История про Сэра Жопу
Мы шли по пологим песчаным холмам, а по правую руку от нас вставала громада заброшенного карьерного экскаватора. Мы держали курс на нашу стоянку — место на естественной песчаной террасе, откуда хорошо просматривается весь карьер. Но она оказалась занята. Тони Лустберг и его друзья, как назло, приехали раньше нас и встали на ту же стоянку. Среди них оказался один жирный молодчик из иногородних, имени которого мы не удосужились тогда выяснить (теперь он проходит по нашим спискам, как Сэр Жопа). Он получил это прозвище за неимоверно жирный зад — такого размера, что это находится на границе человеческих представлений о возможном в этой области. Задница крупнее во всей игровой тусовке есть только у «мамы ролевого движения» Алины Немировой, но о её жопе речь пойдет немного попозже. Пока же речь идет о Сэре Жопе. Ведь это из-за его надменности самая обычная встреча в лесу превратилась в скандал и закончилась безобразным конфликтом. Рассевшись на бревне возле костра и заняв столько места, сколько хватило бы троим менее упитанным людям, Сэр Жопа рассчитывал сидеть так же и впредь.
— Потеснись немного, — попросил его Строри, прикидывая, где бы сесть. Но Сэра Жопу такая просьба лишь возмутила.
— Я вас не имею чести знать! — надменно возразил он. — Может быть, после того, как мне вас кто-нибудь представит…
— Подвинься, ты, жопа, — перебил его Строри. — Хуй ли на три места расселся? Сэр Жопа таким обращением оказался весьма недоволен. Сначала он покраснел, а потом начал трястись и пыхтеть. И лишь после этого заявил на повышенных тонах, визгливым голосом:
— Я приехал к своему другу Антону Лустбергу… И я не привык, чтобы ко мне так обращались, это невежливо!
— А если мы будем называть тебя Сэр Жопа? — развеселился Строри. — Это будет для тебя достаточно вежливо?
Тут Сэр Жопа покраснел и затрясся опять. Так мы поняли, что нашли его уязвимое место. На любые упоминания о размерах своей задницы Сэр Жопа реагировал очень болезненно. А та забота, которой мы сегодня его окружили, и вовсе оказалась ему не по силам. Постепенно он все больше краснел, мелкая поначалу дрожь превратилась у него в судороги, а братья все продолжали:
— Скажи, — любопытствовал Кузьмич, — у себя в городе ты один такой, или там у всех жопа, словно чемодан?
— Да ты представь, — обрисовал свою идею Гоблин, — как он ходит срать. До очка у него руки не дотягиваются, чтобы вытереть жопу — ему приходиться елозить ей по земле.
— Бедняга, — фальшиво произнес Строри, — несчастный урод…
Этого Сэр Жопа вынести уже не смог — вскочил со своего места и бросился на Строри. Тогда Костян перепрыгнул через костер, где торчала из земли какая-то палка, схватил её и сильно ударил Сэра Жопу поперек спины. Палка сломалась пополам, и в тот же момент раздался двойной скорбный крик: Сэра Жопы и Тони Лустберга. Сэр Жопа вскрикнул от ужаса и боли, а Тони сокрушался из-за гибели своего посоха. У этого посоха была собственная, особая история. На всех играх, где бы только не видели Лустберга, он появлялся с посохом в руке — на манер друидов прошлого. Можжевеловый ствол покрывали любовно вырезанные руны, посох сопровождал Тони в десятках ритуалов, на великом множестве игр. Он словно стал его продолжением, сломать его было — все равно, что проткнуть иголкой смешанный на крови вольт. С той поры Лустберг стал уже не тот, что был прежде, удача совершенно покинула его.
— А-аа, — завыл Тони, — вы сломали мой посох!
Пока он сокрушался, мы выбросили обломки посоха в костер, обошли скорчившегося на земле Сэра Жопу и направились в холмы. Теплый ветер нес запах металла и нагретого за день песка, что-то неуловимое мелькало в воздухе. Но полностью насладиться этой волнующей атмосферой нам помешал Алекс Добрая Голова.
В этот раз он поехал с нами, и уже несколько часов кряду лип на уши то одному брату, то другому. Уследить за его речью было совершенно невозможно — он мел с пятого на десятое, все время перескакивая с одной никому не интересной темы на другую, такую же душную. Кримсону это надоело.
— Слушай, Голова, — обратился он к Алексу в очередной раз, оборвав на середине бесконечный рассказ про отношения Алекса и его папы. — А не пошел бы ты на хуй?!
Алекс, уже прилично заливший глаза, оскорбился такими Димиными словами. Он выхватил из-за пояса метровое мачете и принялся размахивать им, подпрыгивать и угрожать.
— Видел вот это? — громко спросил он у Кримсона. — Так что пошел-ка ты сам на хуй! Кримсон стоял, помахивая подобранной на стоянке у Лустберга шестиструнной гитарой, а больше никакого оружия при нем не было. Но как только Кримсон услышал слова Головы, он тут же перехватил гитару за деку и нанес Алексу страшный удар грифом в лицо, разорвав колками рот и расшатав зубы.
