Непустой человек. Конец.
Он открыл глаза, но ничего не увидел. Не увидел он ни врачей стоявших рядом и лицезревших чудо медсестёр, не увидел он сына, который вместе со своей семьёй пришёл навестить отца. Девочка Надя безудержно кричала, и её пришлось увести в дальний конец коридора вместе с папой и мамой. Они встали там, в слабой надежде на пробуждение человека, которого хотели поздравить с пополнением вот уже целый год. В это время по только что вымытому блестящему полу стали носиться с каким-то диким азартом врачи и медсёстры и санитары. «Если бы он умер, то они бы наоборот тихо разбрелись по своим местам, а не стали бы делать какое-то шоу» — подумал Владимир.
— Там что-то произошло, — тихо и спокойно произнёс Владимир. — Оставайся здесь.
Он на всех порах помчался к палате и как только забежал туда первое, что он увидел это огромное столпотворение людей в белых халатах и голубых костюмах, которые, сложилось у него ощущение, ничего не делали, а только пристально что-то наблюдали. К своей неописуемой радости он заметил, как только расступилась толпа медиков, что его отец проснулся и не только проснулся, но и заговорил.
— Пррривет, сынок! — хриплым и усталым голосом произнёс вновь очнувшийся Семён. Он улыбался ка маленький ребёнок. — Я видел очень странный сон.
Врачи и медсёстры от звука голоса Семёна оцепенели и отпрыгнули назад, будто вместо «Привет» их пациента издал чудовищный животный крик. Один из врачей даже вышел, видимо отдышаться, а остальные продолжали стоять, упорно недоумевая, как мозг мог не только ожить, но и начать функционировать, да прямо во время остановки сердца! «Это кроме как чудом не назовёшь», — скажет после всех этих событий доктор, наблюдавший за происходящим.
— Это ничего, это ничего, — сын сел на постель и обнял своего отца. За время долгого сна у Владимира успела вырасти немаленькая борода, которую он стал намеренно выращивать после рождения дочери.
— Скажите моей жене, чтобы подошла, — обратился он к незнакомой медсестре, а потом стал пристально смотреть в глаза отца. Что-то он там увидел, что-то предвещающее беду.
— Это чудо! — воскликнула какая-то женщина, видимо медсестра, позади Владимира.
— Бросьте вы, Наталья Ивановна, уж немолоды, а введётесь на эту чушь, — отреагировал доктор с седой остроконечной бородой, выглядевший как земский врач девятнадцатого века.
— А как ещё это объяснить? Он чуть не умер и резко вышел из комы! — удивлялся врач гораздо моложе.
В это время в палату зашла жена Владимира с ребёнком на руках, и тут-то он увидел, что нисколько не удивлен, ведь до этого фантом всё рассказал Семёну. Владимир также прочитал отсутствие удивления от неожиданного известия у своего отца, но не подал виду, по сути это может быть просто лицо человека шесть лет пролежавшего в коме.
— Как вас зовут? — Еле мог произнести Семён.
— Меня зовут Мария, а вашу внучку зовут Надя, — она посмотрела на свою дочь, но та не выражала никаких эмоций.
Неожиданно для всех Семён Владимирович заплакал, но не так как плачут плаксы, а как плачут мужчины: строго, без лишних соплей, но с улыбкой на лице, слёзы падали на подушку. Это были слёзы радости.
— Свидание закончено, нам надо ещё провести некоторые процедуры, — сказал один из врачей. — Вы ещё сможете встретиться позже, сейчас вам нужен покой.
— Н-нет, не будет времени. У человека только одна возможность, — как только он это сказал, сразу стал задумчивый, и только сейчас понял, что ноги-то у него действительно нет, она была обрублена выше колена. — Только одна возможность и если он упустит её, то остаток жизни будет страдать ещё сильнее обычного. Где моя жена?
— Она сейчас в Петербурге в гостях, — ответил Владимир.
— Да, я знаю.
— Как это вы знаете? Это нельзя знать, — удивился один молодой доктор с армянским акцентом и смуглой кожей.
