– Эй, Утесов! Ну, что там с надписью? Ты все еще бесполезный?
Щербатый – хоть и дебил, но даже ему хватает ума не орать это на школьном дворе. Вот за школой – сколько угодно. Здесь он не боится получить неуд по дисциплине от завуча.
– На себя посмотри! – огрызается Макс, посильнее сжимая лямку рюкзака.
Слева, за пешеходной дорожкой, компания Щербатого объедает куст сирени – не поможет, учиться надо весь год, а не уповать на слепую удачу на начавшихся экзаменах.
– Опять пристает с надписями? – его догоняет Танька и пристраивается к локтю.
– А когда он занимался чем-то полезным? – Макс фыркает и сворачивает к переходу.
Танька только угукает в ответ. И молчит почти целый квартал, прежде чем прикоснуться к его руке. Он знает, что она хочет сказать, но только дергает плечом. Нету у него надписи. Не появилась. И точно не появится от того, что о ней будут спрашивать все кому не лень.
– Ну и черт с ней! – вместо сочувствия Танька беззаботно смеется. – Значит, будешь счастливчиком – свободным от любых обязательств!
– Тоже тема, – он старается улыбаться в ответ, но они оба прекрасно знают, что если бы надпись была, как у большинства нормальных людей, то это лишило бы его неопределенности на всю оставшуюся жизнь. А так… Жди ее теперь. Может и до самой смерти не появиться.
Они расходятся на перекрестке: Танька по привычке исчезает за забором, срезая дорогу к дому через заросший парк, а он решает прогуляться. Доходит до воздушного моста, а на лестнице пространство перед глазами вдруг начинает плыть и терять краски. Еще яркое вечернее солнце как будто медленно гаснет, а тяжесть рюкзака на спине пропадает. Он крепко зажмуривается, а когда открывает глаза, видит перед собой только еле тлеющие угли в костре. Точно. Все это всего лишь сон… Воспоминание о детстве, которого уже не вернуть.
Он, кстати, с тех пор так и не обзавелся надписью. Но уже бесполезно предъявлять счета вселенной, судьбе, эволюции, зеленым человечкам или каким-то богам – те успели отобрать у него не только предназначение.
Часовой осматривает их небольшой лагерь, а заметив его хмурое заспанное лицо, только кивает: мол, спи, боец, все спокойно. А он бы и рад опять уснуть, но предательские воспоминания продолжают бередить душу. Это тогда, в 14 лет, у них вся забота была – школа и надписи на руках, а сейчас… А сейчас о предназначении уже немногие помнят. Хотя, справедливости ради, многих это чертово предназначение привело именно на войну. Танька, вот, через несколько месяцев после того майского недо-разговора все же призналась, что у нее на руке появилось: «спаси». И даже показала это высокопарное «повеление», написанное ее же почерком в сгибе левого локтя черной краской. И потому, когда начались боевые действия, не раздумывая ни минуты отправилась во врачебный корпус.
А Макс так и не успел ее спросить, выполнила ли она свое предназначение, став военным медиком, и уже не спросит – Танька погибла два года назад под обвалом в столице. В особо тяжкие дни он думает, что если бы ее надпись была другой, она бы осталась жива. Если бы она стала, к примеру, механиком, то сейчас чинила бы залповые установки на орбите, а не истлевала бы где-то под обломками их цивилизации.
В особо тяжкие ночи он все еще видит ее полыхающий огнем знак на левом предплечье – отметку на форме санитарной группы. И молится потом, чтобы его руки навсегда остались чистыми. Лучше так, чем вверять свою жизнь неизвестно кому.
Но они вверяли. Все вверяли – с подросткового возраста, с первой гормональной бури, когда вместе с прыщами и волосами на их телах появлялась эта ублюдская надпись. Их предназначение. Цель всей жизни.
Кто-то должен был «спасти», кто-то – «перейти дорогу». Кто-то – «влюбиться», а кто-то – «прочитать газету». Все эти нелепые фразы складывались в единый алгоритм, по которому жила целая планета многие и многие столетия. И какие бы безумные теории о происхождении надписей ни выдвигали ученые, а все их существование держалось именно на словах. Ведь рано или поздно и что ни делай, а однажды цепочка событий все равно приводила к роковому моменту – к исполнению предначертанного.
Естественно, из любого правила были исключения. И Макс причислялся именно к таким – «пустым», «бесцельным», «бесполезным», как говорил Щербатый. И кто-то из ученых с пеной у рта доказывал, что «пустые» – это не ошибка природы и не «запасное звено», а – «лакуна вероятностей» или даже «вершитель судеб», от единственного действия которого может зависеть судьба всего населения планеты. И Макс не верил ни в то, ни в другое, ни в третье, но однажды пришлось разувериться.
Тяжелая ночь со снами-воспоминаниями заканчивается вместе с багряным рассветом – дрон-разведчик находит их небольшую группу, а это значит, что где-то рядом есть и отряд противника, который очень скоро их нагонит.
