alexey881

Пикабу, привет. Текст писал не я, но кто эти истории рассказывал знаю лично и все они правдивые, человек проработал в милиции больше 30ти лет, за это время историй накопилось на целую книгу.

Может, от нас запах какой другой?

1984 год. Я участковый. На моём участке — жилой дом на Пролетарской. Часть жильцов — неблагополучные алкоголики. С ними одни проблемы. Или возле гастронома что-то учудят, или уже после гастронома дома начинают буянить.

Средь бела дня прохожу мимо подъезда. К слову: это тот самый подъезд, в котором в 1988 году брали банду Маркевичей.

Вижу, возле подъезда стоит семь мужчин и женщина. Мужчины явно мои подопечные по алкогольной линии. Все пьяные. Я им говорю: “Разбежались отсюда. Чтобы я никого не видел…”

Обычно этого в таких ситуациях хватало — люди расходились по домам. Но в данной истории выпитый ими алкоголь внёс свои коррективы. Все разошлись, а двое смелых остались. Один из них, Реут его фамилия, он на Госпитальной жил, ранее неоднократно судимый, неожиданно послал меня по матери. Это уже был вызов. Реут высокий, крепкий. А его друг, наоборот, маленький и толстый. Этакие Тарапунька и Штепсель. Я беру Реута за руку, предлагаю ему пройти в оперпункт. Реуту это не понравилось, как и его маленькому и толстому другу. Ну и началось. Я пока одного тащу, ему на помощь другой приходит. Я за него принимаюсь, второй немного отойдёт, а потом снова на помощь приятелю бросается.

Всё средь бела дня. Мимо народ идёт. Хоть бы кто-нибудь помог или хотя бы просто позвонил в милицию. Нет, все проходят мимо. Как будто ничего не происходит.

Реут со своим дружком мне всю форму порвали. В клочья. Наконец, проходивший мимо слесарь из местного ЖЭКа позвонил в милицию. Ко мне направили ближайший наряд. Им оказались наши кинологи. С собаками. Псов семь ко мне на подмогу приехало. Наши собаки на милиционера набрасываться не будут. Я не знаю, почему. Может, запах формы запомнили. А может, мы, сотрудники милиции, после нескольких лет службы как-то по-особому пахнуть начинаем. Для собак, во всяком случае.

Семь псов своё дело сделали быстро. Через некоторое время поехали мои Тарапунька и Штепсель в суд. Я там выступил в качестве потерпевшего. Во время моего выступления Реут несколько раз орал со скамьи подсудимого: “Я тебя убью”. Шесть лет ему дали. А когда он отсидел, мы с ним несколько раз сталкивались на улице. Увидит меня, руками машет, бежит ко мне. Кричит: “Тёзка! Геннадий Михайлович!” А потом деньги на сигареты клянчит.

У этой истории есть продолжение. Конечно, я “отстрелял” всех граждан, которые тогда стояли возле подъезда. Вычислил. В процессе расследования выяснилось, что только в одном подъезде пятиэтажки на Сергеева живёт 14 пьющих и нигде не работающих граждан, терроризирующих весь район и свои семьи. Вначале я предложил им добровольно пройти лечение. Моё предложение поддержали их родственники. Но добровольное лечение от алкоголизма в советские времена — дело бесполезное. Приходит алкоголик после такого лечения, и с новыми силами за старое. Что со всеми 14 товарищами алкоголиками и тунеядцами и произошло. А мне что делать? Я всех 14 и отправил в лечебно-трудовой профилакторий, на лечение уже принудительное. Это был рекорд — только с одного подъезда 14 человек.

После этого меня вызвали аж к самому прокурору района. Ничего хорошего это, конечно, не предвещало. Прихожу. В кабинете у прокурора – человек двадцать женщин. Жёны и матери отправленных мною в ЛТП алкоголиков-тунеядцев. Жаловаться на меня пришли: как же так, участковый обещал их вылечить, а сам всех в ЛТП отправил…

Полный комплект

Я ещё в патрульно-постовой службе работал, когда меня отправили обеспечивать общественный порядок возле пивбара на пересечении улицы Черняховского и Ленинского проспекта. Это вообще характерно для тогдашней патрульно-постовой службы — нас ставили возле городских горячих точек: ресторанов, баров, кафе.

