Культура сомнения
Не надо сомневаться, друзья. Это статья-враг, ее автор либераст и фашист с Дождя, смазливый гей и просто мудак, который без ума от прогнившего Запада. Автор не стеснятся говорить какие русские ущербные и и как хорошо в латентной Европе и Америке. Это открытый призыв к свержению власти. Не поддавайтесь на провокации от пятой колонны. Это не безобидный манифест просто задуматься о самом себе. Да, кстати, я еще и не очень грамотный, поэтому можно уже лично меня в этом упрекнуть.
----------
Писатель Саша Филипенко привык к тому, что в России никто ни в чем не сомневается, но все же считает, что этот «вирус истинности» опасен.
Я переехал в Россию десять лет назад. В тот год моя бабушка сказала, что любой образованный молодой человек просто обязан пожить в Санкт-Петербурге. Я мог отправиться на обучение в прекрасную Прагу, выбрать Варшаву или чудесный Краков, но я отчего-то послушал ее.
Стоял октябрь, шел мокрый снег. В первый же день меня чуть дважды не сбили на пешеходном переходе. Я видел спор с применением холодного оружия и старушку, которая спрашивала у водителя автобуса, как сыграл «Зенит». Я видел стаю бездомных собак в центре города и сотни зданий, которые находились в таком плачевном состоянии, что должны были вот-вот рухнуть и превратиться в пыль.
В общежитии меня поселили с двумя японцами, и после недели международного сожительства я чуть было не оправдал взрывы в Хиросиме и Нагасаки, но, к счастью, не сделал этого, потому что вовремя арендовал квартиру. Моя первая квартира на Сенной площади была... впрочем, хочется верить, что после трех лет у психоаналитика я сумел вытеснить воспоминания о ней. В общем, как вы уже догадались, мой переезд в Россию был полон потрясений, но главное из них, как я теперь понимаю, ожидало меня в области языка.
До переселения в самую большую страну мира, во время обучения в Европейском гуманитарном университете, преподаватели учили меня одному очень простому правилу: всякое высказывание следует начинать со слова «вероятно». «Вероятно, то-то и то-то, вероятно, так-то и так-то». Мы никогда ничего не знаем. Мы далеки от истины. Мы можем лишь предполагать. Во время дебатов мы лишь высказываем свою точку зрения, и она, вполне возможно, неверна. «Вероятно, — настаивали мои учителя, — остается единственно допустимым портом отправления любой мысли». Все, что мы можем, — колебаться и задавать вопросы. Я сомневаюсь — значит, я существую. Признаться, я до сих пор остаюсь приверженцем этого абсолютного и ежесекундного сомнения.
Так вот, когда я перебрался в Россию, то тотчас столкнулся с оборотом «на самом деле». Почти все здесь начинали фразу с этого словосочетания.
«На самом деле в Европе все геи», «на самом деле судьи ненавидят нашу футбольную сборную», «на самом деле Киркоров гей», «нет, он нет, на самом деле гей тот, что блондин», «на самом деле мы Богом избранный народ». Если вы не верите моему наблюдению — проведите собственный эксперимент: в течение недели послушайте своих коллег, друзей, родственников. Прислушайтесь, в конце концов, к себе. Смею полагать, что эти самые «на самом деле» вы услышите гораздо чаще, чем вам сейчас кажется.
Со временем я привык к тому, что почти никто здесь ни в чем не сомневается. Кажется, однажды я чуть не подхватил этот «вирус истинности», впрочем, совсем скоро излечился от него. Я думаю, что в этом «на самом деле» и кроется огромное количество проблем российского общества. Мне кажется (я, конечно, могу ошибаться), что лучше бы детей в школе обучали сомнению, а не уверенности, мне кажется, что было бы славно, если бы молодое поколение знакомили со словом «вероятно», а не с тем, что «скифы мы», а кругом враги. Впрочем, сделать это будет довольно сложно.
