Богдан. Эпилепсия помогла жить.
Богдан. Эпилепсия помогла жить.
Окурки, укурки и плевки наполняли тротуары. Я и Вик ,облокотившись о перекладину ждали Бодю. Дождались. Мы пошли лечиться от эпилепсии.
Квартира, день лился безмозглым пеликаном через оконную раму, освещая окурки, укурков и плевки. Распинав мусор и послав, куда подальше пеликана со светом, Бодя задернул шторы. Стены вырисовывались цветным карандашом, сон накатывал струйным принтером в мозгу. Я принял кофеин. Сердце забилось сильнее, сонливость трусливо убежала и растворилась в цветных узорах стен. Богдан закрыл глаза и откинулся в кресле. Его губы зашевелились.
- Сознание всего лишь инструмент общества. Им управляют нормы, религии, фанатики и что нам остается? Девушка думает, что у меня эпилепсия. Так ли это?
- Нет.
Слова, звуки, движения. Я не мог все замечать. Мозг давал задачи – я их решал. Стены, углы, стол. На столе таблетки. В таблетках вещество. В веществе часть нас троих. Вся жизнь уходила из-под ног, растворялась в призрачной пленке воды, по которой так ловко бегают водомерки, на озерах. Но откуда взялся океан, откуда пришла водомерка, и в конце концов, кто я? Раз и навсегда. Я. Я нечто среднее между тобой, читатель, и твоим будущим ребенком. Мы застряли между поколением недобомжачных пенсионеров и исковерканных 25-ти летних придурков, с грудным молоком на губах. Плоскость общества, его структура. Все разделено на отдельные трюмы, люди добровольно устроили себе лагерь в деревне с высотками. Все что им давало силы, они просрали, отдав себя на вечное попечение страны, но ей настолько похуй, что не смешно.
- Еще по одной? – согнувшись и положив зад на стол, сказал Вик. Его глаза смотрели на меня, но в них только плавала золотая рыбка.
- Рано. – Богдан
- Я приму.
- Галлы стояли до последнего, так и я буду, пока смерть, не натянет меня на свою косу. – Вик закинулся.
Окурки, укурки и плевки наполняли тротуары. Я и Вик ,облокотившись о перекладину ждали Бодю. Дождались. Мы пошли лечиться от эпилепсии.
Квартира, день лился безмозглым пеликаном через оконную раму, освещая окурки, укурков и плевки. Распинав мусор и послав, куда подальше пеликана со светом, Бодя задернул шторы. Стены вырисовывались цветным карандашом, сон накатывал струйным принтером в мозгу. Я принял кофеин. Сердце забилось сильнее, сонливость трусливо убежала и растворилась в цветных узорах стен. Богдан закрыл глаза и откинулся в кресле. Его губы зашевелились.
- Сознание всего лишь инструмент общества. Им управляют нормы, религии, фанатики и что нам остается? Девушка думает, что у меня эпилепсия. Так ли это?
- Нет.
Слова, звуки, движения. Я не мог все замечать. Мозг давал задачи – я их решал. Стены, углы, стол. На столе таблетки. В таблетках вещество. В веществе часть нас троих. Вся жизнь уходила из-под ног, растворялась в призрачной пленке воды, по которой так ловко бегают водомерки, на озерах. Но откуда взялся океан, откуда пришла водомерка, и в конце концов, кто я? Раз и навсегда. Я. Я нечто среднее между тобой, читатель, и твоим будущим ребенком. Мы застряли между поколением недобомжачных пенсионеров и исковерканных 25-ти летних придурков, с грудным молоком на губах. Плоскость общества, его структура. Все разделено на отдельные трюмы, люди добровольно устроили себе лагерь в деревне с высотками. Все что им давало силы, они просрали, отдав себя на вечное попечение страны, но ей настолько похуй, что не смешно.
- Еще по одной? – согнувшись и положив зад на стол, сказал Вик. Его глаза смотрели на меня, но в них только плавала золотая рыбка.
- Рано. – Богдан
- Я приму.
- Галлы стояли до последнего, так и я буду, пока смерть, не натянет меня на свою косу. – Вик закинулся.