Пивбар на углу Ленинского и Черняховского весь город знал как “Гадюшник”. Честно говоря, заведение в самом центре города своё неформальное название оправдывало изо всех сил. Вот стою я, обеспечиваю правопорядок. И вдруг из “Гадюшника” вылезет пьяный. Никакой. Вылез по ступенькам наверх, упал. Вызываю “луноход” — машину вытрезвителя. Только я гражданина в машину посадил — из “Гадюшника” другой выползает. Такой же. Ну я и его в машину. Они ещё отъехать не успели — третий ползёт по ступенькам… Я не знаю, что они там отмечали, вместе они пили, не вместе, но лезли один за другим. Я ими за смену весь медвытрезвитель в Ленинградском РОВД забил. К сожалению, точно не помню, сколько десятков коек там было.

К концу смены со мной по рации связался дежурный по РОВД: “Мест больше нет, отправляй клиентов в Центральный РОВД”… Пил народ безбожно. Пили, пили и пили. Везде пили. И все.

Папахи

На пересечении современных Галковского и Иванникова (раньше Монетной была), там, где сейчас городской отдел полиции, располагался молокозавод. К директору этого завода часто приезжали в гости его друзья — высокопоставленные офицеры. Пили они во время этих встреч не молоко, понятное дело. Зимой пьяные офицеры всё время теряли свои папахи. А мы их находили. Как-то идём в оперпункт, а возле стены молокозавода три каракулевые папахи в ряд лежат. Как на параде. Красиво…

А горбачёвские указы по борьбе с пьянством от 1985 года? Винно-водочные магазины начинали работать с 11:00. Мы приходили к ним в 10:00. Очереди — метров пятьсот длинной. Конфликты, “душманы”. Знаете, кто такие “душманы”? Они за деньги прыгали в толпу к самому окошку винно-водочного и брали спиртное без очереди. Очень рискованная профессия.

“Поднимайся, телевизор выключать будем…”

В тот вечер мы работали вместе со старшиной Анатолием Савченко. Получили срочный вызов: рядом с жилым домом на пересечении Соммера и Ленинского — тогда там магазин “Книги-ноты” располагался — нас очень ждал сотрудник уголовного розыска Владимир Андреев.

Приехали к подъезду. Музыка в одной из квартир орёт так, что я её слышал ещё на площади Победы, а коллега — возле гостиницы “Калининград”. И музыка какая-то странная. Встретились с Андреевым. Он рассказал, что в “музыкальной” квартире живёт человек, состоящий на учёте в психиатрической больнице. И что сейчас у него обострение, и что он в этом состоянии опасен и для себя, и для окружающих. Втроём мы пошли в квартиру. Входная дверь настежь. Заходим. На диване лежит мужчина лет сорока, смотрит на нас, но никак не реагирует. Вообще никак. В квартире несколько десятков телевизоров и радиоприёмников. Все работают на разных каналах на полную громкость. Провода кругом.

Предложили хозяину всё выключить. Реакции ноль. Лежит на диване и смотрит на нас. Мы сами выключили почти всё, что орало у него в квартире. Остался один телевизор, со снятой задней крышкой. Ещё раз предлагаю хозяину самому выключить. Кто его знает, что у него, этого телевизора, внутри. Может, к нему вообще прикасаться нельзя.

Мужик встаёт и спокойно идёт к телевизору. Не спешит. А потом вдруг резко засовывает руку прямо в телевизионное нутро и выхватывает оттуда кабель с каким-то штекером на конце. Из штекера искры как от бенгальского огня. Искры падают мне на лицо, а я зажат между ним и этим телевизором. И тут наконец мужик говорит: “Ну что, начальник, поджаримся?” Он начал мне этим искрящимся штекером в лицо тыкать. Ну Толя Савченко его с ноги и уложил. Штекер улетел в другой угол комнаты, и по-прежнему искрит. Мы все втроём навалились на мужика. И тут выясняется, что наручники остались в машине. Мужик лежит себе на животе, я на нём сижу сверху, а ребята пошли по квартире верёвку искать. Чем-то его же надо связать…

И тут он почувствовал, что хватка ослабла. Вывернулся, перевернулся на спину, и… заехал мне прямо в нос. Кровь брызнула. Я в долгу не остался, он сопротивляется. Подбежали ребята, прижали его к полу. Верёвку они не нашли. Мы связали его специально для этого порезанными проводами. На улицу мы его за эти провода и вынесли. Так он, гад, сполз на пол, пока мы его везли, и застрял между сидениями. Привезли его в больницу, а из машины достать не можем. Никак. Хорошо, что гаечные ключи были. Сняли переднее сидение, достали “куколку” в проводах. Принесли в приёмный покой.