— Неважно. Я скоро умру. Дай мне подержать свою внучку, и позвоните Кате, я хочу попрощаться.
Семёну Владимировичу, однако, показалось, что внучка его, несмотря на один год, младенец, рождённый около трёх дней назад. Она уставила свой голубоватый как морской бриз взгляд на незнакомого дядю и также, не крича, продолжала смотреть. Семён делал то же самое, пока ему несли телефон, а палата в это время всё более и более освобождалась от насаждения и наблюдения медицинских кадров. По мере ухода медицинского персонала Семён Владимирович стал узнавать старые лица, столь часто насаждавшие его голову во сне. Это был Валентин, который остался смотреть, а после подошёл:
— Привет, старый. Что-то долго ты спишь, — с радостной улыбкой стало ещё заметнее отросшие седые усы и морщины вокруг глаз.
После него подошла Екатерина Васнецова, и стой же женственной походкой поцеловала его щёку, после чего Семён был приятно удивлён — она нисколько не изменилась. Хоть что-то осталось прежним.
— Ты долго был в коме, с тобой провели тесты, вроде всё в порядке. Как себя чувствуешь? — Спросила Екатерина.
— Как человек с одной ногой, — улыбаясь, как будто говорит о небольшом ушибе, сказал Семён.
— Ну, хватит его расспрашивать, — нежно оттолкнул Екатерину, Андрей, его старый верный друг, — а то всё о медицине, да о медицине. Как настроение мы уже поняли, ты, наверное, хочешь посмотреться на себя? — Он потянулся за зеркалом, которое лежало на столике возле кровати.
— Вот красавец! Нисколько не изменился, — иронично высказался про себя Семён. Действительно, ничего существенного, помимо ярко преклонного возраста, он в себе не заметил — старые синяки и ссадины зажили и только огромный шрам от левого виска до подбородка давал знать, что авария всё-таки была. Всего лишь огромный шрам на пол лица.
— Пап, может, ты хочешь отдохнуть? Мы бы вышли, а через пару часов снова заглянули, — сказал Владимир.
— Нет, я хочу побыть с вами до конца, — под себя пробормотал Семён, но все услышали.
Владимир набрал телефон матери на своём мобильном телефоне и дал отцу, надеясь, что мама не слишком испугается, а то с сердцем у неё в последнее время стало плоховато.
— Алло, любимая, это я, — его голос был похож на лепет влюблённого юноши.
— Что? Кто это? — Екатерина Дмитриевна по-прежнему не понимала, кто с ней разговаривает. Во время этого, пока ещё ничего не предвещавшего, начала разговора, Екатерина спокойно сидела на диване в квартире своей давней подруги — Натальи Петровны Ярославской. Ярославская была хоть и женщиной очень жадной и невероятно экономной, всё же решила приютить свою старую знакомую, когда та приезжала к ней в прошлом году. За это время они стали, словно сёстры по крови: везде, исключительно везде, они ходили в месте, будь то театр, который Ярославская в иные времена просто ненавидела, или поход на рынок за продуктами. Такую явную привязанность Ярославской к Екатерине Дмитриевне сложно было объяснить логически, скорее всего Ярославская питала слабость по отношению к вдовам или любым женщинам, чья личная жизнь не состоялась по каким-либо причинам. Личной жизни или какой-нибудь привязанности к людям противоположного пола у Ярославской никогда не было. Зато она очень любила кофе, выращенное в Уганде, которое поставлялась ей лично через одну знакомую.
— Это я, Семён. Твой муж, — тихо произнёс в телефон Семён.
Как только она это услышала, то тут же уставилась в телефон, искренне недоумевая: как такое возможно? Эти глаза, обращённые на чудо информационных технологий, были полны смятения и в тоже время надеждой. Длилось это состояние секунд тридцать, но они казались вечностью для Семёна.
— Когда ты очнулся? — Единственное что могла сейчас спросить Екатерина Дмитриевна.
— Полчаса назад. Я хочу, чтобы ты приехала.
— Хорошо, я тут же прилечу назад в Москву. Слышишь? Я…— она умолкла, как будто оборвалась связь, но это было не так — просто Екатерине надо было всё осознать.