В России человек не учится — в России человек получает знание. Знания в России не приобретаются, но передаются. Сколько ваших друзей обучаются в университете дистанционно? Вы вообще что-нибудь слышали про дистанционное образование? Какой процент ваших знакомых получают знания сами? За исключением нескольких университетов (с которыми государство исправно борется), российская система высшего образования по-прежнему предпочитает самостоятельной работе передачу знания. Тьютораты, семинары — все это пустое! К чему? Зачем? В самой большой стране мира по-прежнему обожают торжественные поточные лекции. Во время этих мероприятий от вас не требуется участие, от вас требуются лишь покорность и принятие. Услышали, записали, выучили, сдали. Не нужно спрашивать — необходимо хоть что-то запоминать. Как результат: мы получаем огромное количество людей, которые начинают фразу с оборота «на самом деле». Почему? Потому что они привыкли к тому, что им передают условно «выверенное» знание. «На самом деле я знаю ответ!» — «Почему?» — «Потому что я что-то где-то об этом слышал, мне кто-то что-то говорил, то ли в школе, то ли в кино!»
С оппонентом из России, совсем не важно, либерал он или человек, который называет либералов «либерастами», как правило, очень сложно выдержать дискуссию. В России просто нет культуры сомнения. Большинство людей, с которыми я обсуждал эту тему, искренне полагают, что суть спора сводится к тому, чтобы переубедить «противника», но вовсе не к тому, чтобы хотя бы на шаг приблизиться к истине (если это вообще возможно). Программы на отечественном телевидении, кажется, хорошее тому подтверждение. Здесь главное не услышать оппонента, но перекричать его. Местные ведущие никогда и ни в чем не сомневаются, местные депутаты знают ответы на все вопросы, Министерство иностранных дел, как мне кажется, вообще осведомлено о всей истории человечества вплоть до его последнего дня. Непонятно только: почему при таком тотальном уровне осведомленности в России до сих пор не ответили на вопрос о яйце и курице. Президент России и вовсе не считает нужным опускаться до уровня «вероятно». Если кто-нибудь из вас вспомнит, когда первое лицо страны последний раз участвовало в дебатах, — с меня конфета. В 2014 году президент РФ, кажется, является главным проводником оборота «на самом деле». Думаю, о значении слова «вероятно» в здании за большой красной стеной предпочитают не вспоминать. Впрочем, я первый противник обобщений. Все вышесказанное: ощущение, наблюдение и предположение.
> С оппонентом из России сложно дискутировать, здесь просто нет культуры сомнения.
Думается, пропагандистская машина в России так славно работает только потому, что никто ни в чем не сомневается. Телезрители не удосуживаются ставить под сомнение то, что им показывают федеральные каналы. Работники федеральных каналов не сомневаются, что за содеянное им ничего не будет. Более того, они уверены, что «на самом деле» передают истину. Вероятно, и первым, и вторым не хватает фантазии. Для того чтобы засомневаться вдруг, необходимо предложить самому себе хотя бы один альтернативный вариант. Для того чтобы предложить хотя бы один альтернативный вариант, необходимо поднапрячься. Возникает вопрос: зачем? К чему сомневаться, если «на самом деле» все и так понятно. Если «на самом деле» есть люди, которые уже все сделали и решили за тебя. К чему колебаться, если «на самом деле» ничего не изменить, если «на самом деле», «на самом деле», «на самом деле»...
Кажется, всеобщая уверенность в собственном мнении объясняется еще и тем, что сомнение в России ошибочно принимают за слабость. Если ты не можешь перекричать оппонента — значит, ты не прав. Если ты не уверен в собственном мнении — значит, прав я. Сомневаться — означает допустить возможность поражения, допустить поражение ни в коем случае нельзя!
В общем, НА САМОМ ДЕЛЕ эта колонка о том, что мы разучились слушать друг друга. Мы разучились принимать чужую точку зрения. Мы разучились, если вообще когда-то умели, сомневаться в собственных мыслях. Нам нравится то, что мы говорим. Нам нравится чувствовать свою правоту. Нам нравится обманываться, будто мы знаем, как есть «на самом деле», и если так будет продолжаться и дальше, ничего хорошего ожидать не стоит. Впрочем, я, вероятнее всего, ошибаюсь.
