История Бреста 68. "История Лены Золотаревой". Часть 2. Проект "В поисках утраченного времени" от 02 июля 2010⁠⁠

(Это все не мое, а с сайта газеты Вечерний Брест.

(ВАСИЛИЙ САРЫЧЕВ http://www.vb.by/projects/oldbrest/)

Вещь необыкновенная! Статьи постепенно собираются, и выходят отдельными книгами.

Очень много неизвестных и трагических историй. То, о чем никогда и не догадывался, и не знал. Захватывает.) Еще как...

Начало (1 часть): https://pikabu.ru/story/istoriya_bresta_67_quotistoriya_leny...

В свою квартиру на К. Маркса, 66, Золотаревы прокрались, чтобы не видели соседи, через опустевшее учреждение, занимавшее часть этажа со стороны улицы. Портрет Ворошилова валялся изрезанным, шуфлядки были выпотрошены, а все в доме перевернуто вверх дном. Похоже, мародеры наведывались не один раз.

Ситуация с матерью осужденного, едва не стоившая головы, стала Золотаревым уроком. По возвращении домой папа и мама скрывали от соседей свое присутствие. Бабушка и Лена всем говорили, что родные пропали.

В июле умер ребеночек, не проживший на свете и месяца. Папа (на снимке), не афишировавший своего цыганского происхождения, тем не менее всегда мечтал о большой семье: сколько Лена помнит маму, та все время ходила беременная. Но родившиеся младенцы умирали, и теперь история повторилась. Папа сколотил гробик из собранных по дворам досок, и малышку погребли на католическом кладбище.

Видно, во время похорон Золотаревых и заметили.

Прошло несколько дней, когда раздался стук в дверь и молодой «поляк» (в восприятии Лены все местные были поляками, поскольку не использовали русский язык) тоном, не оставлявшим сомнений, потребовал:

– Пусть выходят!

Бабушка сказала, что зять с дочкой больны, а гостю только и надо было удостовериться. Он вышел на улицу и позвал немецкий патруль.

Во двор вывели всех жителей. Маму немцы приняли за школьницу и скомандовали «вэг!», но наводчик был начеку: не-ет, она в первую очередь и нужна!

Всех взрослых увезли в гестапо, занимавшее дом с колоннами на К. Маркса, 31 (в польские годы здесь вела прием офтальмолог Зюлковска, а сегодня это поликлиника КГБ). К вечеру стали по одному отпускать. Вернулись все, кроме мамы и папы.

Через несколько дней Лена отправилась к мрачному серому зданию, где возле колонн стояли два эсесовца. Твердя: «Мутер, фатер…», хотела пройти внутрь, но ее не пустили, еще посмеялись, мол, нашла куда рваться…

Девочка в растерянности стояла на углу К. Маркса и Маяковского и вдруг увидела в окне второго этажа папу. Он помахал ей из-за стекла, сделал знак, чтобы уходила. И с той поры Лена каждый день тайком от бабушки ходила сюда как на работу и часами ждала, когда выглянет папа. Была это камера (что маловероятно для второго этажа, но еще менее вероятно для первого) или кабинет, девочка так никогда и не узнала. Часовые видели ее и, наверное, привыкли – во всяком случае, не прогоняли.

Такие безмолвные свидания длились с неделю, а потом, сколько ни стояла, папа уже не выглядывал.

От кого-то Лена услышала, что непосредственно в гестапо не расстреливают – в любом случае сначала переводят в тюрьму. И девочка отправилась к городской тюрьме (ныне СИЗО и швейная фабрика «Динамо»). Там назвала служащему из местных фамилии «Золотарев» и «Радионова»: есть ли такие? Тот ответил, что нет, но если появятся, то им не поздоровится.

Через день Лена пришла снова – выяснилось, что родители здесь, в тюрьме. Обрадованная, побежала сообщить новость бабушке. Теперь часть пропитания, которое удавалось добыть, они передавали в тюрьму.