Дежурный врач, за спиной два амбала-санитара стоят, руки на груди скрестили, говорит: “Развязывайте его”. Мы замешкались: не надо его развязывать. Врач говорит, ничего, справимся, вон у меня какие санитары. Развязываем лежащего на полу мужика. Он, как только свободу почувствовал, вскочил и сразу доктору в нос заехал. Доктор упал прямо на то место, где только что на полу мужик лежал, санитары даже охнуть не успели. В конце концов упаковали впятером мужчину в смирительную рубашку. Санитары повели его в отделение, а мы с доктором пошли кровь отмывать…

“Вашингтон” против “Камвала” и другие

О драках “район на район” я слышал ещё в армии. Когда я стал работать участковым, такого уже не было. Было другое. Подростки собирались толпами и ходили гулять по району. Были случаи, и немало, когда они избивали первого встречного просто так. Как-то выхожу из подъезда и вижу, как толпа бьёт парня. Прямо у меня на глазах. Человек тридцать их было. Я этого парня закрыл. Говорю толпе: “Я не посмотрю, что вы щенки несовершеннолетние, буду применять оружие”. Они разбежались.

От таких всего можно ожидать. В 2004-2005 по Калининграду прокатилась волна тяжких преступлений. Одну девушку убили на Сельме, другую ранили. А потом мы нашли труп ещё одной. Конечно, жители боялись. Руководство УВД отправило меня держать ответ перед населением. Жители пригласили журналистов. Я дал людям слово, что мы преступление раскроем. Что и произошло. Подростки оказались. За ними целый шлейф убийств тянулся…

А могли бы и пальнуть

1982 год. Вечер, но ещё светло. Вместе с моим начальником Анатолием Ляхом ехали на “Волге” по Театральной. Я за рулём. По рации сообщили, что прямо на нас идёт угонщик на “Жигулях” и его преследует милицейский УАЗ. Я поставил нашу “Волгу” поперёк Ленинского проспекта. Вскоре показались угнанные “Жигули”. Парень шёл с максимальной скоростью. Он попытался нас обойти. Его так закрутило, что выбросило аж на Соммера. Мы подъехали, выскочили, пытались в “Жигулях” дверь открыть, а угонщик по газам — и в сторону гостиницы “Калининград”. Там его опять крутануло, вынесло прямо к ступенькам гостиницы. Мы к нему, он опять по газам, аж искры из-под колёс. Стоят машины, толпа начала собираться. Ещё бы — такое представление, как в кино.

Он ушёл на улицу Фрунзе. Мы за ним. Проезжая часть была настоящим “танкодромом”. Дороги там не было от слова совсем. Когда по этому танкодрому пролетели, мне на ноги из машины все предохранители высыпались, такая тряска была. И тут у меня в машине пропал свет. И дальний, и ближний.

Стемнело, он ушёл на Гагарина. Мы, без света, по встречной полосе — за ним. Я понял, что он на своих “Жигулях” от нашей “Волги” уйдёт. Возле пивзавода, в самом конце Гагарина, я его таранил. Никогда не забуду странное ощущение: словно ты в замедленной съёмке, как в кино. Я уже затормозил, а его машина медленно-медленно всё переворачивалась. Он улетел в канаву.

Гаишники со всех сторон понаехали. Мой начальник, Анатолий Лях, себе зубы выбил передние.

Угонщик остался жив. Привезли потерпевшего — владельца “Жигулей”. У него прямо из гаража машину увели. Мы вытащили “Жигули” из канавы. Лобовое стекло разбито, всё в крови. Вытащили парня. Порезанный, побитый, но живой. И тут потерпевший хватается за сердце. Угонщик оказался его родным сыном.

Пацан, у которого и прав-то не было, втихаря взял у папы ключи, и поехал кататься. А папа зачем-то пошёл в гараж. Машины нет. Ну он и позвонил в милицию.

Хорошо что мальчишка жив остался. И не убил никого. Уж не знаю, как они потом с папой разбирались и чем дело кончилось…

Конец эпохи

1991 год, лето, самый разгар ГКЧП, “Лебединое озеро” по телевизору, ночь. Тогда в городе массово обдирали машины. Снимали зеркала, колёса, колпаки. Вот мы с коллегой засели в засаду. На дереве, прямо напротив автостоянки. Раскорячились на ветках, вся ночь впереди. Одеты в гражданское, разумеется.

И тут я вижу, как в жилом доме напротив на первом этаже открывается окно и оттуда вылетает чемодан. За чемоданом вылезает гражданин и идёт в сторону школы милиции.