Он не собирался геройствовать – у них у всех были неплохие шансы уйти и затеряться в развалинах города недалеко от линии фронта. Но один из бойцов поймал уцелевшую растяжку, штурмовики отозвались на взрыв, и Макс остался прикрывать отступление группы. Заметать следы, оставлять ложные, помнить о том, что жизнь – это череда событий, в которой, порой, слишком мало известных переменных – ему все еще может повезти.
Не везет – штурмовики находят его и к вечеру привозят в свой штаб. И к тому моменту жить Максу уже не особо хочется – «обрабатывают» его без пощады.
– Доставили, – старший штурмовиков шагает центр командирской палатки.
– Опоздали, – отзывается другой командир. – Вторая группа привезла «крысу» – теперь у нас есть все необходимые данные.
Он кивает на угол, и Макс замечает за его плечом потрепанного бойца.
Только по зубам он теперь и может узнать Щербатого.
– Бросьте их обоих в камеру, – приказывает командир, а Макс только отрешенно думает, где они в этих развалинах найдут достаточно крепкие двери или решетки.
Все оказывается просто: штурмовики ведут их в здание неподалеку – от верхних этажей остались только покореженные, дырявые стены, а вот подвал относительно цел.
Макс идет сам, а Щербатого тащат под руки и сгружают на пол подсобки. Лязгает засов, и они остаются в пыльной полутьме – скудный свет дает только маленькое вентиляционное окошко под потолком. Несколько минут Макс стоит в центре комнаты, привыкая к темноте и слушая чужое хриплое, неверное дыхание, а потом вздрагивает.
– Как, оказывается… тесен мир, – выдавливает из себя Щербатый, пытаясь перевернуться на спину.
– Что ты им рассказал? – это единственное, что его сейчас волнует. Ну не о смерти же ему думать, в самом деле!
– Координаты наших установок к северу отсюда… – просто отвечает Щербатый. Как будто его о прогнозе погоды спрашивают.
– Ну и сука, – так же легко отвечает Макс, сплевывая на пол. Нет нужды тратить силы на эмоции – истерить или орать – это уже ничего не изменит.
– Если у тебя на руке… – кряхтя, Щербатый приваливается к стене и несколько секунд отдувается, прежде чем закончить предложение. – Написано: «предать», то выбор не то чтобы большой…
– Выбор есть всегда! – Макс спорит только из принципа, в ответ получая полузадушенный смешок.
Вот не хотел он психовать, а теперь, похоже, придется. Если Щербатый всю жизнь прожил, следуя своему предназначению, то неудивительно, что он был тем еще ублюдком с самого малолетства. Макс не хочет ни философствовать на эту тему, ни читать морали, ни вспоминать тонну прочитанной литературы на тему, как предназначение влияло на характер и поступки людей. Его поражает сам факт. Эта гребанная судьба, превратившаяся в фантасмагорию: стать дерьмом, чтобы выполнить то, что тебе суждено, или родиться дерьмом, чтобы получить соответствующую цель в жизни.
Резкая боль вдруг пронзает левый локоть, и от ее силы он валится на колени и шипит.
– Ты чего… Неужели? – Щербатый что-то слишком быстро соображает для хорошо избитого человека пока Макс хватается за руку и дергает рукав – такое ощущение, что его кость решила сама по себе выгнуться в обратную сторону.
– Скоро пройдет… Потерпи, – советует он, и Макс сцепляет зубы, сосредотачиваясь на дыхании.
Понемногу боль и правда начинает утихать, и уже через десять минут он может кое-как отодвинуть грязную ткань форменной рубашки и наконец увидеть, к чему его готовила жизнь.
На покрасневшей, воспаленной коже чернеет только одно слово: «убей».
Его тянет расхохотаться – он уже убивал! И не единожды. Но неужели чья-то смерть все еще важна для этого мира? Неужели чье-то убийство способно повернуть колесо истории на войне? Этого просто не может быть. Такое бывает лишь в сказках.
– Покажешь? – голос Щербатого выводит Макса из болезненного ступора, но его отрешенное «иди к черту» заглушается лязгом открываемой двери.
– Кто это тут у нас? – два бойца не из штурмовиков заглядывают в их импровизированную тюремную камеру. – Мышки или кошки?
Они ехидно гогочут, и их федеральный язык настолько плох, что Макс еле улавливает смысл сказанного. Должно быть, они с западных границ. Должно быть, они прекрасно осведомлены о том, что их часть скоро сменит диспозицию и балласт в виде пленных будет не нужен.
Должно быть, они решили напоследок поразвлечься – один из бойцов вдруг кидает на пол перед Максом разрядник и предлагает:
– Там один заряд – сами решайте, кому сдохнуть прямо сейчас, а кто загнется от голода и жажды чуть позже.
Выбор действительно не из легких. Ткань падает, прикрывая локоть, когда Макс медленно тянется за оружием. Пространство снова плывет перед глазами, и он очень хотел бы, чтобы все это было сном, но ни в одном сне он бы не смог представить, что однажды ему придется гадать: исполнить свое предназначение или не позволить кому-то выполнить свое.
Все они были заложниками этой системы, но Макс упорно продолжал верить в то, что какой бы ни была цель их существования, а в первую очередь они всегда должны были оставаться людьми. Людьми, способными сами решать, что им делать со своей жизнью.
И именно поэтому он поднимает разрядник и стреляет.