Саша Филипенко
24 июля 2014 г
Журнал GQ
----------
Писатель Саша Филипенко привык к тому, что в России никто ни в чем не сомневается, но все же считает, что этот «вирус истинности» опасен.
Я переехал в Россию десять лет назад. В тот год моя бабушка сказала, что любой образованный молодой человек просто обязан пожить в Санкт-Петербурге. Я мог отправиться на обучение в прекрасную Прагу, выбрать Варшаву или чудесный Краков, но я отчего-то послушал ее.
Стоял октябрь, шел мокрый снег. В первый же день меня чуть дважды не сбили на пешеходном переходе. Я видел спор с применением холодного оружия и старушку, которая спрашивала у водителя автобуса, как сыграл «Зенит». Я видел стаю бездомных собак в центре города и сотни зданий, которые находились в таком плачевном состоянии, что должны были вот-вот рухнуть и превратиться в пыль.
В общежитии меня поселили с двумя японцами, и после недели международного сожительства я чуть было не оправдал взрывы в Хиросиме и Нагасаки, но, к счастью, не сделал этого, потому что вовремя арендовал квартиру. Моя первая квартира на Сенной площади была... впрочем, хочется верить, что после трех лет у психоаналитика я сумел вытеснить воспоминания о ней. В общем, как вы уже догадались, мой переезд в Россию был полон потрясений, но главное из них, как я теперь понимаю, ожидало меня в области языка.
До переселения в самую большую страну мира, во время обучения в Европейском гуманитарном университете, преподаватели учили меня одному очень простому правилу: всякое высказывание следует начинать со слова «вероятно». «Вероятно, то-то и то-то, вероятно, так-то и так-то». Мы никогда ничего не знаем. Мы далеки от истины. Мы можем лишь предполагать. Во время дебатов мы лишь высказываем свою точку зрения, и она, вполне возможно, неверна. «Вероятно, — настаивали мои учителя, — остается единственно допустимым портом отправления любой мысли». Все, что мы можем, — колебаться и задавать вопросы. Я сомневаюсь — значит, я существую. Признаться, я до сих пор остаюсь приверженцем этого абсолютного и ежесекундного сомнения.
Так вот, когда я перебрался в Россию, то тотчас столкнулся с оборотом «на самом деле». Почти все здесь начинали фразу с этого словосочетания.
«На самом деле в Европе все геи», «на самом деле судьи ненавидят нашу футбольную сборную», «на самом деле Киркоров гей», «нет, он нет, на самом деле гей тот, что блондин», «на самом деле мы Богом избранный народ». Если вы не верите моему наблюдению — проведите собственный эксперимент: в течение недели послушайте своих коллег, друзей, родственников. Прислушайтесь, в конце концов, к себе. Смею полагать, что эти самые «на самом деле» вы услышите гораздо чаще, чем вам сейчас кажется.
Со временем я привык к тому, что почти никто здесь ни в чем не сомневается. Кажется, однажды я чуть не подхватил этот «вирус истинности», впрочем, совсем скоро излечился от него. Я думаю, что в этом «на самом деле» и кроется огромное количество проблем российского общества. Мне кажется (я, конечно, могу ошибаться), что лучше бы детей в школе обучали сомнению, а не уверенности, мне кажется, что было бы славно, если бы молодое поколение знакомили со словом «вероятно», а не с тем, что «скифы мы», а кругом враги. Впрочем, сделать это будет довольно сложно.