Слезаем с дерева, а коллега на ветках так себе всё отсидел, что идти не может, не то что бежать. Я побежал за гражданином. Он от меня. При этом чемодан не бросает. Хорошо так бежит, несмотря на чемодан, явно спортом человек занимается.

Я догнал его возле эстакадного моста. Подножку ему поставил. Он упал. Испугался. Понять можно. Представьте, что среди ночи ни с того ни с сего вас начинает преследовать спрыгнувший с дерева человек, у которого (ночью!) ещё и бинокль на боку висит.

Начинаю у него документы в карманах искать. Нахожу маленькую красную книжечку. КГБ. И не просто КГБ, а очень высокопоставленный сотрудник.

У него в этой квартире жила женщина. Женщина жила вместе с мамой. Любовник дочери маме сразу как-то не понравился. Поэтому он в эту квартиру, чтобы лишний раз маму не беспокоить, залезал через окошко. И так же уходил.

Спрашиваю: почему убегали? Отвечает: “ГКЧП сейчас… Мы все в таком состоянии…”

Полтора сантиметра удава

Наступившие новые времена много чем запомнились. Например, тем, что первые частные торговые палатки в Калининграде горели, как бенгальские огни в новогоднюю ночь: ярко и часто. Люди собственность делили. За день до истории с удавами на Центральном рынке сгорело больше тридцати палаток. На прошлой неделе там же сгорело 15 палаток. Я там был после пожара, с людьми общался. Стоят женщины, плачут. Палатка сгорела со всем товаром, на который они копили не один год.

В объяснительных потерпевшие рассказали, что незадолго до пожара владелец одного из торговых павильонов предлагал им выкупить точку. Те, кто не согласились, погорели.

Вычислил владельца, пошёл к нему домой, на улицу Красную. Его дома не было, он улетел в Москву за товаром. Об этом мне рассказала его жена. Я уже собрался уходить, когда она мне предложила посмотреть товар, которым они торгуют в своём павильоне. Огромная комната, стеллажи до потолка, на стеллажах — огромные аквариумы с рыбками. Самыми разными. Я их разглядывал разинув рот. Женщина вышла куда-то на минуту. Возвращается и говорит, а теперь, товарищ милиционер, посмотрите на эту прелесть. А у неё на руках два огромных удава висит, в кольца свиваются!

Мягко говоря, я змей не люблю. Я их боюсь. Сильно. Даже маленького ужика. А здесь два удава. Я от страха и заорал. Она от испуга со своими тяжеленными удавами на корточки и присела. Эти твари с её рук сползли на пол. И один из них пополз прямо мне на ногу. Вот тут я уже на автомате стал действовать: выхватил пистолет из кобуры, патрон в патронник загнал, на ползущего удава направил. И я бы в него пальнул не задумываясь.

Она своих красавцев поймала и с трудом из комнаты вытащила. Потом извинилась. Сказала, что они добрые. И что у неё внуки спят в комнате, где стоят террариумы удавов. Она мне потом показала: на полу лежит змея, метра три длинной, а рядом детская кроватка. Мне просто не по себе стало. Я ушёл.

Удавов они разводили на продажу. Среди богатых людей Калининграда удавы пользовались спросом. Стоили они 80 рублей за сантиметр. В тех, разумеется, ценах. На свою офицерскую зарплату я мог себе позволить полтора сантиметра живого удава…. Такие времена были.

Автор: Александр Адерихин

Девять историй от калининградского милиционера

Подполковник милиции в отставке, рассказал о том, как работали калининградские милиционеры в семидесятые–девяностые годы.

1. Неизвестный негр

Зимой 1979-го, через пару дней после возвращения из армии, я обнаружил в своём почтовом ящике приглашение на работу в органы внутренних дел. В милиции я хотел работать с детства. Ловить преступников, защищать людей. Правда, делать всё это я хотел в ГАИ. Моя мама — одна из первых женщин-мотоциклисток в Калининградской области

Я отправился в Ленинградский райотдел милиции города Калининграда. Там толклась куча пацанов, таких же дембелей. У них в военкомате изъяли военные билеты, а получать их нужно было в райотделе милиции. А заодно руководство отдела предлагало новоиспечённым гражданским работу в органах правопорядка. Новоиспечённые служить в милиции не хотели. Их долго и безуспешно уговаривали, очередь двигалась медленно. Я был последним, просидел на стуле в коридоре три часа.

