davnoochendavno

МАШИНИСТ.

Только ты, сам себя осудишь,

Только ты, сам себя погубишь…

1.

Уголь в топке сегодня горел зеленым цветом. Вчера, например, огонь был сиреневым, а ещё ранее белым, как снег. «Мне нравится», - подумал Машинист, разглядывая пламя. В его черных глазах свет от топки гас, полностью поглощаясь.

Машинист закончил кидать уголь в печь, сел на рабочее кресло и устало развалился. Впереди свет от фар паровоза разрывал бесконечную тьму, вырывая лишь короткие обрывки рельс. А дальше начинались её владения. Извечная темнота. Часто в книгах, которых ранее читал Машинист, Тьму описывали черной и клубящейся, здесь все было по другому. С виду черная, как смоль, как мрак пещеры, куда никогда не проникает солнечный свет, на деле она была бесцветна, лишена всего, даже легкого движения. При жизни люди боятся того, что есть в темноте, но здесь Машинист боялся, что вокруг него нет ничего, лишь одно бескрайнее ничто, и только его паровоз несется вперед, создавая хоть какое-то подобие реальности. Ни разу за все время движения, Машинист не видел кого-то бы ни было ещё. Не было несущегося навстречу паровоза-близнеца с таким же отщепенцем за рулем, как и он сам, жадно глядящего вдаль такими же черными глазами. Не было стрелок с семафорами, не было станций. Лишь одно бесконечное движение вперед и рельсы под колесами состава, что безразлично отбивал стук уже целую вечность. Хотя стоит ли говорить о вечности там, где само время не существует.

Машинист не помнил, когда он очутился здесь, сколько времени провел за рулем паровоза, сколько тонн угля было брошено в котел, и, тем более, даже не догадывался, сколько ещё осталось километров до конца. Он даже не знал кто он сам, лишь смутные обрывки воспоминаний, вспышки знакомых лиц во снах, приносящие одну лишь боль при пробуждении. Машинист знал, что раньше он был живой, видел солнечный свет, чувствовал прохладу летнего дождя… Да много чего, что знает и чувствует любой человек на Земле. Любой живой человек. Но жив ли он? Он не знал. Реален? Тот же ответ. Безумен? Безусловно, да.

С виду Машинист выглядел, как классический работник железной дороги: черные хромовые сапоги, начищенные до блеска, такой же черный форменный камзол с блестящими латунными пуговицами с оттиском герба Царской России, на голове форменная фуражка, также черного цвета. Роста он был высокого, с худощавым телосложением человека, ежедневно привыкшего к изнуряющей тяжелой монотонной работе, лицо было таким же худым, острым, с выпирающими волевыми скулами и орлиным носом. Лицо человека, которого вы не раз встречали на улице, в метро, на работе. Чего вы никогда не видели, так это таких глаз. Зрачки отсутствовали, отсутствовало все, кроме двух бездонных провалов тьмы, завораживающих и притягивающих. Говорят, что глаза – зеркало души. Если это так, то вы были бы счастливы никогда не знать этого человека, никогда не дышать с ним одним воздухом и не жить с ним в одно время.

Что очень странно, сам Машинист не мог назвать себя плохим человеком, или кем он там являлся. По крайней мере, не здесь. Возможно там, в мире людей, он сделал много зла, но к сейчас это не имело никакого отношения. Машинист часто думал над тем, зачем он здесь, какая цель его бесконечно путешествия. Что за злая сила поместила его в эту тюрьму? Бог? Дьявол? Находясь здесь, он был полностью уверен, что это не так. Просто знал. Он чувствовал, что все было гораздо проще, но незнание сводило с ума. Машинист не раз напивался, пытаясь решить эту головоломку. «Где он брал алкоголь?» – спросите вы. А из того самого ничто, что прорывал своим существованием паровоз. Все мелочи, что хотел Машинист, он получал, надо было просто сосредоточиться и представить, что это уже есть здесь, и оно появлялось. Хочешь книжку – пожалуйста, напиться – держи, друг, бутылку коллекционного виски из далекой Шотландии. Жаль, что таким образом нельзя было найти выход из этой тюрьмы. Пару раз он пытался покончить с собой, стреляясь из берданки. Тогда мозги разлетелись по всему паровозу, Машинист даже поверил, что умер, но спустя мгновение все вернулось на круги своя. Вокруг те же закопченный угольным дымом стены, без следов крови, жарко гудит котел, освещая кресло, в котором сидит живой и здоровый Машинист. Сидит и смеется скрипучим сумасшедшим смехом.

Все бы ничего, даже с этим справился бы человек, если бы не сны, иногда такие яркие и настоящие, более реальные, чем даже он сам. Лица женщин и детей, их крики ужаса, угасающие широко раскрытые глаза. Он видел комья мокрой земли, царапающие белые живые свертки, извивающиеся как черви. И кровавую луну, безумно смеющуюся с небес… После таких «ночей» Машинист просыпался в слезах, с криком на устах, в глазах появлялся невозможный с первого взгляда тусклый свет, окрашивающий их в грязный серый цвет. Из-за невозможности справится с эмоциями, он разбивал кулаки о стены, брызгал вокруг кровавой слюной, с остервенением разбрасывал куски угля. После таких моментов он чувствовал себя совершенно опустошенным, как будто кто-то вынул из него душу, выстирал и повесил сушиться под палящее солнце. И с каждым новым разом такая «стирка» проходила все более тщательно, все более сильно ломая и перекраивая Машиниста. Но были и положительные стороны, после вечности буйства и сумасшествия приходило странное успокоение, некая эйфория, отрешенность и ощущение внутренней чистоты. Уверенность, что все это не зря.

Машинист был готов страдать только ради этого, с нетерпением ожидая новой порции кошмаров. Он должен был во что бы то ни стало разгадать загадку своего заключения, саму причину своего существования. И надежда была только на эти сны. Да и сновидения ли это? Любой сноходец назвал бы сном его существование в черном паровозе, а реальностью эти кошмары за пеленой бескрайней пустоты, окружающей его.

Машинист придумал себе чашку сладкого и горячего кофе и с наслаждением уткнулся в книгу, которую ему любезно подбросило его сознание пару дней ранее. Спать пока совершенно не хотелось. Честно говоря, он никогда не уставал. Усталость, потребность в пище, сон скорее были данью прошлой жизни, привычкам, которые не так уж и просто вытравить из человека. Поэтому погружение в кошмар всегда получалось неожиданным, Машинист сначала начинал чувствовать тяжесть век, затем он несколько раз зевал, а после этого местная реальность проваливалась, уступая место новому горизонту.

Сейчас же Машинист чувствовал себя не то чтобы бодро, но и особой усталости не замечал. Пара местных часов у него ещё была, если, конечно, движение стрелки по кругу циферблата, здесь можно было назвать временем. Машинист открыл книгу и погрузился в далекий мир доблестных героев, жестоких магов, благородных драконов и распутных принцесс. Здесь он пристрастился к фэнтази, возможно отчасти из-за того, что именно в таких книгах пытался найти намек на решение своих проблем.

Стрелка циферблата медленно отсчитывала такое ненадежное здесь понятие, как время…