"Один не разберет, чем пахнут розы,
Другой из горьких трав добудет мед.
Кому-то мелочь дашь, навек запомнит,
Кому-то жизнь отдашь, а он и не поймет…"
Омар Хайям
Ну почему, почему, если говорят про Маяковского, то вспоминают такие вот стишки? Нахуя вам поэзия, если запоминаете про говно, да про хуи, которые из уст в уста? Читайте Баркова тогда, он вам будет заместо золотого и серебряного века вместе взятых.
Вот парочка от мастера:
Поначалу "аз" да "буки",
А потом хуишко в руки.
***
Из самой вечности и в бесконечны годы
Ко истечению живот дающих струй
От щедрыя нам ты поставлен, столп, Природы,
Ея ты нам даров знак лучший, твердой хуй.
Вспоминают, потому что он их писал.
И нечего тут разводить полемику, если слово из трех букв стоит для рифмы - это мусор, а не поэзия.
Привел я цитату, прошу заметить неполную, потому что странно читать про то, что человек отдал кучу денег на цветы для женщины, и этот же человек пишет что на "розы он срал". Жаль вот только я не нашел дату этого стиха, интересно бы было посмотреть, "срал" он на них до встречи с этой женщиной, или после.
Чтобы окатить ледяным душем.
Потому что это полезно - окатывать человека ледяной водой суровых будней, когда он начинает корчить из себя высокоинтеллектуальную творческую натуру, страдающую от глупости окружающей его серой массы.
не охай,
не ахай!
Не дергай узду!
коль выполнил план,
посылай всех в пизду
не выполнил -
сам иди на хуй.
писать надо лесенкой. Маяковский зря что ли разводил газеты на деньги?
Вы любите розы?
а я на них срал!
стране нужны паровозы,
нам нужен металл!
товарищ!
не охай,
не ахай!
не дёргай узду!
коль выполнил план,
посылай всех
в пизду
не выполнил -
сам
иди
на
хуй.
ЗЫ во времена Маяковского деньги платили не за количество символов, а за количество строк в стихе
Письмо из Парижа
Простите меня, товарищ Костров,
с присущей душевной ширью,
что часть на Париж отпущенных строф
на лирику я растранжирю.
Представьте: входит красавица в зал,
в меха и бусы оправленная.
Я эту красавицу взял и сказал:
— правильно сказал или неправильно? —
Я, товарищ, — из России,
знаменит в своей стране я,
я видал девиц красивей,
я видал девиц стройнее.
Девушкам поэты любы,
Я ж умен и голосист,
заговариваю зубы —
только слушать согласись.
Не поймать меня на дряни,
на прохожей паре чувств.
Я ж навек любовью ранен —
еле-еле волочусь.
Мне любовь не свадьбой мерить:
разлюбила — уплыла.
Мне, товарищ, в высшей мере
наплевать на купола.
Что ж в подробности вдаваться,
шутки бросьте-ка,
мне ж, красавица, не двадцать, —
тридцать... с хвостиком.
Любовь не в том, чтоб кипеть крутей.
не в том, что жгут угольями,
а в том, что встает за горами грудей
над волосами-джунглями.
Любить — это значит: в глубь двора
вбежать и до ночи грачьей,
блестя топором, рубить дрова,
силой своей играючи.
Любить — это с простынь, бессонницей рваных,
срываться, ревнуя к Копернику,
его, а не мужа Марьи Иванны,
считая своим соперником.
Нам любовь не рай да кущи,
нам любовь гудит про то,
что опять в работу пущен
сердца выстывший мотор.
Вы к Москве порвали нить.
Годы — расстояние.
Как бы вам бы объяснить
это состояние?
На земле огней — до неба...
В синем небе звезд — до черта.
Если б я поэтом не был,
я бы стал бы звездочетом.
Подымает площадь шум,
экипажи движутся,
я хожу, стишки пишу
в записную книжицу.
Мчат авто по улице,
а не свалят наземь.
Понимают умницы:
человек — в экстазе.
Сонм видений и идей
полон до крышки.
Тут бы и у медведей
выросли бы крылышки.
И вот с какой-то грошовой столовой,
когда докипело это,
из зева до звезд взвивается слово
золоторожденной кометой.
Распластан хвост небесам на треть,
блестит и горит оперенье его,
чтоб двум влюбленным на звезды смотреть
из ихней беседки сиреневой.
Чтоб подымать, и вести, и влечь,
которые глазом ослабли.
Чтоб вражьи головы спиливать с плеч
хвостатой сияющей саблей.
Себя до последнего стука в груди,
как на свиданьи, простаивая,
прислушиваюсь: любовь загудит —
человеческая, простая.
Ураган, огонь, вода
подступают в ропоте.
Кто сумеет совладать?
Можете? Попробуйте...