Отчаянное напряжение
Отчаянное напряжение заполняло тягучий туман из едкого дыма самокруток и человеческих испарений. В центре камеры уже третий день лежало тело пацана, накрытое грязным одеялом. Поганые мусора перестарались с пытками и, не напрягая своего шакальего мозга, закинули изувеченный труп на общую хату. Зеки понимали, что трупные яды и пары разложения добавят немало неудобств в размеренное существование воровского братства. Тела умерших корешей на зоне принято расчленять и справлять в парашу, но выродки в серых скафандрах намеренно осквернили его, сделав неприкасаемым…
Начался этот расклад лет эдак за тридцать до описанной трагедии, когда в простой пролетарской семье на окраинах Одессы родился отмеченный Буддой Пацан. Еще, будучи малым, он прозрел свое предназначение и разглядел несчетное количество лохов, которых можно с легкостью кидать, словно лепестки лотоса, устилая путь к успеху. Казалось, сам Меркурий нашептывал ему хитрые комбинации и рисковые аферы, с которых пацан снимал жирный прикуп. Вера лохов в пацанское слово и добротный понт была настолько безгранична, что подобно штормовой волне поднимала пацана к верхним эшелонам власти. Однако, питаемая завистью темная энергия депутатских сил сконцентрировалась в некой точке пространства и в один миг обрушилась на проработанные плечи пацана, телепортировав на тюрьму.
Пацана сдал близкий кент, принятый за пьяный дебош в портовом кабаке. Презренная прокурорская тварь пообещала за предательство тридцать пачек сигарет и несколько тон хлебного мякиша. Окончательно протрезвев, скозлившийся кент понял какой ужасный поступок совершил и погрузился в бездонное отрицалово. Запершись в камере, он начал лепить из мякиша фигуры своих пацанов в натуральную величину. Десятитысячное хлебное войско не уступало в искусности исполнения терракотовой армии императора Цинь Шихуанди. По окончании работы скозлившийся в раскаянии пал на колени перед скульптурной братвой, моля о прощении, но братва решительно молчала. Тогда он сделал свою последнюю тысячу отжиманий, а затем совершил харакири, так и не выкурив ни одной сигареты.
В это самое время гнилой прокурор в соседней камере уже начинал прессовать только что принятого по предательским показаним пацана. «Что есть Дао, сука?!» - ревел глумливый пес, нанося по болевым точкам сокрушающие удары нунчаками. Из пасти прокурорской свиньи тащило водкой и никотином, оттуда же изрыгалась грязная ругань с примесью цитат Достоевского. Кровоточащие раны и ссадины покрывали могучий пацанский торс, словно малиновый пиджак, придавая его фигуре правильную солидность. Сначала пацан не подавал виду, просто улыбался и молча делал выводы. Но, несмотря на искусство абстрагироваться от боли, нервные импульсы, поступающие от размолотых в муку костей, начали пробивать нейролетическую блокаду сознания. Тогда в пацанской памяти всплыла примодальная мудрость: «Умей смеяться - когда больно, умей грустить - когда смешно». Однако добродушное пацанское хихиканье только подзадорило упыря в погонах и его мусареных приспешников. Мусорские терпилы опьяненные здоровой пацанской кровью, выпитой из его коленных чашечек, решили надругаться над раной, оставленной прокурорскими зубами на рельефном прессе пацана. Это противоестественное соитие, конечно, накладывало определенный отпечаток на репутацию, однако не лишало пацана чести. Поэтому козлиный душегуб решился на эзотерический шаг – он решил поломать Внутреннего Пацана. Душегуб одел пацану на голову свою фуражку и приложил его разломанную руку под козырек, тем самым обозначив его кармическое место в нижних слоях ментовской касты. Не выдержав груз пережитого унижения, с оглушающим хрустом Пацан сломался внутри пацана.
Оставив тело, надломленная пацанская душа отправилась к берегам Стикса в надежде на забвение. Но местный бомбила Харон, опасаясь зашквариться, отказался везти его к Аиду. Пацан не знал что ему делать и поэтому сделал то, к чему привык: он побежал вдоль берега реки, через каждые два шага нанося удары воздуху. Во время бега для дополнительной нагрузки на дыхалку, пацан громко декламировал фрагменты из сочинений Саши Белого и Мартина Хайдегера.
- Фуфлыжник и дешевка этот твой Хайдегер, - раздался вблизи старческий голос. На берегу в позе лотоса сидел старик и кормил голубей собственной плотью. Пацан от неожиданности хотел тут же завалить деда, но по наколкам понял, что перед ним авторитетный демиург со стремным именем Саваоф, которого пацаны звали просто Сава.
- Здоровья тебе, отец - с уважением сказала пацанская душа и присела на корты. Два дня они в тишине сидели на берегу Стикса и созерцали священную гладь. На третий день пацан не выдержал и поинтересовался:
- Сколько жмешь, отец?