— Скорее. Я жду тебя.
Ещё тогда, той злополучной осенью, когда её муж отправился в Казань на какую-то научную медицинскую конференцию, он почувствовала, что расстаётся с ним надолго. А когда его привезли назад, на носилках, растрёпанного как после безумной средневековой бойни, и без ноги, он поняла — это надолго. Предчувствие её никогда не подводило. Решительность, с которой она продолжила борьбу за жизнь своего мужа была действительно огромной. После приговора, произнесённого не по своей, естественно, воле, врача, мало кто верил, что он ещё когда-нибудь откроет глаза и попросит свою жену поцеловать его. Но она верила. Она верила в пробуждение, как никогда до этого, и теперь её вера была вознаграждена.
Даже сын, Владимир, порой опускал руки, так как не мог вытерпеть всего этого кошмара. После института он сразу же взялся за непосильный труд, и даже обзавёлся семьёй, но в глубине души он понимал, что всё это — далёкое эхо прошлого, от которого он старался бежать, бежать так страстно, как он бежал от кровати отца и слёз матери. Продолжалось это бегство несколько лет, а именно до тех пор, пока его жена Мария не захотела увидеть отца своего прекрасного мужа. И они пришли. Прошли в палату, так, как заходят в комнату спящего человека, боясь разбудить его, и поговорили. Разговор с человеком, находящимся в коматозном состоянии напоминал монолог у памятника давно умершего любимого человека — слова лишь воздух, они ударяются от места, где должен сидеть собеседник, но ответа не следует. У многих после такого монолога с несуществующем появлялось радость, облегчение, которое приходит на время, но оставляет яркий отпечаток. Такой же отпечаток оставил этот разговор с отцом у Владимира. Больно было смотреть на эти приборы и трубки, но он осилил себя и постарался представить, что их нет, а они как обычно, всей семьёй, сидят в своей гостиной, мать читает какую-то старую и потрепанную книгу, отец бегло просматривает газету, а он, Владимир, рассказывает, что же произошло на этой недели в институте. Это воспоминание хоть ненадолго помогло ему оторваться от ужасающей реальности, где отец лежит в небольшой комнате с трубкой в горле, различным проводками, под капельницей, похудевший килограмм на двадцать, с огромным, еле зажившим, шрамом на пол лица и без ноги. После этой первой встре
— Там что-то произошло, — тихо и спокойно произнёс Владимир. — Оставайся здесь.
Он на всех порах помчался к палате и как только забежал туда первое, что он увидел это огромное столпотворение людей в белых халатах и голубых костюмах, которые, сложилось у него ощущение, ничего не делали, а только пристально что-то наблюдали. К своей неописуемой радости он заметил, как только расступилась толпа медиков, что его отец проснулся и не только проснулся, но и заговорил.
— Пррривет, сынок! — хриплым и усталым голосом произнёс вновь очнувшийся Семён. Он улыбался ка маленький ребёнок. — Я видел очень странный сон.
Врачи и медсёстры от звука голоса Семёна оцепенели и отпрыгнули назад, будто вместо «Привет» их пациента издал чудовищный животный крик. Один из врачей даже вышел, видимо отдышаться, а остальные продолжали стоять, упорно недоумевая, как мозг мог не только ожить, но и начать функционировать, да прямо во время остановки сердца! «Это кроме как чудом не назовёшь», — скажет после всех этих событий доктор, наблюдавший за происходящим.
— Это ничего, это ничего, — сын сел на постель и обнял своего отца. За время долгого сна у Владимира успела вырасти немаленькая борода, которую он стал намеренно выращивать после рождения дочери.
— Скажите моей жене, чтобы подошла, — обратился он к незнакомой медсестре, а потом стал пристально смотреть в глаза отца. Что-то он там увидел, что-то предвещающее беду.
— Это чудо! — воскликнула какая-то женщина, видимо медсестра, позади Владимира.
— Бросьте вы, Наталья Ивановна, уж немолоды, а введётесь на эту чушь, — отреагировал доктор с седой остроконечной бородой, выглядевший как земский врач девятнадцатого века.