В России человек не учится — в России человек получает знание. Знания в России не приобретаются, но передаются. Сколько ваших друзей обучаются в университете дистанционно? Вы вообще что-нибудь слышали про дистанционное образование? Какой процент ваших знакомых получают знания сами? За исключением нескольких университетов (с которыми государство исправно борется), российская система высшего образования по-прежнему предпочитает самостоятельной работе передачу знания. Тьютораты, семинары — все это пустое! К чему? Зачем? В самой большой стране мира по-прежнему обожают торжественные поточные лекции. Во время этих мероприятий от вас не требуется участие, от вас требуются лишь покорность и принятие. Услышали, записали, выучили, сдали. Не нужно спрашивать — необходимо хоть что-то запоминать. Как результат: мы получаем огромное количество людей, которые начинают фразу с оборота «на самом деле». Почему? Потому что они привыкли к тому, что им передают условно «выверенное» знание. «На самом деле я знаю ответ!» — «Почему?» — «Потому что я что-то где-то об этом слышал, мне кто-то что-то говорил, то ли в школе, то ли в кино!»
С оппонентом из России, совсем не важно, либерал он или человек, который называет либералов «либерастами», как правило, очень сложно выдержать дискуссию. В России просто нет культуры сомнения. Большинство людей, с которыми я обсуждал эту тему, искренне полагают, что суть спора сводится к тому, чтобы переубедить «противника», но вовсе не к тому, чтобы хотя бы на шаг приблизиться к истине (если это вообще возможно). Программы на отечественном телевидении, кажется, хорошее тому подтверждение. Здесь главное не услышать оппонента, но перекричать его. Местные ведущие никогда и ни в чем не сомневаются, местные депутаты знают ответы на все вопросы, Министерство иностранных дел, как мне кажется, вообще осведомлено о всей истории человечества вплоть до его последнего дня. Непонятно только: почему при таком тотальном уровне осведомленности в России до сих пор не ответили на вопрос о яйце и курице. Президент России и вовсе не считает нужным опускаться до уровня «вероятно». Если кто-нибудь из вас вспомнит, когда первое лицо страны последний раз участвовало в дебатах, — с меня конфета. В 2014 году президент РФ, кажется, является главным проводником оборота «на самом деле». Думаю, о значении слова «вероятно» в здании за большой красной стеной предпочитают не вспоминать. Впрочем, я первый противник обобщений. Все вышесказанное: ощущение, наблюдение и предположение.
> С оппонентом из России сложно дискутировать, здесь просто нет культуры сомнения.
Думается, пропагандистская машина в России так славно работает только потому, что никто ни в чем не сомневается. Телезрители не удосуживаются ставить под сомнение то, что им показывают федеральные каналы. Работники федеральных каналов не сомневаются, что за содеянное им ничего не будет. Более того, они уверены, что «на самом деле» передают истину. Вероятно, и первым, и вторым не хватает фантазии. Для того чтобы засомневаться вдруг, необходимо предложить самому себе хотя бы один альтернативный вариант. Для того чтобы предложить хотя бы один альтернативный вариант, необходимо поднапрячься. Возникает вопрос: зачем? К чему сомневаться, если «на самом деле» все и так понятно. Если «на самом деле» есть люди, которые уже все сделали и решили за тебя. К чему колебаться, если «на самом деле» ничего не изменить, если «на самом деле», «на самом деле», «на самом деле»...
Кажется, всеобщая уверенность в собственном мнении объясняется еще и тем, что сомнение в России ошибочно принимают за слабость. Если ты не можешь перекричать оппонента — значит, ты не прав. Если ты не уверен в собственном мнении — значит, прав я. Сомневаться — означает допустить возможность поражения, допустить поражение ни в коем случае нельзя!
В общем, НА САМОМ ДЕЛЕ эта колонка о том, что мы разучились слушать друг друга. Мы разучились принимать чужую точку зрения. Мы разучились, если вообще когда-то умели, сомневаться в собственных мыслях. Нам нравится то, что мы говорим. Нам нравится чувствовать свою правоту. Нам нравится обманываться, будто мы знаем, как есть «на самом деле», и если так будет продолжаться и дальше, ничего хорошего ожидать не стоит. Впрочем, я, вероятнее всего, ошибаюсь.
Саша Филипенко
24 июля 2014 г
Журнал GQ