Сава нежно улыбнулся и ответил старой даосской загадкой:
- Вилкой в глаз или в попу раз?
Пацан знал ответ, но дерзко швырнул божество через бедро и начал топтать ногами.
- Не бей меня! Я поделюсь с тобой мудростью! - закричал старичок.
Пацан вернулся на корты, а Сава озвучил Первоистину:
- Важно быть пацаном при любых раскладах, - старик сделал многозначительную паузу, вознес перст к небу и добавил, - ибо небеса даруются терпеливым, а не терпилам.
Пацанская душа озарилась игрой смысловой дисперсии на гранях великого афоризма и метнулась обратно в тело, готовая совершить красивый поступок.
Арестанты, сидевшие не первый год, решили не удивляться пацанскому воскрешению. «Значит так надо» - подумали они и вновь углубились в созерцание тончайших материй. Пацан уверенно встал и грациозной походкой, не касаясь земли, двинулся сквозь стены прямо к прокурору. Из каждого угла прокурорского логова на пацана свирепо глазели гипсовые рыла партийных вождей, а красный бархат стен и тусклое освещение смрадной комнаты навязчиво напоминали дешевый бордель. В центре, на большом дубовом столе, сияла белизной гора конфискованного кокаина, на которой прокурор обычно придавался групповой содомии с философствующими хипстерами. «Давай все свои бумаги, мент. Я все подпишу», - процедил сквозь десна пацан. Тотчас в пустой прокурорской башке медленно, но верно начали вырисовываться аляповатые картинки с генеральскими погонами, азиатскими рабами и позолоченным майбахом. Он приказал своим приспешникам тащить из архива все нераскрытые дела. Река искупительных чернил разлилась по листам ментовских фолиантов подобно темным водам Нила. Пацан невозмутимо брал на себя все, что ему шили, пока прокурор не закрыл преступления по всей вселенной. Тогда тупые мусора начали догадываться, что перед ними Легендарный Пацан, ибо даже Правильному Пацану не в масть отмотать такой солидный срок. Поставив последнюю подпись, пацан резко подскочил и расправил чакры, поразив оборотней в погонах лучами обновленной кармы. Облученные менты тут же подохли, как им и положено: захлебываясь в собственном дерьме и нечеловеческих муках совести. Пацанская аура стала настолько резкой и четкой, что по всей зоне замироточили партаки с иконами. Воровскому братству пришлось признать, что среди них уже не опущенный до уровня Ничто, а поднявшийся до уровня Абсолютного Пацана пацан. Уходя на нары, тот самый пацан дал слово, что отмотает весь свой срок и спустится на волю, чтобы спросить со всех беспредельщиков, вертухаев и терпил по всей строгости пацанских понятий, ибо в основу своего учения он положил великую мудрость демиурга: «Небеса даруются терпеливым, а не терпилам».
Начался этот расклад лет эдак за тридцать до описанной трагедии, когда в простой пролетарской семье на окраинах Одессы родился отмеченный Буддой Пацан. Еще, будучи малым, он прозрел свое предназначение и разглядел несчетное количество лохов, которых можно с легкостью кидать, словно лепестки лотоса, устилая путь к успеху. Казалось, сам Меркурий нашептывал ему хитрые комбинации и рисковые аферы, с которых пацан снимал жирный прикуп. Вера лохов в пацанское слово и добротный понт была настолько безгранична, что подобно штормовой волне поднимала пацана к верхним эшелонам власти. Однако, питаемая завистью темная энергия депутатских сил сконцентрировалась в некой точке пространства и в один миг обрушилась на проработанные плечи пацана, телепортировав на тюрьму.
Пацана сдал близкий кент, принятый за пьяный дебош в портовом кабаке. Презренная прокурорская тварь пообещала за предательство тридцать пачек сигарет и несколько тон хлебного мякиша. Окончательно протрезвев, скозлившийся кент понял какой ужасный поступок совершил и погрузился в бездонное отрицалово. Запершись в камере, он начал лепить из мякиша фигуры своих пацанов в натуральную величину. Десятитысячное хлебное войско не уступало в искусности исполнения терракотовой армии императора Цинь Шихуанди. По окончании работы скозлившийся в раскаянии пал на колени перед скульптурной братвой, моля о прощении, но братва решительно молчала. Тогда он сделал свою последнюю тысячу отжиманий, а затем совершил харакири, так и не выкурив ни одной сигареты.
