Бахус⁠⁠

Я хочу окунуться в виноградник. Я хочу туда, в эпоху Миккен, в Элладу. Нет, раньше, ещё раньше, когда минойские дворцы ещё страстно касались неба, когда полудикие лозы тянулись туда, куда вела их воля. Я здесь, я сижу с ними за столом. Красивые девушки и юноши собрались на великий урожай. Я в предвкушении ритуала, а он в предвкушении меня. Вино уже вкусило мои уста, а я уже помутнил его голову. Мы одно целое, мы всегда им были, и когда то снова станем. Оно дразнит мой язык своей кислотой и дикостью, оно щекочет мой нос своей пряностью. Слегка прозрачный шелк едва касается кожи моей подруги, веснушки на ее
плечах и игривые рыжие волосы смешались с виноградными лозами и деревьями. Сладкий аромат ветра снял с ее плеча тонкую полоску ткани. Заиграл барабан, заиграла флейта. Заиграли кисло-сладкие струны прародителей скрипок. Лиры и авлосы танцевали друг с другом в терпком экстазе. Мы смотрим друг на друга, и мы чувствуем что то, что не нуждается в словах. Это не мы, и не что то в мире, это что то, что рождается между нами и миром, это Бог, и он в каждом из нас. Мы чувствуем его, мы встречаем восход солнца, мы одно, мы едины в нем, а он един в каждом из нас. Великий Бог Пан пришел с рассветом, он создатель мира, древний фавн, его копыта звучат в такт барабану, он танцует, он пляшет, Я пляшу с ним. Он не Дионис, он древнее. Дионис это красота из экстаза. Пан это тот, кто в песнях и безумных плясках родил хаос вселенной, что то более древнее, более архаичное и первозданное. Я испытываю трепет когда пытаюсь облечь это в слова. Нет, это Богохульство, я не достоин смотреть на мир, и пытаться понять его, я хочу больше жизни, чем самый живой человек, я жаден до нее, я умираю от жажды по ней. Я смотрю на Бога, и не слышу ни единой мысли, я вижу свою подругу, которая, смеясь в забытьи, кружится в танце вместе с ним. Она уже познала это. Я смотрю на нее и вижу ее чистой, такой, какая она есть. Она целое, единое, неделимое. То, во что нужно окунуться всеми увствами, и только чувствами, только экстазом проникнуть в ее естество. Слова теперь кажутся мне пороком, теперь я слышу мир, теперь я познал Бога. Пан смотрит, и я чувствую что он принял меня. Я выхожу на его пьянящий зов, под звуки флейт и барабанов. Я танцую, я в забытьи, вино и виноград, Пан, Лиры, стол явств - Это все священно, и девы соблазняющие неловких мужчин в танце - венец священности. Это тень Бога, которую смог вынести на себе Вавилон, он тоже знал эту истину, его блудницы тоже были священны. Я смотрю на них и вижу чистоту там, где другие видят порок, я вижу буйство чувств, я чую жизнь, ее истоки за моей спиной. Пан показывает куда то, он уносит меня за собой, я вижу леса, сады, дриады и нимфы перекликаются невинным девичьим смехом, они рады приходу Бога. Безумная, бунтующая жизнь пробивается почками на деревьях, и мы чтим эту жизнь, мы притворяем ее в себе, наши ритуалы чтят ее сакральность, дабы она была частью нас, так что мы пляшем, мы танцуем с нимфами и фавнами, мы тоже хотим вкусить этого безумия, мы тоже хотим быть наполнены жизнью. Пан смотрит, и улыбается, я чувствую его внутри себя, я вижу его в глазах моей подруги, она видит его в моих, мы чувствуем что близки. Тяжёлые вдохи и дурман, льющийся из их тел, которые все ещё прославляют жизнь, устилают дорогу нашему Богу. Он уходит чтобы вновь прийти, он вечен, мы вечны в нем. Это безумтво чувств будут пытаться повторить все, кто будет после нас, этот танец жизни повторяют и те, кто был до нас. Мы - это они, а они - это мы. Мы уходим и возвращаемся, это вечный цикл, это торжество любви, жизни, это вечное возвращение. Но Пан уходит, он знает что его семя в нас, а наши плоды в нем, так будет, всегда, вечность, он знает - мы смогли, он знает - мы родили
Танцующую
Звезду