Неотложное акушерство
Бывают случаи, когда ты знаешь, ЧТО необходимо делать, но не можешь себя заставить.
Однажды такой случай случился и со мной.
Прекрасное утро рабочего дня. Меня уже четыре ночи не трогают с экстренными вызовами, и поэтому настроение у меня прекрасное. Я наконец-то выспалась и полна сил работать.
В своем отделении обход уже сделала и устроилась писать истории.
Тут приходит санитарочка из хирургии и приносит бумажку, в которой говорится, что такой-то больной требуется консультация гинеколога. Срочно!
Ну срочно, так срочно. Собираюсь, иду в хирургию.
- Привет доблестным хирургам!
- Физкульт - привет гинекологам.
- Что у вас такого срочного случилось?
Тут все как-то замялись и посмотрели на Алину Викторовну. Я тоже на нее посмотрела - сидит грустная, глаза красные, нервно теребит листок бумаги.
- Да к нам ночью самосожжение поступило, - начал Колян.
- Не поняла. Что поступило?
- Самосожжение. Женщина вылила на себя ведро бензина и подожгла спичкой. Это она назло мужу так сделала, за то, что опять на рыбалку собрался... Но дело в том, что она беременная, и срок приличный… Возможно ребенок еще живой... Может, ты придумаешь что-нибудь?
- Когда это случилось?
- В два часа ночи.
Машинально смотрю на часы - десять утра. Я так радовалась, что меня ночью не трогали, а оказывается - лучше бы вызвали.
- Какой процент ожога?
- Девяносто, плюс дыхательные пути.
- И она до сих пор жива?!
- Она из моей деревни, моя дальняя родственница, - сквозь слезы подала голос Алина Викторовна. – Мы, конечно, делаем все, что можно. Но ты еще сходи, посмотри. Может ребенка спасти можно? Мы даже срок не знаем...
Иду в реанимацию. Следом за мной подтянулись Алина Викторовна и наш второй анестезиолог Игорь Владимирович.
В палате резко бьет в нос запах горелого мяса, бензина, мази и специфическая примесь запаха человеческой плазмы, истекающего белка.
К горлу подкатили рвотные спазмы, но силой воли удалось их подавить. Смотрю, где больная - она в углу, у окна. Лежит абсолютно голая, вся кожа темно коричневого негритянского цвета, голова лысая - сгорели все волосы, брови, ресницы. Над ней, на четырех штативах от капельниц, натянута смоченная фурациллином и новокаином простыня. Дышит пока сама, трубки нет. Глаза закрыты.
Тихонько подхожу к ней, смотрю - да, действительно, срок приличный, не меньше тридцати четырех недель. Одеваю перчатки и осторожно начинаю осматривать обгоревший живот прямо через простыню:
- положение плода продольное, головка прижата к входу в малый таз, не очень крупная.
Беру стетоскоп и пытаюсь выслушать тоны плода. Запах от тела нестерпимый! Хватанула глоток свежего воздуха и, не дыша, слушаю этого детеныша.
- Тоны еще есть. Очень глухие, но есть.
Мысли лихорадочно носятся в голове: - что делать? как быть?
Тут вдруг больная открывает глаза и одними губами шепчет:
- Доктор! Спасите! Я жить хочу! Я понимаю, какой дурой была... Помогите...
Небесно голубые глаза на лысой негритянской голове смотрят с мольбой и надеждой. Эти глаза потрясли меня до глубины души... Как два чистых живых родника на пустынном пожарище чужой планеты... Что же ты наделала, девонька...
Стараюсь спокойно и ласково улыбнуться:
- Конечно, поможем, милая. Только если понадобиться - и ты нам поможешь. Хорошо?
- Хорошо, - с облегчением шепчет она, и закрывает глаза.
Стоя в изголовье еще сильнее завсхлипывала Алина Викторовна.
- Софья Андреевна! Давай что-нибудь придумаем! Может как-нибудь ребенка вытащим, ей полегче будет?
У меня растерянно опустились руки. Ну что тут придумаешь?!
Втроем собираемся в другом углу реанимации.
- Я могу предложить три варианта, но, ни на один из них я без консилиума не пойду.
- Давай, говори какие.
- Первый, самый правильный и самый жестокий. Прямо сейчас, здесь, дать ей в вену наркоз, и я тут же делаю кесарево и возможно достаю еще живого ребенка. Женщина погибает сразу. - Второй - я вагинально вскрываю плодный пузырь, в вену капаем окситоцин. Если времени хватит, возможно, матка отреагирует, и она сможет родить, но скорей всего мертвого ребенка.
Будет ли ей полегче? Не знаю. Если честно, все это только укоротит ее жизнь, которой осталось то всего часа три-четыре...
- А третий?
- Оставить все как есть. Пусть спокойно доживает, сколько ей отпущено. И пусть забирает ребенка с собой... Если честно, он уже тоже не жилец. Давайте решать - нас здесь трое, как раз консилиум. Что решим, то я и сделаю.
С минуту мы стояли молча. Они смотрели на меня, а я на Алину Викторовну.
- Алина Викторовна, Вам решать... И как лечащему врачу и как родственнику, хоть и дальнему.
- Я не могу решиться прямо сейчас на кесарево,- сквозь слезы шепчет она. - Она же сразу умрет, мне ее жалко... Она помощи просит, а мы ее зарежем... Нет, не могу... - и отчаянно мотает головой.
- Тогда какой вариант - второй или третий?
- Но, мы же не можем совсем ничего не делать. Может, даже права не имеем... - подал голос Игорь Владимирович.
