По громкой связи к посту
[http://pikabu.ru/story/_3797432]
Две тысячи третий год. Моя дочь Катька воюет в Ираке.
Катька пошла в армию добровольцем, после 11 сентября — совсем как ее бабушка, которая ушла добровольцем медсестрой с первого курса Медицинского института на Великую Отечественную.
Катька — военный юрист и следит за соблюдением законных прав американских солдат (а иногда и местного гражданского населения).
Для солдат она пишет завещания, оформляет отпуска, пробивает получение американского гражданства.
Для иракцев — следит за справедливой компенсацией за случайно подстреленного верблюда или разрушенную изгородь.
Звучит довольно мирно, но это совершенно не так.
Ее часть стоит в Багдадском аэропорту и ей приходится постоянно летать на вертолетах на передовую — в Багдад и окрестности.
В Ираке солдаты не ходят к юристу в офис.
Идет начало войны и американские вертолеты сбивают почти каждый день.
У меня есть фотография — маленькая палатка посреди пустыни с надписью —Юридический офис. На фоне палатки стоит веселая Катька в полном боевом облачении и с автоматом на груди.
Ей там, возможно, весело! А каково тут мне? Идет начало войны и регулярной связи у нас нет. Звонить нельзя, скайп для солдат — дело далекого будущего, электронная почта не проходит. Письма — вот как мы общаемся. Справедливости ради замечу, что письма идут быстро.
Я не могу спать и прихожу на работу раньше всех других врачей и даже медсестер. Я включаю в клинике свет, перебираю карты и думаю о письме, которое пришло позавчера. Катька пишет, что у нее все в порядке, а на днях она снова полетит в Багдад. В Ираке стоит страшная жара и Катька со вкусом описывает, как они жарят яичницу — редкостное лакомство в Ираке — прямо на перилах балкона.
После меня обычно приходит мой медбрат Том. Он готовит карты, разводит больных по кабинетам и производит первичный осмотр — давление, вес, рост, температура.
— Доброе утро, доктор Гольдфарб! — Как дела? Как ваша дочь Катерина?
Мне нравится Том.
Я работаю в этой больнице уже пять лет. Здесь все знают, что моя дочь воюет в Ираке. Я брала срочный отпуск, когда летала в Германию прощаться с ней перед отправкой в Ирак.
Сотрудники избегают разговаривать при мне на тему войны и за редкими исключениями ничего не спрашивают. Они отводят глаза, и иногда мне кажется, что им неуютно в моем присутствии, будто я серьезно больна. Жалко, а помочь нечем. Лучше уж держаться подальше — вдруг заразишься?
Мне это безразлично. Страх прочно поселился внутри после той поездки в Германию и ничье сочувствие этого не изменит.
Том — то самое редкое исключение. В его глазах Катька герой, а я, стало быть — мать героя.
— Спасибо, Том. Катерина в порядке. Я только что получила от нее письмо.
— Вот и хорошо, а то я сейчас слышал по радио, что опять наш вертолет в Багдаде сбили.
Я смотрю на Тома — наверное, у меня что-то с лицом, потому, что в его глазах ужас.
В это время прямо с потолка — по громкоговорителю раздается:
— Доктор Гольдфарб, немедленно возьмите трубку, у вас важный личный звонок. Срочно возьмите трубку.
Я работаю в этой больнице уже пять лет. Меня никогда не вызывали по громкой связи. Я поднимаю трубку, чтобы услышать о моем личном конце света.
В трубке голос Катьки.
— Мама, не волнуйся, это не мой вертолет сбили. Все, мне тут дали позвонить, мне надо бежать, пока.
Интересно, сколько может выдержать человек! Я не бьюсь головой об стол, не рыдаю, не прыгаю от счастья. Я кладу трубку и говорю Тому:
— Давай-ка первого больного. Что у нас там? Аутизм?
