Пенсионеры
Степан Павлович Гарин потянулся, ловким движением перекинул цигарку из одного угла рта в другой и потянувшишь повернулся к своему собеседнику - в прошлом профессору математики - Петру Николаевичу.
Петр Николаевич Розенков деланно поморщился и произнес:
- Не дыши на меня этой дрянью, пожалуйста.
Степан - бывший матрос, полжизни отдавший флоту - криво усмехнулся. К своим преклонным годам он умудрился сохранить косую сажень в плечах, богатырскую силу в руках и половину волос на голове, в противовес профессору - сухонькому лысенькому старичку с клюкой и животиком.
- Вот не понимаю я вас - интеллигентов. Посмотри на меня. Пью всю жизнь, как конь, дымлю, как паровоз, матюкаюсь, как сапожник, и, тем не менее, - Степан Павлович согнул руку в локте и продемонстрировал внушительных размеров бицепс под тельняшкой. - А ты? Не пьешь, не куришь, наукой занимаешься. Глупость - эта ваша наука.
Петр Николаевич вздохнул. Рассказывать о волшебстве пределов и пространств, строгости математических законов бывшему матросу было бесполезно. Последний, однажды услыхав от профессора слово "интеграл", принял это за ругательство, и теперь слух математика из хорошей семьи частенько коробили обороты, вроде "Итить его в интеграл".
- Дурак ты, Степа, - только и протянул Розенков.
Гарин неопределенно хмыкнул и выплюнул цигарку. Удивительно, как иногда складывается человеческая судьба. Кто бы мог подумать, что двух абсолютно разных людей - матроса из рабоче - крестьянского класса и профессора из просвещенной интеллигенции - людей, которые никогда бы даже не заговорили друг с другом в иных условиях, сведет и крепко подружит старость. Теперь их длинные скучные пенсионные проходили на скамейке перед подъездом в беседах обо всем на свете и бесконечных партиях в домино, карты или шахматы. Даже в зимние холода можно было неизменно наблюдать около дома. Соседи в шутку говорили, что пока математик и матрос сидят на скамейке, дому ничего не угрожает.
Дверь подъезда лязгнула и из дома выбежал вечно куда - то спешащий, юркий, невероятно активный, вечно куда - то спешащий с бегающими глазками, молодой Лешка. В доме его называли не то бизнесменом, не то бандитом, чему причиной служили его дорогая машина и квартира, отделанная по последней европейской моде. Кем он работает и чем занимается не знал никто, а потому все были уверены, что дело явно темное. За манеру общения - полупанибратскую, почти всегда на "ты" со всеми, кроме стариков, вечную крикливость на собраниях жильцов - за ним в доме закрепилось прозвище "Нахал" или просто "Лешка Нахальный".
- Лешка, куда побежал - то? Ни "здрасте", ни "досвидания". Никакого уважения, - гаркнул Степан Павлович.
Бизнесмен встал, как вкопанный, словно его дернули за шиворот, и медленно обернулся.
- Ох! Совсем забегался, - произнес он. - Здрасте, дядь Степа, здрасте, дядь Петя.
Профессор лениво кивнул в ответ, а вот матрос, у которого появился повод поговорить, резко оживился.
- Я тебя научу Родину любить, профура. Совсем старость не уважаешь, пострел, -заворчал он в шутку.
- Простите, дядь Степа, совсем забегался. Дела, дела.
- Да какие у тебя дела? На митинг очередной опять бежишь что ли, горлодер? Против чего дружишь опять?
- Лешка был известным активистом и не пропускал ни одной акции.
- Против режима, дядь Степ. За демократию мы, за свободу.
- Против режиииииима говоришь? - протянул матрос. - Был у нас один против режима, этот, как его... - он вопросительно взглянул на Розенкова.
- Ельцин, - подсказал Петр Николаевич, знающий своего друга, как свои пять пальцев.
- Во - во, Ельцин, - подхватил Степан Павлович. - Всё митинговали, протестовали, а в итоге что?
- Что? - переспросил Алексей, не вполне понимая, к чему клонит пенсионер.
- А то, - Гарин многозначительно поднял вверх указательный палец.
Активист невольно взглянул на плывущие по небу редкие облачка.
- Ты чего рот разинул - то и птиц считаешь? - вывел его из ступора матрос. - Страну развалили, вот чего. Разворовали всё. И флот просрали.
В последних словах послышалась горечь и злоба, а глаза пенсионера на мгновение полыхнули яростью. Петр Николаевич с улыбкой взглянул на друга. Он знал, что для потерявшего родителей в горниле Великой Отечественной и никогда не имевшего семьи Гарина, флот был и отцом, и матерью, и братом, и сватом.