Офицера милиции, с которым я беседовал, знали весь город и вся область. Это был Леонид Раев — ведущий сверхпопулярной программы “Моя милиция” на калининградском телевидении. Во многом я свой профессиональный выбор сделал благодаря ему и этой передаче.

Узнав, что я хочу служить в милиции, Раев обрадовался и стал ковать железо, пока оно горячо. Меня сразу повезли в отдел кадров УВД оформляться. Потом я узнал, почему всё произошло так быстро. Тогда это со всеми желающими работать в милиции происходило быстро — чтобы передумать не успели.

В тот же вечер, 20 декабря 1979 года, меня, уже стажёра, подвели к сержанту милиции Степанову. В свой первый день я должен был патрулировать вместе с ним. В моей голове— эйфория: вот она, та жизнь, о которой я мечтал! И которую видел в кино про милицию!

Вместе с сержантом Степановым мы должны был обеспечивать общественный порядок на улице Черняховского, возле несуществующих сегодня ресторанов “Русский чай” и “Парус”.

Формы на мне не было. Чтобы как-то обозначить свою принадлежность к правоохранительным органам, я попросил у сержанта Степанова рацию поносить. Он с радостью согласился. Рация оказалась тяжёлой.

Со Степановым мы обходили маршрут, и служба показалась мне не такой уж сложной. Только ноги быстро устали. А потом я услышал женский крик. Кричала и махала рукой женщина на ступеньках “Русского чая”. Это была администратор ресторана. Я бросился на помощь. В спину мне что-то кричал Степанов, но я его уже не слышал. Я бежал на своё первое происшествие.

Фойе ресторана. Драка, примерно 15–20 мужчин. Треск рвущихся пиджаков, рубашек, и свитеров, вой подруг и жён, окруживших дерущихся. Мат. Я даже в армии таких лингвистических конструкций не слышал. Керамическая плитка на полу в крови, скользишь, как корова на льду.

Я увидел среди дерущихся… негра. Дела у негра были не очень. На него наседало несколько человек, он с трудом отбивался. Я вытащил негра из толпы, передал подбежавшему Степанову, он волоком потащил обессилевшего негра к дверям. Что было дальше, я не помню.

В себя пришёл минут через двадцать. Я лежал на всё том же ресторанном полу, уже отмытом от крови. Рядом со мной на корточках сидел фельдшер скорой помощи, стояли напряжённые Степанов, администратор ресторана, неизвестный мне милицейский майор, с ним три курсанта школы милиции. Когда я открыл глаза, все очень обрадовались. Фельдшер предлагал проехать в больницу, но я отказался. Степанов мне рассказал, что, когда меня вырубили, этим воспользовались дерущиеся. Они разбежались. В том числе и спасённый мною неизвестный негр.

А ещё Степанов рассказал, как я действовал и как надо было действовать на самом деле. Я действовал совсем не так. Можно даже сказать, с точностью до наоборот не так.

В конце своей первой смены я написал рапорт на увольнение. Он был датирован тем же числом, что и рапорт о приёме на службу.

По закону мне нужно было отработать две недели.

“Ладно, — подумал я, — две недели не вся жизнь… Потерпим”.

2. Особо важное задание

Свой второй рапорт на увольнение я написал на следующий день. В коридоре райотдела меня поймали сотрудники районного уголовного розыска. Им нужен был понятой для проведения сотрудниками уголовного розыска следственных действий. Разговаривал я с рыжим капитаном из районного угро в его кабинете. Капитан всё время курил. Там все всё время курили. Я не переношу табачный дым, мне стало плохо. Ещё хуже мне стало после того, как капитан рассказал мне об "особо важном задании".

В гостинице “Колос” на Центральном рынке два гражданина кавказской национальности надругались над стареньким дедушкой. Мне надо было присутствовать в качестве понятого при изъятии у подозреваемых нижнего белья для дальнейшей экспертизы.

Это совсем не входило в мои представления о моей работе в милиции. Я пытался слиться, а рыжий прокуренный капитан читал мне лекцию о долге, службе и так далее. Я не помню, чтобы я сказал капитану “да”. Скорей всего, просто кивнул, соглашаясь с капитанским “наша служба и опасна, и трудна”. Он это воспринял как согласие.

Вначале в кабинет привели второго понятого, потёртого жизнью мужика. Это был бомж. Он вонял. Я старался сидеть поближе к мусорной корзине и подальше от воняющего понятого номер два. К мусорной корзине — потому что если желудок не выдержит, то лучше в неё, чем на пол. А желудок протестовал, и я выбегал проветриться в коридор к открытому окну.