Алекс, ошеломленный этим ударом, поначалу отпрянул. Но водка вместе с мачете придали ему уверенности, и на следующий удар гитарой Алекс ответил палашом. За несколько секунд он превратил гитару в руках Кримсона в кучу щепы, а затем с одного удара перерубил гриф. Так Кримсон остался с голыми руками против совершенно озверевшей от боли и вооруженной палашом Головы. Тут уж Алекс не стал медлить — следующие два взмаха палашом последовали практически мгновенно.
Все это произошло очень быстро: удар гитарой, молниеносный ответ, стук клинка по дереву и куча щепы вокруг. Мы только и успели, что заинтересоваться и начать разворачиваться к сражавшимся, как все вокруг оказалось залито кровью. Она хлынула у Кримсона из разрубленных рук, когда он принял на предплечья два удара палашом подряд. Подставил по уму — вскользь, поэтому Добрая Голова с двух попыток не смог отрубить Кримсону ни одной руки. А третей попытки Кримсон ему не дал.
Сорвав дистанцию, Кримсон перехватил Алекса под локти и вырвал у него палаш. После этого он бросил Голову на землю и принялся бить. Бил страшно и долго, пока лицо у Алекса не превратилось в окровавленный блин, а вокруг не натекла целая лужа поганой Алексовской кровищи. Сначала Алекс еще кричал и извивался, но после нескольких особенно удачных ударов затих.
Отойдя на соседний холм, мы принялись перевязывать Кримсона, поздравлять его с победой и отпаивать водкой. Посекло его здорово, руки пришлось зашивать, но ведь и Голове прилично досталось. Кроме того, победитель, хоть и израненный — всегда победитель, а Голова лежал на песке без сознания, в луже собственной крови.
Некоторое время мы молча наблюдали за ним. Алекс лежал на песке безжизненно, словно куча тряпья, непонятно было, жив он вообще или нет. Неожиданно мы увидели, как чья-то хрупкая фигура направляется от кромки леса к безвольно лежащему Голове.
Приглядевшись, мы узнали писательницу Елену Хаецкую. (Барин всерьез собирался скинуть Хаецкую в воду с целью прославиться. Он полагал, что скинуть в воду известного писателя — важный шаг на пути к немеркнущей славе.) Хаецкая осторожно приблизилась к неподвижно лежащему Голове так, чтобы не наступить в испачканный кровью песок, и потрогала Алекса носком своего ботинка.
— А-а… — застонал Алекс. — А-а-а…
— Ты живое? — без особенного участия в голосе спросила Хаецкая. — Ну?
— Дайте пить, — простонал Голова. — Пить дайте…
— Пить? — переспросила Хаецкая, оглядываясь по сторонам и в упор не замечая нас, укрывшихся за рассыпанными кругом валунами.
— Да, пить… — снова застонал Голова.
— Вода там, — Хаецкая махнула рукой через пустошь, мимо высящихся сопок и крутобоких холмов, в направлении далекого озера. — Там и попьешь!
После этого она развернулась и молча пошла по своим делам — чем навечно заслужила наше глубокое и всеобъемлющее уважение.
— Потеснись немного, — попросил его Строри, прикидывая, где бы сесть. Но Сэра Жопу такая просьба лишь возмутила.
— Я вас не имею чести знать! — надменно возразил он. — Может быть, после того, как мне вас кто-нибудь представит…
— Подвинься, ты, жопа, — перебил его Строри. — Хуй ли на три места расселся? Сэр Жопа таким обращением оказался весьма недоволен. Сначала он покраснел, а потом начал трястись и пыхтеть. И лишь после этого заявил на повышенных тонах, визгливым голосом:
— Я приехал к своему другу Антону Лустбергу… И я не привык, чтобы ко мне так обращались, это невежливо!
— А если мы будем называть тебя Сэр Жопа? — развеселился Строри. — Это будет для тебя достаточно вежливо?
Тут Сэр Жопа покраснел и затрясся опять. Так мы поняли, что нашли его уязвимое место. На любые упоминания о размерах своей задницы Сэр Жопа реагировал очень болезненно. А та забота, которой мы сегодня его окружили, и вовсе оказалась ему не по силам. Постепенно он все больше краснел, мелкая поначалу дрожь превратилась у него в судороги, а братья все продолжали:
— Скажи, — любопытствовал Кузьмич, — у себя в городе ты один такой, или там у всех жопа, словно чемодан?
— Да ты представь, — обрисовал свою идею Гоблин, — как он ходит срать. До очка у него руки не дотягиваются, чтобы вытереть жопу — ему приходиться елозить ей по земле.
