Поколение лишений: кто не поступил в вуз после революции
Лишенец означает «лишённый гражданских прав». Такая категория людей появилась в России росчерком пера советской власти в 1918 году. По новой конституции, не могли голосовать и быть избранными следующие группы населения:
а) лица, прибегающие к наемному труду с целью извлечения прибыли;
б) лица, живущие на нетрудовой доход, как-то: проценты с капитала, доходы с предприятий, поступления с имущества и т.п.;
в) частные торговцы, торговые и коммерческие посредники;
г) монахи и духовные служители церквей и религиозных культов;
д) служащие и агенты бывшей полиции, особого корпуса жандармов и охранных отделений, а также члены царствовавшего в России дома;
е) лица, признанные в установленном порядке душевнобольными или умалишёнными, а равно лица, состоящие под опекой;
ж) лица, осуждённые за корыстные и порочащие преступления на срок, установленный законом или судебным приговором.
Ст. 65 Конституции РСФСР (1918)
На практике эти ограничения коснулись практически всего дворянства, купечества и духовенства. Сколько лишенцев в стране было всего, сказать трудно. К началу XX века в Российской Империи насчитывалось около миллиона дворян, которых к 1918 году, живых и не уехавших в эмиграцию, конечно, осталось много меньше. Зато если учесть духовенство и всех, хотя бы и мелких торговцев, пораженных в правах окажется заметное число.
По данным переписей населения 1926 и 1927 годов, за год число лишенцев выросло втрое — до 3 миллионов человек. Это произошло не потому, что где-то выявили новых неблагонадежных, а потому что в ту же категорию записали подросших детей лишенцев.
Иван Владимиров, «Лишенцы»
Невозможность голосовать в Советской России, кажется, небольшая потеря. Смысл реформы, однако, этим не ограничивался. Стигматизация «бывших людей» — так неофициально называли лишенцев, особенно имея в виду дворян и чиновников, — немедленно привела к преследованию во всех сферах общественной жизни. Это касалось устройства на работу, службы в армии и получения образования.
В 1918 году выходит указ Ленина « О преимущественном приеме в высшие учебные заведения представителей пролетариата и беднейшего крестьянства». Были отменены вступительные экзамены в университеты, классовое происхождение оказывалось единственной причиной не допустить человека к учебе.
Согласно летописи Московского государственного университета, с 1921 года зачислялись преимущественно те, кто окончил рабочие факультеты, имел «командировки» от партийных организаций, был членом партии или комсомола, имел рекомендации. Само собой, «бывшие», как правило, не обладали подобными преимуществами.
В 1930-е слово «чистка» начнёт ассоциироваться с физическим истреблением классовых противников, но в первые годы советской власти это еще значило «всего лишь» исключение чуждых элементов из организации. Предполагалось, что после этого организация приобретет социальный состав, приличествующий новому обществу.
Около 60 вузов по стране было расформировано за год, количество снизилось до 99. Соответственно, на 30 тысяч человек сократилось число студентов.
Часто это были студенты из медицинских, музыкальных и других профессиональных «династий». При этом таким юношам и девушкам приходилось за свою тягу к знанием платить в буквальном смысле. Обучение «на коммерческой основе» не было повсеместной практикой в вузах, в отличие от школ, зато распространялось исключительно на лишенцев. Рабочим и крестьянам, как мы помним, при этом платили стипендию.
Положение детей лишенцев в школах — тема отдельного разговора. Но в целом можно отметить, что здесь также существовала политика о преимущественном зачислении в школы «пролетарских» детей. Дети ссыльных не могли быть приняты в школу на новом месте до середины тридцатых годов. Точно также лишенцы вносили плату за обучение — или платили большую сумму в годы, когда школьное образование оказывалось платным для всех.
Пропаганда классового разделения была нагляднее, чем в вузах. Учителя должны были знать «классовое лицо» каждого ученика, и предвзятое отношение к «барчукам», порой оканчивавшееся отчислением, было общим местом.
Учёба и труд
Учебные заведения страны к середине двадцатых оказались перегружены, а малограмотный контингент сильно тормозил образовательный процесс, что иногда приводило к открытому неповиновению преподавателей и массовым жалобам в ответственные органы. Народный комиссариат просвещения учредил Центральную комиссию по академической проверке вузов под руководством Иосифа Ходоровского.