— А как ещё это объяснить? Он чуть не умер и резко вышел из комы! — удивлялся врач гораздо моложе.
В это время в палату зашла жена Владимира с ребёнком на руках, и тут-то он увидел, что нисколько не удивлен, ведь до этого фантом всё рассказал Семёну. Владимир также прочитал отсутствие удивления от неожиданного известия у своего отца, но не подал виду, по сути это может быть просто лицо человека шесть лет пролежавшего в коме.
— Как вас зовут? — Еле мог произнести Семён.
— Меня зовут Мария, а вашу внучку зовут Надя, — она посмотрела на свою дочь, но та не выражала никаких эмоций.
Неожиданно для всех Семён Владимирович заплакал, но не так как плачут плаксы, а как плачут мужчины: строго, без лишних соплей, но с улыбкой на лице, слёзы падали на подушку. Это были слёзы радости.
— Свидание закончено, нам надо ещё провести некоторые процедуры, — сказал один из врачей. — Вы ещё сможете встретиться позже, сейчас вам нужен покой.
— Н-нет, не будет времени. У человека только одна возможность, — как только он это сказал, сразу стал задумчивый, и только сейчас понял, что ноги-то у него действительно нет, она была обрублена выше колена. — Только одна возможность и если он упустит её, то остаток жизни будет страдать ещё сильнее обычного. Где моя жена?
— Она сейчас в Петербурге в гостях, — ответил Владимир.
— Да, я знаю.
— Как это вы знаете? Это нельзя знать, — удивился один молодой доктор с армянским акцентом и смуглой кожей.
— Неважно. Я скоро умру. Дай мне подержать свою внучку, и позвоните Кате, я хочу попрощаться.
Семёну Владимировичу, однако, показалось, что внучка его, несмотря на один год, младенец, рождённый около трёх дней назад. Она уставила свой голубоватый как морской бриз взгляд на незнакомого дядю и также, не крича, продолжала смотреть. Семён делал то же самое, пока ему несли телефон, а палата в это время всё более и более освобождалась от насаждения и наблюдения медицинских кадров. По мере ухода медицинского персонала Семён Владимирович стал узнавать старые лица, столь часто насаждавшие его голову во сне. Это был Валентин, который остался смотреть, а после подошёл:
— Привет, старый. Что-то долго ты спишь, — с радостной улыбкой стало ещё заметнее отросшие седые усы и морщины вокруг глаз.
После него подошла Екатерина Васнецова, и стой же женственной походкой поцеловала его щёку, после чего Семён был приятно удивлён — она нисколько не изменилась. Хоть что-то осталось прежним.
— Ты долго был в коме, с тобой провели тесты, вроде всё в порядке. Как себя чувствуешь? — Спросила Екатерина.
— Как человек с одной ногой, — улыбаясь, как будто говорит о небольшом ушибе, сказал Семён.
— Ну, хватит его расспрашивать, — нежно оттолкнул Екатерину, Андрей, его старый верный друг, — а то всё о медицине, да о медицине. Как настроение мы уже поняли, ты, наверное, хочешь посмотреться на себя? — Он потянулся за зеркалом, которое лежало на столике возле кровати.
— Вот красавец! Нисколько не изменился, — иронично высказался про себя Семён. Действительно, ничего существенного, помимо ярко преклонного возраста, он в себе не заметил — старые синяки и ссадины зажили и только огромный шрам от левого виска до подбородка давал знать, что авария всё-таки была. Всего лишь огромный шрам на пол лица.
— Пап, может, ты хочешь отдохнуть? Мы бы вышли, а через пару часов снова заглянули, — сказал Владимир.
— Нет, я хочу побыть с вами до конца, — под себя пробормотал Семён, но все услышали.
Владимир набрал телефон матери на своём мобильном телефоне и дал отцу, надеясь, что мама не слишком испугается, а то с сердцем у неё в последнее время стало плоховато.
— Алло, любимая, это я, — его голос был похож на лепет влюблённого юноши.