Привели потерпевшего. Дедушка плакал и просил отвести его к самому высокому здесь начальнику. Потом привели двух подозреваемых азербайджанцев. Они тоже плакали, просили их отпустить, обещали сразу уехать к себе домой. Им предложили раздеться и забрали у них трусы для исследования биоматериала. Так как я ещё ничего не понимал в тех следственных действиях сотрудников милиции и мне было противно присутствовать при таком, как мне тогда казалось,унижении людей. Мне было жалко и дедушку, и азербайджанцев.

Подписав протокол, я тут же написал второй рапорт на увольнение. Это не работа, это грязь, грязь и ещё раз грязь.

Меня вызвали к начальнику отдела, Ивану Ивановичу Егорову. На столе перед ним лежали два моих рапорта об увольнении. Это был своеобразный рекорд. Два дня службы и два рапорта на увольнение.

Меня отправили "подумать" на курсы подготовки милиционеров в учебный центр УВД, находившийся в то время при школе милиции. Сказали, что там всё проще — пишешь рапорт на имя начальника курсов, и всё. На следующий день я уехал на курсы увольняться по-быстрому. На курсах при школе милиции — такие же новобранцы, как я.

Первый день занятий. На столе перед каждым курсантом — лист бумаги. Кто не хочет служить, может прямо сейчас написать рапорт. Однако рапорт никто не пишет. В том числе и я. Неудобно как-то — никто не пишет, а я… “Хорошо, что среди вас нет трусов”, — удовлетворённо говорит один из наших командиров, майор Богданов.

...В милиции я проработал тридцать лет. От постового до заместителя начальника отдела и начальника милиции общественной безопасности.

3. Предательство

Я никогда не назову настоящее имя этого человека. Пусть в этом тексте он будет “лейтенант Н.” В июле 1983-го я работал милиционером–водителем. Вместе с Н. нас отправили на вызов. Ночью в жилом доме на улице Невского, там, где было трамвайное кольцо, кто-то пытался подбирать ключи к входным дверям в квартиры.

Мы приехали, проверили подъезд. Никого нет. Вышли, я сел за руль. И тут мы заметили двух мужчин, куривших ночью во дворе. Один — курсант военного училища, он был в форме. Мы решили их проверить. Какого чёрта они посреди ночи здесь обретаются? Подъехали к ним. Два амбала. Поддатые. Вели себя очень нагло. Крыли матом. Я сделал им замечание. Они полезли в драку. Пистолета у меня не было. Я проработал всего три года, а таким оружие не давали — боялись. Пистолет был у Н. Одного из нападавших я бросил на землю, начал его винтить. Думал, со вторым работает Н. Но его нигде не было. Тут на меня эти товарищи насели. Топили, душили, ломали, топтали… Я, когда в себя пришёл, хотел с руки какие-то ветки прилипшие стряхнуть. А они не стряхиваются. Оказалось, это не ветки. Это поломанные кости из кисти торчали.

Я дополз до своего УАЗа. Начал вызывать по рации помощь, а говорить не могу. Горло мне передавили, один хрип вместо слов. Кое-как что-то выдал в эфир. Это услышали нападавшие. Они стали меня вытаскивать за ноги из машины. Я понял, что сейчас меня убьют. Зацепился руками за руль, собрал все силы и шарахнул ногой в лицо одного из нападавших. Я попал ему нос. Помню, что он у нападавшего сразу как-то странно на всё лицо расползся. Падая, он ухватился за своего товарища. Этого мне хватило. Завёл машину. Орал от боли, но завёл. И уехал. Возле больницы скорой помощи увидел бегущего Н. Он сказал, что бегал звонить. Потом выяснится, что никуда он не звонил.

Район окружили ночные патрули. Нападавших взяли с боем. Они дрались до последнего. Меня повезли в больницу, где я пролежал пару месяцев.

Нападавшие оказались военными. Один курсант инженерного училища, второй – офицер. Сыновья очень высокопоставленных чиновников. Меня вызвали на допрос в военную прокуратуру. Припомнили тот самый размазанный по всему лицу курсантский нос. А потом военная прокуратура дело закрыла…

4. В камышах

В первый после больницы рабочий день со мной случилось новое приключение. В 1983 году грабежей и разбойных нападений в Калининграде было море. Мы патрулировали с напарником на автобусе "ПАЗ". Примерно в час ночи на улице Некрасова увидели женщину, всю в крови. Она указывала рукой в сторону Верхнего озера и кричала: “Он туда побежал!” Тогда этот район, который сразу за гостиницей “Турист”, был настоящей ямой. Никакого благоустройства, бомжи и заросли камышей. Я почти догнал подозреваемого, протянул руку. А пальцы не работают. Их ещё разрабатывать надо после перелома.

