"Горчица"
Максим всегда был педантичным. Знал бы его Даль, у этого слова был бы синоним Максимичность. Планировать он любил всё до мелочей, а для этого у него, конечно, был ежедневник, противоречить которому он не мог ни при каких обстоятельствах. Каждый день Макс дотошно выводил в нем свои дни и недели наперед. Вставал и ложился спать он каждый день в одно и то же время, в не зависимости от дня в календаре, исключением не был даже Новый Год. Питался он правильно и сбалансировано, и для этого имелся отдельный дневник, а каждые два часа будильник сообщал ему, что пора трапезничать (это слово ему особенно нравилось). Разумеется, все сплошь и рядом считали его занудой (и они, несомненно, правы), а ни одна женщина не могла с ним долго состоять в отношениях. И лишь мама не могла им нарадоваться, а все бывшие, само собой, у нее были в категории «дуры». Она не могла их понять, ведь Максим работящий, не пьет и не курит- а это по ее мнению служило эталоном идеального мужа.
Жизнь у нашего героя была распланирована так, что Сталинской «пятилетки» и не снилось. Еще в школе у него был намечен план действий, от которых отклонятся, ни при каких условиях Максим не собирался. Бюджет молодой человек распределял тщательно и скрупулезно, а все излишки откладывал в шкатулку, ибо банки, по его мнению, абсолютно ненадёжны. Деньгам в шкатулке, разумеется, не место. Им было суждено стать первым взносом на квартиру, жить в которой удалец до появления сужденной не собирался, считая это безрассудством, ведь её можно сдать, да и стирать носки не барское дело, а мама с этим успешно справляется.
Наконец зимой, долгожданная сумма была собранна, и окрыленный успехом счастливец отправился в банк. Эту часть плана Максим любил больше всего, а помечая конец страницы жирной галочкой, он испытывал неописуемые чувства, которые даже с женщинами познать не мог.
Но, к сожалению, Галина Афанасьевна не могла знать о его планах. Старая женщина работала домоуправом в ЖЕКе всю свою жизнь, и это был ее последний день перед желанной пенсией. Она не стала утруждаться заменой графика, когда узнала что дворник Семен в очередной раз в запое, решив, что халатность спустя 30 лет безукоризненной работы простительна.
А вот город, в котором жил Максим знал всё. А больше всего молодой Петербург не любил планов и синоптиков. А обожал он сюрпризы. И как положено подростку, сюрпризы были пакостными. Город на Неве обожал бронхиты, гаймориты, на край и простуда подходила. Если на небе ни облачка, знайте - это верный признак дождя, ну а если вы взяли с собой зонтик, то будьте уверены - осадков не предвидится. К расстройству проказника, его жители уже давно с этим смирились, и зонт стал повседневным аксессуаром. Поэтому Санкт-Петербург любил зиму больше всего – ведь это сулило массу неожиданностей для его горожан. Падающие на льду бабушки вызывали у него улыбку, а побитые сосульками иномарки – восторг.
Одного Максим не мог предвидеть - что в этот день Петербург решит разрушить именно его план. И перед входом в банк сосулька прилетит прям в его педантичный лоб.

P.S. Горчица для интриги
P.P.S. Питер люблю, это маленькая месть за постоянный насморк.

Моя подруга пишет детективы. Я решила поделиться с вами её прекрасным (на мой взгляд) произведением.
P.s. Это только первая часть.
*
- Ты у меня заговоришь, чёрт тебя дери! Не делай из нас дураков, Стимлейк, всё против тебя! Я знаю, это ты убил Лариэля! Скажешь, нет? Ничего, собака британская, ты мне ещё всё расскажешь сам!
Высокий сутулый мужчина сидел, вжавшись в спинку стула. Над ним стоял разъяренный полицейский. Стимлейк съежился ещё сильнее – он ясно понимал, что никто ему не поверит и ничто его не спасет. Он держался рукой за горячую от удара щёку, стараясь не смотреть на вопрошавшего.
- Я п-повторяю, я не убивал его, - ответил он дрожащим голосом. Полицейский едва держался, чтобы не ударить его ещё раз.
- Да слышал я уже эту песню! До тебя что, доходит туго? Тебе повторно объяснить, чего от тебя требуют? Так я повторю! Признание – полное чистосердечное признание, только оно тебе поможет. Тогда, может, отправят на каторгу. Или хочешь болтаться на виселице? – тихо и угрожающе проговорил он, приблизившись к самому уху мужчины. Тут дверь кабинета открылась, и полицейский обернулся.
- Комиссар, тут к Стимлейку адвокат пришёл, - сообщил вошедший. Стимлейк сидел спиной, поэтому не мог рассмотреть его, но, судя по голосу, это был молодой мужчина не старше тридцати. Комиссар помрачнел.
