книга – неплохой образец постмодернизма. Но слишком уж грубый образец. Жестокости много. Но написано хорошо.
- Давай все-таки я тебе отгрызу ухо, а? Ну уж больно плохой у тебя галстук. Где ты его вообще взял?
- Да при чем тут мой галстук? Мы же о книге вашей говорим. Дочка моя подарила, - Семен Петрович терял терпение.
- Выгони ее из дому. Шлюха, наверняка. Только шлюха могла выбрать такой галстук.
- Как вы смеете оскорблять мою семью? И с чего вы вообще это взяли? – вскочил Глядов с негодованием, но было видно, что его гнев немного наигран.
В глубине души он в целом был согласен с Буквиным. О том, что его девятнадцати летняя дочь не была слишком постоянна, гудел весь дом. И хотя Семен Петрович старался идти в ногу со временем, в котором было обычным делом каждый день прогуливаться с новым молодым человеком и носить такую одежду , которой лучше не было бы вовсе, но пуля советского режима, глубоко засевшая в мозгах Глядова, не давала ему спать спокойно в ожидании возвращения непутевой дочурки, которая приходила обязательно пьяной и растрепанной.
- Так с чего вы это взяли? – уже тише спросил мужчина своего собеседника.
- Да с того, что не идет он тебе. Дочка твоя думает, что мужикам одно нужно, а выглядеть презентабельно для них третично.
Что для мужиков вторично, Глядов спрашивать не стал. Вместо этого он поинтересовался:
- А ухо-то зачем откусывать?
- Чтобы не замечали, какой галстук у тебя плохой.
Семен Петрович сдался окончательно и снял с себя галстук.
- Так лучше? Можем мы о книге уже поговорить? – он устало поглядел в водянистые писательские глаза.
Алексей Буквин с секунду промолчал и вдруг неожиданно выпалил:
- Карбышев.
- Что, Карбышев? – Семен Петрович спрятал лицо в ладонях и потер щеки.
- Его водой ледяной немцы на морозе обливали.
- И что?
- Да ничего. Вспомнил просто. Три года не мог вспомнить, а сейчас вспомнил.
Семен Петрович позеленел, потом покраснел, потом побагровел и внезапно заорал:
- А ну-ка, пошел нахер отсюда, Карбышев. И никогда не возвращайся, творец хуев. И писанину свою забери, - с этими словами он схватил со стола стопку листов и бросил ее вслед отступающему спиной к двери Буквину. Листы красочно разлетелись и медленно опускались на пол, словно снежинки. Большие плоские снежинки.
- Иди, блядь, в Неве утопись, придурок, - вопил Глядов так, словно его резали. – Или ТТ прикупи. А сюда не возвращайся. Художник, твою мать. Галстук ему мой не нравится, быдло грамотное.
Дверь тихонечко щелкнула, и только тогда Семен Петрович успокоился. Он взял со стола телефон, набрал номер, приложил трубку к уху и спокойно произнес:
- Алло. Да, здравствуй, дорогая. Скажи этой бляди, что пока сама долги свои в институте не сдаст – денег карманных не получит, а будет выебываться – вообще из дома выгоню.
arlekiness.livejournal.com