- Так - то ж воры были, бандиты, - нашелся активист.
- А вы не воры что ли?
- Ну что ж вы так? Мы за народ радеем.
- И потому горлопаните на площадях? Вот смотри, я - народ. Коль радеешь за меня, отдай мне свою машину.
Бизнесмен на секунду замялся и резко перевел разговор в другое русло:
- Мы за то, чтобы взятки не брали, пенсионерам пенсию увеличили, зарплаты повысили учителям и врачам.
- Кто это мы? Такие же как ты? На Мерседесах, да на БМВ ездите, - в голосе Степана Павловича послышались угрожающие нотки. - А знаешь ли ты, контра недобитая, подстилка капиталистическая, что папку моего - летчика - Фоккер сбил, - матрос поднялся и сделал шаг по направлению к активисту. Алексей невольно попятился назад, глядя на возвышавшегося перед ним, словно скала, богатыря и промямлил:
- А п-п-п-п-ричем тут мерседесы?
- А при том, морда натовская, что в Фоккерах моторы от БМВ стояли, - Степан Павлович как бы невзначай сжал кулаки, при этом вены на его руках вздулись, что не ускользнуло от бизнесмена и он сделал еще один шаг назад.
- Заботится он обо мне, буржуина, - матрос продолжал шагать вперед. - Где мои ананасы в шампанском тогда? И омары? Хотя бы сигареты нормальные, а то махорку курю. Небось, спишь и видишь себя и шайку свою воровскую в мягком кресле.
Розенков, зная крутой нрав своего товарища, его вспыльчивость и видя сжатые кулаки, понял, что пора вмешаться.
- Степан Павлович, - окликнул он.
Матрос обернулся, и бизнесмен, бледный, как смерть, поспешил скрыться в своем БМВ.
- Ты чего, мне мешаешь, интеллигенция? - проворчал Гарин, снова садясь рядом со своим собеседником. - Щас бы я ему дал в челюсть, активисту хренову, дерьмократу.
- И посадили бы тебя. Надо оно тебе? Нам бы дожить спокойно, - заметил математик.
- Да нехай садют. Мне терять нечего, - горячился Степан павлович.
Петр Николаевич поднял глаза к небу, взглянул на редкие облачка и тихо протянул:
- Дурак ты, Степа.
Петр Николаевич Розенков деланно поморщился и произнес:
- Не дыши на меня этой дрянью, пожалуйста.
Степан - бывший матрос, полжизни отдавший флоту - криво усмехнулся. К своим преклонным годам он умудрился сохранить косую сажень в плечах, богатырскую силу в руках и половину волос на голове, в противовес профессору - сухонькому лысенькому старичку с клюкой и животиком.
- Вот не понимаю я вас - интеллигентов. Посмотри на меня. Пью всю жизнь, как конь, дымлю, как паровоз, матюкаюсь, как сапожник, и, тем не менее, - Степан Павлович согнул руку в локте и продемонстрировал внушительных размеров бицепс под тельняшкой. - А ты? Не пьешь, не куришь, наукой занимаешься. Глупость - эта ваша наука.
Петр Николаевич вздохнул. Рассказывать о волшебстве пределов и пространств, строгости математических законов бывшему матросу было бесполезно. Последний, однажды услыхав от профессора слово "интеграл", принял это за ругательство, и теперь слух математика из хорошей семьи частенько коробили обороты, вроде "Итить его в интеграл".
- Дурак ты, Степа, - только и протянул Розенков.
Гарин неопределенно хмыкнул и выплюнул цигарку. Удивительно, как иногда складывается человеческая судьба. Кто бы мог подумать, что двух абсолютно разных людей - матроса из рабоче - крестьянского класса и профессора из просвещенной интеллигенции - людей, которые никогда бы даже не заговорили друг с другом в иных условиях, сведет и крепко подружит старость. Теперь их длинные скучные пенсионные проходили на скамейке перед подъездом в беседах обо всем на свете и бесконечных партиях в домино, карты или шахматы. Даже в зимние холода можно было неизменно наблюдать около дома. Соседи в шутку говорили, что пока математик и матрос сидят на скамейке, дому ничего не угрожает.