- Началось… Кто? – проворчал он, держа руку на спинке стула. Стимлейк боялся пошевелиться.
- Воллс, - коротко ответил второй полицейский. Комиссар в сердцах пнул ножку стола и отошел.
- Чертовщина… Этой еще лисицы тут не хватало! – со злобой сказал он, оперевшись о стол. – Так. Мерсье, ведите журналюгу к адвокату, потом запрёте в камеру, может, что и вспомнит. Стимлейк! Что, оглох? А ну, встал и подошёл к инспектору! Шевелись!
Мужчина встал со стула и подошел к инспектору Мерсье. Догадка его подтвердилась, на вид инспектору можно было дать лет двадцать восемь, но из-за щетины на подбородке и очень большого роста он выглядел гораздо старше. Комиссар кинул на них раздраженный взгляд и сел за стол.
- Имей в виду, я никогда не доверяю адвокатам, а Воллсу – особенно. Каждое его слово я пять раз перепроверю, прежде чем приму на веру, - сказал он, непонятно к кому обращаясь. Инспектор вздохнул.
- Мне кажется, он не опустится до того, чтобы фальсифицировать материалы, месье, - произнес он, отводя глаза. Комиссар горько усмехнулся.
- Да тебе-то конечно, кажется, вы же с ним вроде как друзья… Просто я знаю, что у такого хитреца не может, просто не может не быть обмана. Ладно, чего встали – идите, пусть хоть Стимлейк увидит, кто будет его защищать… Только все равно не поможет, - добавил он, злорадно улыбнувшись. Мерсье открыл дверь и выпустил Стимлейка, а затем вышел сам.
Когда они отошли от кабинета, инспектор наклонился к подконвойному. Он был на две головы его выше, поэтому нагнуться все же пришлось.
- Виктор, вам крупно повезло. Не слушайте комиссара – если уж кто вам и поможет, так это Воллс. Он квалифицированный адвокат и, сверх того, имеет детективную практику. Так что благодарите судьбу, что вам достался такой защитник, - проговорил он. Стимлейк посмотрел на него с надеждой. Пока они шли к комнате для свиданий, он все время пытался представить, как будет выглядеть его адвокат. Почему-то ему казалось, что он должен быть представительным степенным мужчиной никак не младше сорока. Наконец они пришли, и Мерсье снял с него наручники.
- Можете заходить. Он уже должен быть там. Обратно вас будет сопровождать сержант Росси. У вас будет час на встречу, - сообщил он официальным тоном, эти слова он повторял всякий раз, как сопровождал кого-нибудь до комнаты свиданий. Стимлейк вздохнул и открыл дверь.
Свет в комнате был довольно тусклый, поэтому сразу рассмотреть все, что там было, журналисту не удалось. Однако, через пару мгновений глаза привыкли к освещению, и он увидел, что из всей мебели в комнате находится только большой стол в центре и два стула. Недалеко от стола сидел полицейский-надзиратель, который привстал сразу, как только Мерсье показался в дверях. Когда дверь снова закрылась, полицейский равнодушно сел на место, подозрительно оглядывая Стимлейка. В комнате, кроме полицейского, находился еще один человек. Он стоял у дальней стены, там, где было расположено маленькое окошко, и что-то тихо насвистывал. Стимлейк прислушался – это была старая английская песня «Пьяный моряк». В груди у него радостно ёкнуло – а вдруг адвокат англичанин? Конечно, нельзя было сказать, что он бы не был рад опытному французскому адвокату, но соотечественник, безусловно, куда лучше. Свистевший мужчина услышал, как хлопнула дверь и развернулся, а потом вышел из темноты.
Адвокат оказался невысоким молодым человеком лет двадцати пяти или младше. Его белокурые волосы отливали золотом в тусклом свете лампы, и Стимлейк усомнился в том, что этот юноша и есть квалифицированный адвокат. Молодой человек улыбнулся и сказал ему на чистом, безукоризненном английском языке:
- Моё почтение, мистер Стимлейк. Я ваш адвокат, меня зовут Эдвард Воллс.
Полицейский в углу дёрнулся и не дал ему договорить.
- Ведите допрос на французском, как предписано законом! – прикрикнул он. Стимлейку даже стало немного смешно оттого, что он берется командовать. Адвокат невозмутимо развернулся к нему.
- Я так вижу, законодательство вы читали через строчку, - сказал он. Французский его был почти так же хорош, как английский, если не брать в расчет небольшой акцент. – В статье, касающейся допроса граждан или уроженцев иностранных государств ясно сказано: «Подсудимый или свидетель имеет право на допрос на родном языке». Так что не думайте, будто я делаю что-то недозволенное. Если вам необходимо – я могу стенографировать сам, только, ради Бога, не мешайте мне работать и не усложняйте жизнь.