Формальной целью была разгрузка вузов и освобождение от учебы неуспевающих студентов. Тут же было обозначено, что проверка знаний будет дифференцированной и классово обусловленной.
Газета «Правда» прямо объявила, что полной академической успеваемости ждут только от «буржуазии и интеллигенции».
Секретной «миссией» проверки являлось «удаление чуждого для нас элемента». Характерно, что минимальное количество отчисленных студентов было установлено директивой заранее и составило 30 тысяч человек — примерно треть студентов в стране.
Сергей Голицын, потомок княжеского рода и советский детский писатель, пишет в автобиографических «Записках уцелевшего»:
"Организовали чистку вузов. Сперва появились в газетах накаляющие обстановку статьи с примерами, с конкретными фамилиями классово чуждых студентов, засорявших пролетарскую науку.
Чаша сия не миновала и второй университет, в котором на втором курсе училась моя сестра Соня... В числе сыновей и дочерей бывших людей, священников, нэпманов была «вычищена» и она... Она пыталась куда-либо поступить на работу, но в первые месяцы и тут терпела неудачу. Ведь в стране была безработица."
Комиссии устраивали дополнительный экзамен, основным содержанием которого являлась проверка политической грамотности студента. В случае предвзятого отношения доказать свою идеологическую близость комиссии было практически невозможным. «Экзаменаторы» часто открыто заявляли студентам-лишенцам, что те «не нужны», и способ их исключить все равно будет найден.
К слову, с 1921 года отчисленные за неблагонадежность учащиеся часто попадали в «черные списки», их шансы поступить в другой вуз — по крайней мере, в том же городе — значительно снижались.
Рано или поздно массовое и очевидно предвзятое ущемление прав целых категорий студентов по причинам, не имеющим отношения к учебе, должно было окончиться взрывом. В крупных вузах вспыхнули акции неповиновения студентов, иногда выливавшихся чуть ли не в терроризм. Членов приемных комиссий избивали, аудитории университетов затопляли водой и заполняли дымом, надеясь «выкурить» представителей власти. Бунтующие студенты создавали независимые организации, куда в большинстве входили непролетарские учащиеся.
Как можно было ожидать, ОГПУ ответило массовыми арестами. Известно о примерно тридцати студентах ЛГУ, попавших в лагеря и 25 расстрелянных в Бутырской тюрьме. При этом репрессивные меры в 1920-е не могли полностью подавить «недозволенные настроения и разговоры» в обществе. Советская власть к тому времени только поставила вопрос об «овладении высшей школой», ведь большую часть профессуры составляли некоммунисты.
Для подлинно масштабных репрессий у партии пока еще не было достаточно мощного аппарата. Поэтому в деле очистки вузов, может быть, главную роль сыграли низовые активисты-комсомольцы, студенты тех же вузов с надежным происхождением.
Бремя «бывшего человека»
В послереволюционные годы принадлежность студента к пролетариям или к лишенцам была очевидной даже внешне. Как писал очевидец событий, ленинградский студент М. Рабинович:
1924 год был одним из переломных в жизни Ленинградского университета (и не только университета). Если до весны этого года ещё часто встречались студенты старого типа, проявлялись прежние нравы, то и дело слышалось обращение «коллега», то потом все стало меняться… Все чаще появлялись студенты нового облика, и внешнего и внутреннего, враждебно относившиеся к тем, кого они называли «белоподкладочниками». Студенческие фуражки, тужурки становились редкостью.
Как видно из этого воспоминания, студенты из «бывших» во многом воспроизводили облик и тип поведения студента прошлых лет. Именно поэтому было возможно создание подобия студенческих автономий, самоуправления и протестных акций, едва кончился период военного коммунизма. Ещё в 1922 году, например, студенты МВТУ организовали массовый протест против назначенного властями ректора в обход избранию профессурой и студенчеством на эту должность профессора.
Однако, когда непролетарских и некомсомольских учащихся в вузах оказалось меньшинство, студенческая власть перешла к просоветским активистам. Именно комсомольские ячейки подготавливали списки неблагонадежных и сами организовывали травлю «классовых врагов».
Последняя масштабная чистка вузов в 1929 году уже сопровождалась казнями преподавателей. Притом именно эта чистка осуществлялась тройками из студенческого актива. Отчисляемых студентов на сей раз обвиняли не столько в классовой чуждости, сколько уже в «троцкизме», «уклонизме» и прочих прегрешениях сталинского мира.