Пистолета у меня не было. Это не помешало мне заорать: “Стой, стрелять буду!” Грабитель от меня в камыши и нырнул. Мы с напарником по рации запросили помощь. Подняли все ночные наряды, курсантов школы милиции. Утром по следу преступника пустили собаку. Она нас к нему и привела. Он несколько часов в воде по горло простоял. Потом выяснится, что на нём 20 разбойных нападений. Я бы его и сам взял, если б не пальцы. Я их потом долго разрабатывал…

5. Лучше прежнего

Чтобы вы поняли, какие вопросы приходится решать участковому на обслуживаемой территории, расскажу один случай. 1984 год, март, Ленинградский район, семейная пара. Жена узнала, что у мужа роман на стороне. Конфликт. Всё у меня как-то не получалось с мужем поговорить. Ну чтобы он её не зашиб где-нибудь на эмоциях.

Прихожу как-то в отдел. В дежурной части сидит жена неверного мужа, босая, в ночнушке и вся в крови. Думаю, я опоздал, не проявил настойчивости, не поговорил с мужиком, он её и порезал. Переживаю.

Всё оказалось гораздо сложней. Она ему, пока он спал, отрезала… Как бы это сказать… причиндалы. Отрезала и выбросила на лестничную клетку. Группу участковых отправили отрезанное в подъезде искать. Нашли. Оперативно отправили в больницу. Там отрезанное пришили на место…

Эту женщину я встретил через пару лет на улице. Разговорились. Я осторожно спросил, не слышно ли чего о её муже. Слышно. Они живут вместе, и вообще сейчас у них всё хорошо. И ещё она мне сообщила, что пришитое отрезанное работает лучше прежнего…

6. Наши соседи

Как-то я доложил начальству об убийстве. Где произошло, из-за чего, где тело лежит, кто и как убивал и даже что говорил перед смертью погибший. Начальство проверило. Всё подтвердилось. Убийцу арестовали. Меня долго выспрашивали, как я это сделал? Столько подробностей знал, словно присутствовал.

Всё просто. У одного гражданина в стене в квартире вылетела розетка. В результате этой маленькой бытовой неприятности ему стало прекрасно слышно, о чём говорят за стеной соседи. В тот день соседи, супружеская пара, говорили об убийстве. Муж рассказал жене, как он убил, где спрятал тело и так далее. Во всех подробностях. А за стенкой соседи, тоже супружеская пара, всё слышали. А потом подслушавший пришёл ко мне. Он мне доверял и всё рассказал. Всё подтвердилось…

7. Голый Алик в пуху

В советские времена народ пил очень много. Да и после тоже немало. Пьяная энергия выплёскивалась в хулиганство. Сколько глупостей народ по пьянке натворил, сколько подлостей…

В перестроечные времена в милицию уже поступили на вооружение “Черёмуха” и резиновые палки. Вот со всем этим добром я отправился на самый заурядный вызов — некий гражданин на улице Сергеева скандалил с тёщей.

Поднимаюсь на восьмой этаж, двери лифта открываются и… к моему лбу приставляют ствол пистолета. Вот тут у меня всё на автомате и сработало. Я руку с пистолетом отбил и нападавшему со всей дури дубинкой. Он пистолет выронил, упал. Я его “Черёмухой” для надёжности. Потом выяснится, что пистолет был газовым. Мы тогда уже знали про газовые пистолеты, но их ещё не видели. Моряки их только начали привозить в Калининград.

Напавший на меня гражданин перед моим появлением успел из этого пистолета выстрелить в свою тёщу. Нетрезвый он был. В упор, в лицо. Сильно её изуродовал… Шесть лет ему дали.

Конечно, на то, что алкоголь делает из людей, я насмотрелся. В 1992-м перед самым Новым годом мы с коллегой отправились навестить Алика, жившего на Пролетарской. Фамилию его я, разумеется, называть не буду. Алик выпивал и скандалил с женой и тёщей. 31 декабря 1992 года Алик уже несколько дней встречал Новый год. Его жена и тёща вызвали милицию.