Говорил молодой человек совершенно спокойно, но было в его голосе что-то такое, что заставило полицейского хмыкнуть и сесть на место. Адвокат снова развернулся к Стимлейку.
- Теперь, надеюсь, нас не прервут. Не люблю, когда мне указывают, что делать. Я хочу вести беседу на английском только потому, что, боюсь, мой французский не настолько хорош, как хотелось бы. Итак, повторюсь, моё имя Эдвард Воллс, и меня наняли защищать вас в суде. Оговорюсь – именно наняли, поскольку у меня частная контора. Меня нанял редактор “Gazette”, Ален Ружен, поскольку, как он выразился, не хотел бы, чтобы его лучшего репортера сгноили в тюрьме, - тут Эдвард кинул взгляд на красную ещё щёку Стимлейка. – Итак, предлагаю не терять времени и рассказать мне всё, что сможете.
Адвокат сел за стол, Стимлейк машинально сделал то же самое. Эдвард не производил впечатление расчётливого или хитрого человека, но что-то подсказывало журналисту, что этот юноша не так прост, как кажется. По правде сказать, ему не очень верилось, что этот красавчик ему может помочь, но он ухватился за эту возможность, как утопающий за соломинку.
- Итак, насколько мне известно, вас подозревают в убийстве некоего Мориса Лариэля. Для начала скажите прямо, чтобы я знал, от чего отталкиваться – вы или не вы? – спросил Эдвард, глядя на Стимлейка в упор проницательными карими глазами.
- Нет. Нет, нет, десять раз нет – не я! Я, конечно, желал ему смерти, но никогда не сделал бы этого, - ответил тот с жаром. Адвокат откинулся на спинку стула.
- Не знаю, почему, но я вам верю. Возможно, по той простой причине, что в вашем положении врать бессмысленно, - сказал он, усмехнувшись. Стимлейк почувствовал себя в некоторой мере ободрённым тем, что хоть кто-то не считает его убийцей. Эдвард прищурился и продолжил:
- Вы сказали, что желали Лариэлю смерти. Почему?
- Видите ли... Мы, журналисты, часто делим коллег на врагов и друзей, а все остальные люди просто способны дать нам информацию. Так вот он принадлежал к моим злейшим врагам, очень серьёзным конкурентам. Лариэль всегда добивался своего, любыми средствами, не гнушаясь ни шантажом, ни взятками. Не удивляйтесь, среди охотников за сенсациями мало кто чист на руку, да и эти единицы почти не добиваются успеха. А Лариэль был мерзавцем из мерзавцев, для него не было ничего святого, он мог запросто перехватить нужного человека или украсть материал. Безусловно, многие желали, чтобы он сломал руку, а лучше – погиб, - сообщил Стимлейк. Он расправил плечи и снова принял свой обычный вид осведомлённого журналиста. Эдвард сложил кончики пальцев и снова прищурился. Стимлейку показалось, что он плохо видит, поэтому постоянно присматривается.
- Понятно. А что вы делали в четверг вечером, около восьми двадцати? – спросил адвокат без тени настойчивости, будто бы не выяснял обстоятельства убийства, а спрашивал про что-то совершенно обыденное. Стимлейк нахмурился.
- Я знал, что вы спросите. Вы знаете, что в Париже планируется первая в мире выставка автомобилестроения? Конечно, вы должны знать, ведь сейчас этим пестрят все газеты. Так вот, я сумел договориться об интервью с одним американским конструктором. Разумеется, всё делалось без огласки, я хотел заполучить материал первым… Но Лариэль прознал про это, и в вечернем номере “Marianne” вышло это интервью – я планировал издать его наутро, он опередил меня аж на 12 часов! Я был просто вне себя, пришел к нему домой разбираться. Но он, видимо, успел отметить успех, поскольку был пьян так, что меня не слушал. Тогда я от злости разбил его бутылку с вином об край стола и ушел на встречу, она была запланирована на половину двенадцатого. А утром его нашли с этим осколком от бутылки в горле. Конечно, все сразу повесили на меня, - печально заключил он, опустив голову в ладони. Эдвард сидел не шелохнувшись, только разъединял и снова соединял кончики пальцев.
- Что поделать, проще всего всегда найти самый очевидный путь и по нему идти, как и делают наши полицейские. «What shall we do with a drunken sailor» … Говорите, был пьян? Понятно. Не беспокойтесь – я смогу доказать, что вы невиновны, - сказал он, улыбаясь. Стимлейк почувствовал себя защищённым но тут же спохватился:
- Скажите… Меня не выпустят до след