Дверь подъезда лязгнула и из дома выбежал вечно куда - то спешащий, юркий, невероятно активный, вечно куда - то спешащий с бегающими глазками, молодой Лешка. В доме его называли не то бизнесменом, не то бандитом, чему причиной служили его дорогая машина и квартира, отделанная по последней европейской моде. Кем он работает и чем занимается не знал никто, а потому все были уверены, что дело явно темное. За манеру общения - полупанибратскую, почти всегда на "ты" со всеми, кроме стариков, вечную крикливость на собраниях жильцов - за ним в доме закрепилось прозвище "Нахал" или просто "Лешка Нахальный".
- Лешка, куда побежал - то? Ни "здрасте", ни "досвидания". Никакого уважения, - гаркнул Степан Павлович.
Бизнесмен встал, как вкопанный, словно его дернули за шиворот, и медленно обернулся.
- Ох! Совсем забегался, - произнес он. - Здрасте, дядь Степа, здрасте, дядь Петя.
Профессор лениво кивнул в ответ, а вот матрос, у которого появился повод поговорить, резко оживился.
- Я тебя научу Родину любить, профура. Совсем старость не уважаешь, пострел, -заворчал он в шутку.
- Простите, дядь Степа, совсем забегался. Дела, дела.
- Да какие у тебя дела? На митинг очередной опять бежишь что ли, горлодер? Против чего дружишь опять?
- Лешка был известным активистом и не пропускал ни одной акции.
- Против режима, дядь Степ. За демократию мы, за свободу.
- Против режиииииима говоришь? - протянул матрос. - Был у нас один против режима, этот, как его... - он вопросительно взглянул на Розенкова.
- Ельцин, - подсказал Петр Николаевич, знающий своего друга, как свои пять пальцев.
- Во - во, Ельцин, - подхватил Степан Павлович. - Всё митинговали, протестовали, а в итоге что?
- Что? - переспросил Алексей, не вполне понимая, к чему клонит пенсионер.
- А то, - Гарин многозначительно поднял вверх указательный палец.
Активист невольно взглянул на плывущие по небу редкие облачка.
- Ты чего рот разинул - то и птиц считаешь? - вывел его из ступора матрос. - Страну развалили, вот чего. Разворовали всё. И флот просрали.
В последних словах послышалась горечь и злоба, а глаза пенсионера на мгновение полыхнули яростью. Петр Николаевич с улыбкой взглянул на друга. Он знал, что для потерявшего родителей в горниле Великой Отечественной и никогда не имевшего семьи Гарина, флот был и отцом, и матерью, и братом, и сватом.
- Так - то ж воры были, бандиты, - нашелся активист.
- А вы не воры что ли?
- Ну что ж вы так? Мы за народ радеем.
- И потому горлопаните на площадях? Вот смотри, я - народ. Коль радеешь за меня, отдай мне свою машину.
Бизнесмен на секунду замялся и резко перевел разговор в другое русло:
- Мы за то, чтобы взятки не брали, пенсионерам пенсию увеличили, зарплаты повысили учителям и врачам.
- Кто это мы? Такие же как ты? На Мерседесах, да на БМВ ездите, - в голосе Степана Павловича послышались угрожающие нотки. - А знаешь ли ты, контра недобитая, подстилка капиталистическая, что папку моего - летчика - Фоккер сбил, - матрос поднялся и сделал шаг по направлению к активисту. Алексей невольно попятился назад, глядя на возвышавшегося перед ним, словно скала, богатыря и промямлил:
- А п-п-п-п-ричем тут мерседесы?
- А при том, морда натовская, что в Фоккерах моторы от БМВ стояли, - Степан Павлович как бы невзначай сжал кулаки, при этом вены на его руках вздулись, что не ускользнуло от бизнесмена и он сделал еще один шаг назад.
- Заботится он обо мне, буржуина, - матрос продолжал шагать вперед. - Где мои ананасы в шампанском тогда? И омары? Хотя бы сигареты нормальные, а то махорку курю. Небось, спишь и видишь себя и шайку свою воровскую в мягком кресле.
Розенков, зная крутой нрав своего товарища, его вспыльчивость и видя сжатые кулаки, понял, что пора вмешаться.
- Степан Павлович, - окликнул он.
Матрос обернулся, и бизнесмен, бледный, как смерть, поспешил скрыться в своем БМВ.
- Ты чего, мне мешаешь, интеллигенция? - проворчал Гарин, снова садясь рядом со своим собеседником. - Щас бы я ему дал в челюсть, активисту хренову, дерьмократу.
- И посадили бы тебя. Надо оно тебе? Нам бы дожить спокойно, - заметил математик.
- Да нехай садют. Мне терять нечего, - горячился Степан павлович.
Петр Николаевич поднял глаза к небу, взглянул на редкие облачка и тихо протянул:
- Дурак ты, Степа.