50 оттенков матанализа...
Первое, что я замечаю, — это холод. Пронизывающий до самых костей холод. Свет ненатуральный и приглушенный. Рассеянное сияние исходит от старых и запыленных флюоресцентных ламп. Выкрашенные в грязный бежевый цвет стены и потолок зрительно уменьшают достаточно просторную комнату, пол сделан из старого дерева, покрытого лаком. Прямо напротив двери висит огромная зеленая доска с какими-то непонятными вычислениями. Рядом с дверью стоит огромный шкаф, под завязку набитый различными книгами: Фихтенгольц, Дороговцев, Демидович...
С другой стороны стоит огромный стол преподавателя: ящики узкие, как в старых музейных шкафах. Интересно, что в них может быть? Но действительно ли я хочу это знать? Под столешницей видны еще какие-то пожелтелые тетради и конспекты. На столе нет настольных принадлежностей — только грубая древесина, папка с экзаменационными работами, обтянутая красной кожей, и красные гелевые ручки, сваленные грудой на одном конце.
Однако большую часть комнаты занимают парты. Они крупнее обычных двухместных, с четырьмя железными ножками в стиле сталинского ампира по углам и плоской столешницей, на которой выцарапаны различные надписи: "Коши жив", "Демидович решает", "metallica"... Это похоже на семидесятые.
Как ни странно, все это , бежевые стены, приглушенный свет и потертые обложки книг придают комнате спокойный и романтичный вид… Наверное, это и есть романтика по версии математиков.
Как я и ожидала, он внимательно следит за мной, но по его виду ничего нельзя понять. Я обхожу комнату, и он идет следом за мной. Меня заинтересовал этот странный пример на доске, и я нерешительно прикасаюсь к мелу рукой.
— Это называется якобиан перехода, — тихо звучит голос Преподавателя.
Якобиан перехода… гм-м. По-моему, я в шоке. Мое подсознание в ужасе сбежало, или валяется в нокауте, или перевернулось кверху килем и затонуло. Я оцепенела. Я могу видеть и воспринимать, но не в силах высказать, что чувствую. Да и что можно сказать в ситуации, когда обнаруживаешь, что ты совсем ничего не понимаешь в математическом анализе? Страшно… да. Это самое сильное чувство. В голове крутится множество вопросов. Почему? Как? Когда? Как часто? Проходя мимо парт, я провожу пальцем по искусной резьбе на одной из столешниц. Это просто произведение искусства.
— Скажите что-нибудь, — приказывает преподаватель обманчиво спокойно.
— Вы делаете это с людьми или они делают это с Вами?
Его рот кривится, то ли от смеха, то ли от облегчения.
— С людьми? — Он медлит пару секунд, обдумывая ответ. — Я делаю это со студентами, которые сами того хотят.
Как-то непонятно.
— Если у Вас есть добровольцы, зачем Вы привели сюда меня?
— Я очень хочу, чтобы Вы самостоятельно решили хоть пару примеров.
— Ой. — Я ловлю ртом воздух. Почему?
Я бреду в дальний конец комнаты и задумчиво провожу рукой по холодной батарее у окна. Ему нравится мучить студентов. От этой мысли мне становится тошно.
— Вы садист?
— Я — преподаватель математического анализа. — Его взгляд прожигает меня насквозь.
— Что это значит? — спрашиваю я тихо.
— Это значит, что Вы добровольно признаете мою власть над собой. Во всем.
Я стараюсь осмыслить услышанное.
С другой стороны стоит огромный стол преподавателя: ящики узкие, как в старых музейных шкафах. Интересно, что в них может быть? Но действительно ли я хочу это знать? Под столешницей видны еще какие-то пожелтелые тетради и конспекты. На столе нет настольных принадлежностей — только грубая древесина, папка с экзаменационными работами, обтянутая красной кожей, и красные гелевые ручки, сваленные грудой на одном конце.
Однако большую часть комнаты занимают парты. Они крупнее обычных двухместных, с четырьмя железными ножками в стиле сталинского ампира по углам и плоской столешницей, на которой выцарапаны различные надписи: "Коши жив", "Демидович решает", "metallica"... Это похоже на семидесятые.
Как ни странно, все это , бежевые стены, приглушенный свет и потертые обложки книг придают комнате спокойный и романтичный вид… Наверное, это и есть романтика по версии математиков.
Как я и ожидала, он внимательно следит за мной, но по его виду ничего нельзя понять. Я обхожу комнату, и он идет следом за мной. Меня заинтересовал этот странный пример на доске, и я нерешительно прикасаюсь к мелу рукой.
— Это называется якобиан перехода, — тихо звучит голос Преподавателя.
Якобиан перехода… гм-м. По-моему, я в шоке. Мое подсознание в ужасе сбежало, или валяется в нокауте, или перевернулось кверху килем и затонуло. Я оцепенела. Я могу видеть и воспринимать, но не в силах высказать, что чувствую. Да и что можно сказать в ситуации, когда обнаруживаешь, что ты совсем ничего не понимаешь в математическом анализе? Страшно… да. Это самое сильное чувство. В голове крутится множество вопросов. Почему? Как? Когда? Как часто? Проходя мимо парт, я провожу пальцем по искусной резьбе на одной из столешниц. Это просто произведение искусства.
— Скажите что-нибудь, — приказывает преподаватель обманчиво спокойно.
— Вы делаете это с людьми или они делают это с Вами?
Его рот кривится, то ли от смеха, то ли от облегчения.
— С людьми? — Он медлит пару секунд, обдумывая ответ. — Я делаю это со студентами, которые сами того хотят.
Как-то непонятно.
— Если у Вас есть добровольцы, зачем Вы привели сюда меня?
— Я очень хочу, чтобы Вы самостоятельно решили хоть пару примеров.
— Ой. — Я ловлю ртом воздух. Почему?
Я бреду в дальний конец комнаты и задумчиво провожу рукой по холодной батарее у окна. Ему нравится мучить студентов. От этой мысли мне становится тошно.
— Вы садист?
— Я — преподаватель математического анализа. — Его взгляд прожигает меня насквозь.
— Что это значит? — спрашиваю я тихо.
— Это значит, что Вы добровольно признаете мою власть над собой. Во всем.
Я стараюсь осмыслить услышанное.