Я проработала в этой больнице еще десять лет. Том меняется в лице каждый раз, когда видит меня. Он ничего не может с собой поделать
Две тысячи третий год. Моя дочь Катька воюет в Ираке.
Катька пошла в армию добровольцем, после 11 сентября — совсем как ее бабушка, которая ушла добровольцем медсестрой с первого курса Медицинского института на Великую Отечественную.
Катька — военный юрист и следит за соблюдением законных прав американских солдат (а иногда и местного гражданского населения).
Для солдат она пишет завещания, оформляет отпуска, пробивает получение американского гражданства.
Для иракцев — следит за справедливой компенсацией за случайно подстреленного верблюда или разрушенную изгородь.
Звучит довольно мирно, но это совершенно не так.
Ее часть стоит в Багдадском аэропорту и ей приходится постоянно летать на вертолетах на передовую — в Багдад и окрестности.
В Ираке солдаты не ходят к юристу в офис.
Идет начало войны и американские вертолеты сбивают почти каждый день.
У меня есть фотография — маленькая палатка посреди пустыни с надписью —Юридический офис. На фоне палатки стоит веселая Катька в полном боевом облачении и с автоматом на груди.
Ей там, возможно, весело! А каково тут мне? Идет начало войны и регулярной связи у нас нет. Звонить нельзя, скайп для солдат — дело далекого будущего, электронная почта не проходит. Письма — вот как мы общаемся. Справедливости ради замечу, что письма идут быстро.
Я не могу спать и прихожу на работу раньше всех других врачей и даже медсестер. Я включаю в клинике свет, перебираю карты и думаю о письме, которое пришло позавчера. Катька пишет, что у нее все в порядке, а на днях она снова полетит в Багдад. В Ираке стоит страшная жара и Катька со вкусом описывает, как они жарят яичницу — редкостное лакомство в Ираке — прямо на перилах балкона.
После меня обычно приходит мой медбрат Том. Он готовит карты, разводит больных по кабинетам и производит первичный осмотр — давление, вес, рост, температура.
— Доброе утро, доктор Гольдфарб! — Как дела? Как ваша дочь Катерина?
Мне нравится Том.
Я работаю в этой больнице уже пять лет. Здесь все знают, что моя дочь воюет в Ираке. Я брала срочный отпуск, когда летала в Германию прощаться с ней перед отправкой в Ирак.
Сотрудники избегают разговаривать при мне на тему войны и за редкими исключениями ничего не спрашивают. Они отводят глаза, и иногда мне кажется, что им неуютно в моем присутствии, будто я серьезно больна. Жалко, а помочь нечем. Лучше уж держаться подальше — вдруг заразишься?
Мне это безразлично. Страх прочно поселился внутри после той поездки в Германию и ничье сочувствие этого не изменит.
Том — то самое редкое исключение. В его глазах Катька герой, а я, стало быть — мать героя.
— Спасибо, Том. Катерина в порядке. Я только что получила от нее письмо.
— Вот и хорошо, а то я сейчас слышал по радио, что опять наш вертолет в Багдаде сбили.
Я смотрю на Тома — наверное, у меня что-то с лицом, потому, что в его глазах ужас.
В это время прямо с потолка — по громкоговорителю раздается:
— Доктор Гольдфарб, немедленно возьмите трубку, у вас важный личный звонок. Срочно возьмите трубку.
Я работаю в этой больнице уже пять лет. Меня никогда не вызывали по громкой связи. Я поднимаю трубку, чтобы услышать о моем личном конце света.
В трубке голос Катьки.
— Мама, не волнуйся, это не мой вертолет сбили. Все, мне тут дали позвонить, мне надо бежать, пока.
Интересно, сколько может выдержать человек! Я не бьюсь головой об стол, не рыдаю, не прыгаю от счастья. Я кладу трубку и говорю Тому:
— Давай-ка первого больного. Что у нас там? Аутизм?
Я проработала в этой больнице еще десять лет. Том меняется в лице каждый раз, когда видит меня. Он ничего не может с собой поделать