— Бедняга, — фальшиво произнес Строри, — несчастный урод…
Этого Сэр Жопа вынести уже не смог — вскочил со своего места и бросился на Строри. Тогда Костян перепрыгнул через костер, где торчала из земли какая-то палка, схватил её и сильно ударил Сэра Жопу поперек спины. Палка сломалась пополам, и в тот же момент раздался двойной скорбный крик: Сэра Жопы и Тони Лустберга. Сэр Жопа вскрикнул от ужаса и боли, а Тони сокрушался из-за гибели своего посоха. У этого посоха была собственная, особая история. На всех играх, где бы только не видели Лустберга, он появлялся с посохом в руке — на манер друидов прошлого. Можжевеловый ствол покрывали любовно вырезанные руны, посох сопровождал Тони в десятках ритуалов, на великом множестве игр. Он словно стал его продолжением, сломать его было — все равно, что проткнуть иголкой смешанный на крови вольт. С той поры Лустберг стал уже не тот, что был прежде, удача совершенно покинула его.
— А-аа, — завыл Тони, — вы сломали мой посох!
Пока он сокрушался, мы выбросили обломки посоха в костер, обошли скорчившегося на земле Сэра Жопу и направились в холмы. Теплый ветер нес запах металла и нагретого за день песка, что-то неуловимое мелькало в воздухе. Но полностью насладиться этой волнующей атмосферой нам помешал Алекс Добрая Голова.
В этот раз он поехал с нами, и уже несколько часов кряду лип на уши то одному брату, то другому. Уследить за его речью было совершенно невозможно — он мел с пятого на десятое, все время перескакивая с одной никому не интересной темы на другую, такую же душную. Кримсону это надоело.
— Слушай, Голова, — обратился он к Алексу в очередной раз, оборвав на середине бесконечный рассказ про отношения Алекса и его папы. — А не пошел бы ты на хуй?!
Алекс, уже прилично заливший глаза, оскорбился такими Димиными словами. Он выхватил из-за пояса метровое мачете и принялся размахивать им, подпрыгивать и угрожать.
— Видел вот это? — громко спросил он у Кримсона. — Так что пошел-ка ты сам на хуй! Кримсон стоял, помахивая подобранной на стоянке у Лустберга шестиструнной гитарой, а больше никакого оружия при нем не было. Но как только Кримсон услышал слова Головы, он тут же перехватил гитару за деку и нанес Алексу страшный удар грифом в лицо, разорвав колками рот и расшатав зубы.
Алекс, ошеломленный этим ударом, поначалу отпрянул. Но водка вместе с мачете придали ему уверенности, и на следующий удар гитарой Алекс ответил палашом. За несколько секунд он превратил гитару в руках Кримсона в кучу щепы, а затем с одного удара перерубил гриф. Так Кримсон остался с голыми руками против совершенно озверевшей от боли и вооруженной палашом Головы. Тут уж Алекс не стал медлить — следующие два взмаха палашом последовали практически мгновенно.
Все это произошло очень быстро: удар гитарой, молниеносный ответ, стук клинка по дереву и куча щепы вокруг. Мы только и успели, что заинтересоваться и начать разворачиваться к сражавшимся, как все вокруг оказалось залито кровью. Она хлынула у Кримсона из разрубленных рук, когда он принял на предплечья два удара палашом подряд. Подставил по уму — вскользь, поэтому Добрая Голова с двух попыток не смог отрубить Кримсону ни одной руки. А третей попытки Кримсон ему не дал.
Сорвав дистанцию, Кримсон перехватил Алекса под локти и вырвал у него палаш. После этого он бросил Голову на землю и принялся бить. Бил страшно и долго, пока лицо у Алекса не превратилось в окровавленный блин, а вокруг не натекла целая лужа поганой Алексовской кровищи. Сначала Алекс еще кричал и извивался, но после нескольких особенно удачных ударов затих.
Отойдя на соседний холм, мы принялись перевязывать Кримсона, поздравлять его с победой и отпаивать водкой. Посекло его здорово, руки пришлось зашивать, но ведь и Голове прилично досталось. Кроме того, победитель, хоть и израненный — всегда победитель, а Голова лежал на песке без сознания, в луже собственной крови.
Некоторое время мы молча наблюдали за ним. Алекс лежал на песке безжизненно, словно куча тряпья, непонятно было, жив он вообще или нет. Неожиданно мы увидели, как чья-то хрупкая фигура направляется от кромки леса к безвольно лежащему Голове.
Приглядевшись, мы узнали писательницу Елену Хаецкую. (Барин всерьез собирался скинуть Хаецкую в воду с целью прославиться. Он полагал, что скинуть в воду известного писателя — важный шаг на пути к немеркнущей славе.) Хаецкая осторожно приблизилась к неподвижно лежащему Голове так, чтобы не наступить в испачканный кровью песок, и потрогала Алекса носком своего ботинка.
— А-а… — застонал Алекс. — А-а-а…
— Ты живое? — без особенного участия в голосе спросила Хаецкая. — Ну?
— Дайте пить, — простонал Голова. — Пить дайте…
— Пить? — переспросила Хаецкая, оглядываясь по сторонам и в упор не замечая нас, укрывшихся за рассыпанными кругом валунами.
— Да, пить… — снова застонал Голова.
— Вода там, — Хаецкая махнула рукой через пустошь, мимо высящихся сопок и крутобоких холмов, в направлении далекого озера. — Там и попьешь!
После этого она развернулась и молча пошла по своим делам — чем навечно заслужила наше глубокое и всеобъемлющее уважение.