Противоречивая статистика по разным вузам не дает полностью понять, сколько лишенцев оказались изгнаны из учебных заведений по итогам чисток. Тем более трудно сказать, сколько лишенцев и их детей так и не смогли поступить в вуз. Существование семейных родов из нескольких поколений образованных людей было прерваны, их место заняли новые, едва образованные династии интеллигенции.
Ограничения в правах для всех категорий граждан (кроме заключенных и психических больных) были отменены конституцией 1936 года.
К тому времени проблему лишенцев решило время. Немногие пережили тридцатые годы и войну, а оставшиеся были рады любой работе и судьбе. Конечно, какая-то часть лишенцев проскочила через все фильтры. Иные институты и университеты смотрели на них сквозь пальцы. Как вспоминает Варлам Шаламов, многим помогали обширные дореволюционные связи. Пресловутый рабфак помог многим очистить документы — для этого сперва правда надо было стать рабочим.
С конца двадцатых годов заработали комиссии по восстановлению лишенцев в правах, действовавшие во многом произвольно. Их также мог подкупить рабочий стаж. Впереди тех лишенцев, кто смог закончить вуз, ждали уже другие чистки тридцатых годов.
Cui prodest
Большинство студентов из «бывших» использовали образование, чтобы развить свои навыки, получить работу по нужной специальности, дистанцироваться от разрухи в стране и от политики. То есть, это были «классические» студенты, сочетавшие любовь к учёбе с любовью к самому студенческому образу жизни. Пролетарско-крестьянскую часть студенчества мотивировала прежде всего возможность вскочить в социальный лифт, закрепиться в городе, найти место получше, иногда — войти в комсомольский и коммунистический актив.
Подавляющее большинство, видимо, все же не могла в должной мере усвоить университетскую программу, отсюда характерные жалобы на лишенцев, которые берут мозгами, и тем самым угрожают развалу советского государства.
Из письма пролетарских учащихся наркому внутренних дел Алексею Рыкову:
"Найдём не 20-30%, а гораздо больше одного лишь буржуазного студенчества... следовало бы в первую очередь убрать из ВУЗов негодный элемент, а потом говорить и об академической успешности пролетарского студенчества. Мы... обращаемся к тебе, дорогой наш товарищ Рыков... сделать распоряжение о том, чтобы при чистке ВУЗов Комиссия руководствовалась не количеством экзаменов... а официальными документами, находящимися в деле каждого студента... и всесторонним выяснением его социального положения через автобиографию."
Недопущение лишенцев к образованию и студенческие чистки были фоном, на котором советская власть уничтожала руководство вузов, дореволюционную профессуру и Академию наук. Можно предположить, «непролетарское» большинство студенчества не допустило бы разгрома образовательной системы — прежде всего, гуманитарного образования. Во всяком случае, события связанные с «академическим делом», «делом славистов» и подобными репрессиями против учёных не были бы так быстро забыты. Очистка студенчества от той его части, которая некогда считалась «элитной», не просто перевернуло иерархию среди учащихся, но и надежно уничтожило традицию русского университета и русской студенческой автономии.
Интеллигенция и дворянство в стенах вуза создавали сами формы студенческого общежития, отношения к знанию, университетской субкультуры.
Подобные формы оказались несовместимы с построением тоталитарного государства. Если для «бывших» студентов образование было, во многом, самоцелью, новые студенты должны были стать спецами в случае «технарей» и идеологами-«гуманитариями». На роль таких студентов лучше всего подошли выходцы из слоев, ранее лишенных доступа к образованию, а потому не отягощённых традицией и представлением о том, как живет студент.
Потому студенчество в СССР не было средой протеста и автономией. Характерно, что при попытке в конце 1950-х воссоздать какую-то студенческую субкультуру, оттепельные культурные деятели неизбежно берут образцом подражания русскую культуру серебряного века и отчасти двадцатых годов. Такие попытки воспринимаются как культурные феномены, и до сих пор студенчество в России остается фактически «безгласным».
У нас нет ни студенческих братств и обществ, ни университетских коммун, а сам вуз так и остается чаще всего местом, где нужно провести время, чтобы получить нужную бумажку. Если же студенческая культура все же появится вновь, почти наверняка это случится, когда будет восстановлена память о прежней аналогичной культуре, планомерно уничтоженной в первые же годы советской власти.
Автор : Андрей Гореликов