— Что? Кто это? — Екатерина Дмитриевна по-прежнему не понимала, кто с ней разговаривает. Во время этого, пока ещё ничего не предвещавшего, начала разговора, Екатерина спокойно сидела на диване в квартире своей давней подруги — Натальи Петровны Ярославской. Ярославская была хоть и женщиной очень жадной и невероятно экономной, всё же решила приютить свою старую знакомую, когда та приезжала к ней в прошлом году. За это время они стали, словно сёстры по крови: везде, исключительно везде, они ходили в месте, будь то театр, который Ярославская в иные времена просто ненавидела, или поход на рынок за продуктами. Такую явную привязанность Ярославской к Екатерине Дмитриевне сложно было объяснить логически, скорее всего Ярославская питала слабость по отношению к вдовам или любым женщинам, чья личная жизнь не состоялась по каким-либо причинам. Личной жизни или какой-нибудь привязанности к людям противоположного пола у Ярославской никогда не было. Зато она очень любила кофе, выращенное в Уганде, которое поставлялась ей лично через одну знакомую.
— Это я, Семён. Твой муж, — тихо произнёс в телефон Семён.
Как только она это услышала, то тут же уставилась в телефон, искренне недоумевая: как такое возможно? Эти глаза, обращённые на чудо информационных технологий, были полны смятения и в тоже время надеждой. Длилось это состояние секунд тридцать, но они казались вечностью для Семёна.
— Когда ты очнулся? — Единственное что могла сейчас спросить Екатерина Дмитриевна.
— Полчаса назад. Я хочу, чтобы ты приехала.
— Хорошо, я тут же прилечу назад в Москву. Слышишь? Я…— она умолкла, как будто оборвалась связь, но это было не так — просто Екатерине надо было всё осознать.
— Скорее. Я жду тебя.
Ещё тогда, той злополучной осенью, когда её муж отправился в Казань на какую-то научную медицинскую конференцию, он почувствовала, что расстаётся с ним надолго. А когда его привезли назад, на носилках, растрёпанного как после безумной средневековой бойни, и без ноги, он поняла — это надолго. Предчувствие её никогда не подводило. Решительность, с которой она продолжила борьбу за жизнь своего мужа была действительно огромной. После приговора, произнесённого не по своей, естественно, воле, врача, мало кто верил, что он ещё когда-нибудь откроет глаза и попросит свою жену поцеловать его. Но она верила. Она верила в пробуждение, как никогда до этого, и теперь её вера была вознаграждена.
Даже сын, Владимир, порой опускал руки, так как не мог вытерпеть всего этого кошмара. После института он сразу же взялся за непосильный труд, и даже обзавёлся семьёй, но в глубине души он понимал, что всё это — далёкое эхо прошлого, от которого он старался бежать, бежать так страстно, как он бежал от кровати отца и слёз матери. Продолжалось это бегство несколько лет, а именно до тех пор, пока его жена Мария не захотела увидеть отца своего прекрасного мужа. И они пришли. Прошли в палату, так, как заходят в комнату спящего человека, боясь разбудить его, и поговорили. Разговор с человеком, находящимся в коматозном состоянии напоминал монолог у памятника давно умершего любимого человека — слова лишь воздух, они ударяются от места, где должен сидеть собеседник, но ответа не следует. У многих после такого монолога с несуществующем появлялось радость, облегчение, которое приходит на время, но оставляет яркий отпечаток. Такой же отпечаток оставил этот разговор с отцом у Владимира. Больно было смотреть на эти приборы и трубки, но он осилил себя и постарался представить, что их нет, а они как обычно, всей семьёй, сидят в своей гостиной, мать читает какую-то старую и потрепанную книгу, отец бегло просматривает газету, а он, Владимир, рассказывает, что же произошло на этой недели в институте. Это воспоминание хоть ненадолго помогло ему оторваться от ужасающей реальности, где отец лежит в небольшой комнате с трубкой в горле, различным проводками, под капельницей, похудевший килограмм на двадцать, с огромным, еле зажившим, шрамом на пол лица и без ноги. После этой первой встре