- Значит второй вариант. Значит, я беру инструменты и действую, а Вы, Игорь Владимирович, качественно обезболиваете. Но перспектив все равно никаких нет... Алина Викторовна, подберите мне, пожалуйста, двух крепких санитарок, таких, чтобы в обморок не падали. Мне их помощь нужна.
Вот пришли испуганные санитарки. Вот мне принесли стерильную упаковку с пулевкой. Надо приступать.
- Так, девочки, сначала отодвигаем штативы с простыней, потом заходим с разных сторон к больной и осторожно поднимаем ей ноги кверху и разводим в разные стороны. Перчатки одели? Действуем.
Как только они подняли отекшие, обгорелые, негнущиеся ноги больной, страшный запах умирающего тела новой волной накатил на нас.
Хорошо, что я была в шестислойной маске, которая хоть чуть-чуть спасала от ударной волны. Анестезиолог резко побледнел и, схватившись за живот, пулей выскочил в коридор. Смотрю на своих санитарок. Уже бледные, но еще стоят. Нужно действовать быстро...
Обрабатываю промежность. Она, да внутренняя поверхность бедер (примерно по ладони с каждой стороны) - молочно-белого цвета, да еще в области подмышек и под молочными железами белеют участки нетронутой кожи.
Смотрю вагинально: шейка мягкая, легко растягивается сантиметров до четырех - пяти. Конечно, анальгетики и спазмолитики - хорошо, но как отреагирует на окситоцин матка, не представляю. Времени нет совсем...
Вскрываю плодный пузырь, - вод совсем мало. Всосались они, что ли на таком ожоге?...Санитарки опускают ноги больной, опять растягивают над ней простыню. Все. Теперь окситоцин в капельницу, а дальше, как Богу будет угодно.
Как все это в истории болезни описать, ума не приложу. Решение наш консилиум принял неправильное. При безнадежной маме нужно однозначно спасать ребенка. Но своими руками убить еще живую женщину я бы не смогла, хоть и предлагала такой вариант Алине Викторовне.
Но все мы обычные люди и всем свойственно ошибаться. А не ошибается только тот, кто ничего не делает.
Через полтора часа наша больная умерла, так и не отреагировав на наши манипуляции. Умерла вместе с ребенком.
До сих пор меня раздирают сомнения и мучает совесть перед тем ребенком. А вдруг бы выжил? Сейчас был бы уже большой...
Следующий случай был не таким трагичным, но тоже очень трудным для меня в принятии правильного решения. И о том, что мое решение оказалось правильным, я узнала только после операции.
Прекрасная предновогодняя ночь с тридцатого на тридцать первое декабря. Первый час ночи. Я в роддоме. Мы только что хорошо родили, обработались, убрались. Я стою в ординаторской с выключенным светом, и, любуясь через окно сказочным новогодним снегопадом, ожидаю «скорую», которая должна меня забрать, и отвезти домой.
Только сначала машина соберет весь оперблок и хирургов, после их неотложной операции. Стою, жду. Крупные хлопья плавно и медленно кружат в свете больничных фонарей. За территорией больницы вдоль дороги, снуют поздние пешеходы и веселые стайки молодежи, возвращающиеся из местного клуба после дискотеки.
Вот одна стайка вдруг свернула на территорию больницы. « Наверное, решили сократить дорогу..» - подумала я. Да не тут-то было! С громким хохотом группка подростков уверенно подошла к крыльцу роддома, и кто-то из них надавил на звонок. Санитарка Татьяна, недовольно бурча, пошла открывать дверь.
Через несколько коротких минут слышу её тревожный голос:
- Софья Андреевна, идите скорее сюда!
Бегом спускаюсь вниз. На крыльце, в клубах пара, стоят пьяненькие девицы, одна из которых явно беременная.
- Что случилось? – строго спрашиваю я.
- Ой, доктор, посмотрите меня! – просит беременная девушка. – Мы вот тут с танцев идем, и мне показалось, что у меня что-то тепленькое потекло. А девчонки говорят, что я описалась! – снова взрыв хохота.
Окидываю взглядом девушку, и вижу, как у неё из-под синтетической шубки, просачиваясь через тонкие черные рейтузы, через край сапожек-дутиков, капают ярко алые капли крови прямо на пол!
Я тут же одной рукой затягиваю девицу вовнутрь, а другой рукой разворачиваю подружек:
- Все, милые девушки! Вы подружку к нам доставили – молодцы! Теперь мы с ней сами разберемся, а вы идите, гуляйте дальше!
Командую Татьяне, чтобы быстро раздевала гостью, и укладывала на стол, зову акушерок на помощь.
И вот, уже раздетая, девушка лежит на кресле. Акушерки дружно работают – одна ставит капельницу, вторая заводит историю родов. Я готовлюсь к осмотру и одновременно расспрашиваю пострадавшую.
Зовут девушку Оля, семнадцать лет, на учете по беременности не состоит, но беременность желанная. За свою недолгую жизнь она успела переболеть гепатитом "В", прооперироваться по поводу туберкулеза – удаление доли легкого, заразиться сифилисом, сбежать из вендиспансера недолеченной и забеременеть от городского дружка.
Беременеть ей конечно запрещали все врачи, поэтому она скрывалась в городе и на учет не вставала. Когда друг разглядел, что девушка сильно беременная, без обиняков выгнал её домой, в деревню, к старой бабушке. И вот она, заглушая свое горе, решила весело – с водкой и танцами - встретить праздники со своими деревенскими подружками. И вот мы имеем то, что имеем.