В это самое время гнилой прокурор в соседней камере уже начинал прессовать только что принятого по предательским показаним пацана. «Что есть Дао, сука?!» - ревел глумливый пес, нанося по болевым точкам сокрушающие удары нунчаками. Из пасти прокурорской свиньи тащило водкой и никотином, оттуда же изрыгалась грязная ругань с примесью цитат Достоевского. Кровоточащие раны и ссадины покрывали могучий пацанский торс, словно малиновый пиджак, придавая его фигуре правильную солидность. Сначала пацан не подавал виду, просто улыбался и молча делал выводы. Но, несмотря на искусство абстрагироваться от боли, нервные импульсы, поступающие от размолотых в муку костей, начали пробивать нейролетическую блокаду сознания. Тогда в пацанской памяти всплыла примодальная мудрость: «Умей смеяться - когда больно, умей грустить - когда смешно». Однако добродушное пацанское хихиканье только подзадорило упыря в погонах и его мусареных приспешников. Мусорские терпилы опьяненные здоровой пацанской кровью, выпитой из его коленных чашечек, решили надругаться над раной, оставленной прокурорскими зубами на рельефном прессе пацана. Это противоестественное соитие, конечно, накладывало определенный отпечаток на репутацию, однако не лишало пацана чести. Поэтому козлиный душегуб решился на эзотерический шаг – он решил поломать Внутреннего Пацана. Душегуб одел пацану на голову свою фуражку и приложил его разломанную руку под козырек, тем самым обозначив его кармическое место в нижних слоях ментовской касты. Не выдержав груз пережитого унижения, с оглушающим хрустом Пацан сломался внутри пацана.
Оставив тело, надломленная пацанская душа отправилась к берегам Стикса в надежде на забвение. Но местный бомбила Харон, опасаясь зашквариться, отказался везти его к Аиду. Пацан не знал что ему делать и поэтому сделал то, к чему привык: он побежал вдоль берега реки, через каждые два шага нанося удары воздуху. Во время бега для дополнительной нагрузки на дыхалку, пацан громко декламировал фрагменты из сочинений Саши Белого и Мартина Хайдегера.
- Фуфлыжник и дешевка этот твой Хайдегер, - раздался вблизи старческий голос. На берегу в позе лотоса сидел старик и кормил голубей собственной плотью. Пацан от неожиданности хотел тут же завалить деда, но по наколкам понял, что перед ним авторитетный демиург со стремным именем Саваоф, которого пацаны звали просто Сава.
- Здоровья тебе, отец - с уважением сказала пацанская душа и присела на корты. Два дня они в тишине сидели на берегу Стикса и созерцали священную гладь. На третий день пацан не выдержал и поинтересовался:
- Сколько жмешь, отец?
Сава нежно улыбнулся и ответил старой даосской загадкой:
- Вилкой в глаз или в попу раз?
Пацан знал ответ, но дерзко швырнул божество через бедро и начал топтать ногами.
- Не бей меня! Я поделюсь с тобой мудростью! - закричал старичок.
Пацан вернулся на корты, а Сава озвучил Первоистину:
- Важно быть пацаном при любых раскладах, - старик сделал многозначительную паузу, вознес перст к небу и добавил, - ибо небеса даруются терпеливым, а не терпилам.
Пацанская душа озарилась игрой смысловой дисперсии на гранях великого афоризма и метнулась обратно в тело, готовая совершить красивый поступок.
Арестанты, сидевшие не первый год, решили не удивляться пацанскому воскрешению. «Значит так надо» - подумали они и вновь углубились в созерцание тончайших материй. Пацан уверенно встал и грациозной походкой, не касаясь земли, двинулся сквозь стены прямо к прокурору. Из каждого угла прокурорского логова на пацана свирепо глазели гипсовые рыла партийных вождей, а красный бархат стен и тусклое освещение смрадной комнаты навязчиво напоминали дешевый бордель. В центре, на большом дубовом столе, сияла белизной гора конфискованного кокаина, на которой прокурор обычно придавался групповой содомии с философствующими хипстерами. «Давай все свои бумаги, мент. Я все подпишу», - процедил сквозь десна пацан. Тотчас в пустой прокурорской башке медленно, но верно начали вырисовываться аляповатые картинки с генеральскими погонами, азиатскими рабами и позолоченным майбахом. Он приказал своим приспешникам тащить из архива все нераскрытые дела. Река искупительных чернил разлилась по листам ментовских фолиантов подобно темным водам Нила. Пацан невозмутимо брал на себя все, что ему шили, пока прокурор не закрыл преступления по всей вселенной. Тогда тупые мусора начали догадываться, что перед ними Легендарный Пацан, ибо даже Правильному Пацану не в масть отмотать такой солидный срок. Поставив последнюю подпись, пацан резко подскочил и расправил чакры, поразив оборотней в погонах лучами обновленной кармы. Облученные менты тут же подохли, как им и положено: захлебываясь в собственном дерьме и нечеловеческих муках совести. Пацанская аура стала настолько резкой и четкой, что по всей зоне замироточили партаки с иконами. Воровскому братству пришлось признать, что среди них уже не опущенный до уровня Ничто, а поднявшийся до уровня Абсолютного Пацана пацан. Уходя на нары, тот самый пацан дал слово, что отмотает весь свой срок и спустится на волю, чтобы спросить со всех беспредельщиков, вертухаев и терпил по всей строгости пацанских понятий, ибо в основу своего учения он положил великую мудрость демиурга: «Небеса даруются терпеливым, а не терпилам».