В тот день Лена подготовила для мамы записку, испекла лепешку и, как обычно, отправилась к тюрьме. Передачи принимались в окошечко, а тут открыли ворота, и немец провел девочку внутрь тюрьмы. Впустил в женскую камеру, где сидела мама, – довольно просторную, человек на десять, с кроватями вместо ожидаемых нар. Они бросились друг к другу, обнялись, Лена все твердила про лепешку и про записку… Потом ее отвели к папе, но здесь в камеру не впустили, а разрешили пообщаться через решетчатое окошечко двери. Папа попросил принести ему плащ и зажигалку, а Лена это уже передавала – видимо, присвоил кто-то из надзирателей.

После этого ее вывели за ворота тюрьмы.

Домой Лена летела на крыльях. Но уже в начале ее восторженного рассказа бабушка насторожилась, а потом, не дослушав, упала в обморок.

Назавтра папы и мамы в тюрьме уже не было. Незнакомый дедуня поведал Лене, что ночью очень многих вывели и расстреляли, других отправили в Германию, на этих отправленных у немцев должны быть списки.

Была уже осень, и Лена ходила в пошитых бабушкой бурках; немцы с ее вида хохотали. В гестапо девочку, конечно, не пустили. Но потом люди подсказали, что в доме с колоннами сообщить ничего и не могут, поскольку все списки и документация хранятся в здании через дорогу (в нынешней нумерации

К. Маркса, 32), где размещался не то штаб, не то гестаповская канцелярия. И Лена пошла туда, но уже не напрямую, а с заднего хода. Там у крыльца местные женщины, работницы кухни, чистили картошку. Спросили у девочки, что ее привело.

Услышав разговор, вышел переводчик в немецкой форме. Лена объяснила, что хочет посмотреть списки. Мужчина изменился в лице:

– Быстро отсюда! Бегом, пока никто не увидел…

(Работая в архиве, обнаружил список работниц [с указанием должности, года рождения, национальности, домашнего адреса, семейного положения и количества детей], занятых на обслуживании учреждений СД и охранной полиции на Линденштрассе, за кого ведомство платило страховое отчисление в Фонд здоровья. Валерия Гоцджиг, Галина Романовска, Вичка Янчевска, Мария Ступакова, Хелена Слиско, Ядвига Сломчиковска, Анна Ярощук, Стефания Запала, Ефросинья Филка, Люба Зосименко – поварихи, помощницы и кухонные работницы в возрасте от 19 до 30 лет, вероятно, те самые женщины, на кого набрела Лена Золотарева. Не хочется думать, чем аукнулась кому-то из них чистка картошки в гестаповские борщи.)

Так они остались вдвоем с бабушкой. Теперь уже и Лена в свои 13 лет осознала, что ей просто дали попрощаться.

Сдавший маму «поляк» – красивый светловолосый парень лет двадцати – похоже, понял, что натворил. Лена часто встречала его в городе, и он отводил глаза, не выдерживал ее буравящего взгляда. Жизнь человека, сгубившего родителей, разворачивалась перед Леной как на ладони. Вот он пошел служить в полицию, женился, прогуливался с коляской… Девочка не переставала сверлить глазами и мечтала о дне, когда придут наши, чтобы тоже его выдать.

«Поляк» приходил и приходил на К. Маркса, 66, стучался в их дверь и совал хлеб, а бабушка с проклятиями бросала принесенное ему в лицо. Жилось голодно, и девочка иной раз просила: «Ба, ну возьми буханочку…» Парень страшно раскаивался, все хотел объяснить, что поступил сгоряча, не подумал, что это не мама была виновата, а приславшая ее власть. Кто-то во сто крат нагрешил за войну, и как с гуся вода, а у этого лежал на душе камень. Ему очень надо было прощение, но он его так и не получил.

После войны к знакомым вернулись отцы, и Лена тоже ждала: а вдруг? Она часто видела во сне, что открывается дверь, и входят мама с папой. Особенно часто снилась мама, и Лена ее окликала. «Что?» – спрашивала она, а девочке просто хотелось произнести слово «мама». Утром открывала глаза, а это сон…

Потом она еще не один год писала запросы в различные организации и Красный Крест.

Продолжение следует.

ВАСИЛИЙ САРЫЧЕВ