Приходим. К нашему приходу Алик в знак протеста против тёщи, жены и несправедливо устроенного мира искромсал все пуховые одеяла и подушки, которые были в доме. А их в доме было. Искромсал и выпотрошил. Представьте себе двухкомнатную квартиру, пол которой во всех помещениях усыпан пухом по колено. Включая кухню и ванную. В одной из комнат на диване среди пуха лежит пьяный и голый Алик.

Алика надо забирать. Жена и тёща собрали ему одежду. Алик в милицию не хотел, одеваться не стал. Он скатился с дивана, нырнул в пух. Начал там ползком передвигаться. Не понимает, что мы прекрасно видим, где он ползает. Над ним же пух шевелится. Пока мы его уговаривали, Алик дополз до санузла. Там ванна, наполненная водой. Вот в ней-то голый Алик и решил от нас спрятаться. Нам было не до игр. Новый год, вызовы один за другим, рация трещит, нам голого Алика уговаривать некогда. Мы ему объяснили, что или в одежде, или голый, но в отдел он поедет.

И тогда голый и мокрый Алик… выпрыгнул из ванны обратно в пух. Таким мы его в отдел и привезли: голым, мокрым и всего в пуху. Ох, какое лицо было у офицера в дежурной части, когда мы с напарником и Аликом приехали в отдел. Даже для 31 декабря 1992 года это было слишком…

8. Кошмар на улице Нарвской

Я нормальный человек. Конечно, мне бывало страшно. Но вот так, чтобы животный страх — только один раз. В девяностые, когда уже начало твориться чёрт знает что, мне нужно было проверить жалобу на гражданку, живущую в переселенческом фонде на улице Нарвской. На неё соседи жаловались. Она мусор не выносила, а складывала у себя в квартирке.

Приехал. Стоим, разговариваем. И тут я почувствовал, как меня кто-то сзади за плечо дёрнул. И не просто дёрнул, а погон с плеча сорвал. Погон у меня был пришит намертво. Но этот кто-то за моей спиной смахнул его без всяких усилий, как прилипшую соринку. А потом раздался вой. Прямо за моей спиной. Нечеловеческий, громкий. И я испугался по-настоящему.

Отбегаю, оборачиваюсь. Проход в другую комнату. Вместо двери решётка, закрыта на замок. А за решёткой двухметровый какой-то орангутанг на задних лапах с моим погоном. Воет и решётку трясёт. И лапы тянет. Если б я не отпрыгнул и ему бы удалось меня к решётке прижать, вариантов у меня было бы немного… Просто Эдгар По какой-то… Кошмар на улице Нарвской.

9. Картонные ордена

Работа участкового такая, что без юмора никак нельзя. Его было очень много. Мой коллега, с которым мы вместе работали участковыми, свой парадный китель хранил на работе, в шкафу в оперпункте на Иванникова. Тогда она ещё была Монетной.

На оперпункт выписывались газеты и журналы. В советские и постсоветские времена на первых страницах газет печатали ордена, которыми эти газеты были награждены, прямо рядом с названием.

Когда выдалось спокойное дежурство, я все эти ордена из газет повырезал, наклеил на картонки. А эти картонки булавочками к парадному кителю коллеги и пришпандорил. Ну согласитесь, смешно же: приходит коллега на службу и надо ему парадный китель одеть. По поводу службы в праздники, например. Открывает шкаф, а весь китель в орденах. Картонных, но орденах. Смешно же!

И тут приходит в оперпункт начальник райотдела. Порядок проверить. И заглядывает начальник в этот самый наш шкаф. И видит китель коллеги, весь усеянный картонными орденами. Начальник забрал этот китель с собой. Коллеге я на всякий случай ничего говорить не стал.

И вот на следующий день собрание. Выступает начальник райотдела. Под конец своего выступления начальник вдруг говорит: “Товарищи! Я хочу вам рассказать о нашем скромном коллеге, о котором мы не всё знаем. Он награждён многими орденами. Например, орденом Трудового Красного знамени — 16 раз”.

Все друг на друга смотрят, не понимают. И тут начальник разворачивает свёрток и показывает тот самый китель. С картонными орденами. Посмеялись. Сильно посмеялись. Хорошо стёкла в отделе не вылетели.

Коллега, конечно, некоторое время дулся. Но потом всё встало на свои места.

Вместо окончания

Таких историй у меня сотни. Я проработал в милиции тридцать лет. Видел очень много. Хорошего, плохого, смешного, грустного. Всякого. Но вот сейчас я понимаю, что, если б тогда, в 1979 году, знал, как всё сложится, я бы всё равно пошёл в милицию. Это моя работа. Это моя жизнь.