Воспоминания прабабушки о блокаде...
Никогда бы не подумала, что придется брать интервью у собственной бабушки! На самом деле я очень нервничала, и как приедем, что спрашивать будем, и как… Ведь столько раз она сама, под документальные кадры, под тиканье метронома с экрана телевизора и бессмертный голос Ольги Берггольц, утирая слезы вспоминала блокаду, свою жизнь в эту страшную пору – и холод, и голод, и смерть друзей и соседей, рассказывала нам про это дрожащим голосом, а мы слушали – закусив губы еле сдерживали слезы... Знать все это – наша обязанность, обязанность перед памятью всех умерших в эту блокаду, а с другой стороны - расспрашивать ее самим, бередить рану, которая никогда не заживет – казалось, что это жестоко, ведь бабушке уже 90 лет, войну она совсем юной девушкой встретила. Но… приехали, поздравили ее с праздником, и как-то само собой получилось интервью.
– Бабушка, как ты про войну узнала? Откуда?
– Помню, что было утро, солнечное такое, живое – июнь ведь. Шла, торопилась куда-то и вдруг на улице подругу встретила, разговорились про экзамены, кажется, мы в институт поступили. И вдруг – «ждите важное сообщение», радио уличное заговорило. Раньше трансляторы на улицах были – на столбах, на углах зданий. Собрались под одним из трансляторов, ждем. И вдруг Левитан, всеми любимый диктор :«…началась война. Сегодня, в 4 часа утра фашистская Германия вероломно напала на СССР без объявления войны…» Затихло все, стоим ничего не понимаем, но как-то ни страха, ни испуга не было, непонятно и все. Все ужасы войны еще не ясны были. Вернулась я домой, стала ждать следующих сообщений.
– Бабушка, сколько тебе лет было?
– На начало войны – 19 лет; 30 мая день рождения. Я тогда в Ин.яз поступила, около Смольного, но все радости от того, что я студентка, разумеется ушли . Четко пришло понимание, что война – это серьезно и тяжело, что надо помогать стране чем смогу. Пошла работать на завод им. Ворошилова. Я оформляла документы, подавала заявки от добровольцев, в общем – распорядитель. И плюс училась – институт-то никто не отменял. Очень быстро жизнь изменилась, посуровели все лицами, люди близких на фронт отправляли, каждый день слезы… Первые потери начались, похоронки пошли…
– А какие-то моменты, которые особенно запомнились (может, и в тяжелом отношении)?
– Конечно, и тяжелые были, и совсем несуразный момент: я жила на пр.Газа на 3 этаже, а на первом магазин продуктов находился. Продукты уже по карточкам были. И я захожу туда, карточки у меня отоварены были, и тут я вижу – стоят мешки с бобами. Много так, в ряд. И без карточек купить можно. Я стою и думаю: надо мне бобов или нет? Бобы тогда не любила. И так и ушла из магазина, не купила. И всю блокаду эти мешки с бобами вспоминала – как было не сообразить купить? Но конечно про блокаду никто не знал тогда, и вообще не представляли – что это такое, да и никто на свете, я думаю.
– А обстрелы, бомбежки – ведь страшно...
– Страшно, конечно. Помню у меня на работе в комнате шкаф несгораемый стоял, большой такой, перегораживал помещение. И обстрел начался, сирена завыла, а я что-то оформляла, с документами работала – не успела выбежать. Вдруг как грохнуло - я только успела за шкаф на пол прыгнуть и сижу – голову обхватила. После налета поднялась, смотрю – окно, огромное такое, все разбито, а стеклами от него все насквозь прошито и утыкано – и стол, и документы, и шкаф… Спас меня шкаф этот.
– А про ранение расскажи...
– Это летом 1942 года было. Я уже была на казарменном положении, т.е. на заводе и жила, и работала. Домой ходила только соседку проведать – и обратно, я уже одна жила – родителей уговорила эвакуироваться на родину в Смоленск. Шла на завод и встретила одноклассницу бывшую – окликнула ее, пошли вместе. Стали новостями делиться и вдруг – артобстрел! А мы – на улице, до убежища далеко, побежали к ближайшему подвалу. И в это время снаряд около нас разорвался, не успели мы… Я упала. Очнулась – лежу в яме, подо мной просто лужа крови… Я перепугалась и скорее лицо руками ощупываю – целое ли? А то замуж не возьмут... Фух, целое лицо, я руками дальше – где рана? И прямо пальцами в нее, под коленом сразу, бр-р-р! Осколок этот 9 лет в себе носила, еле вытащили, берегла долго, как «укус войны»… Весь он рваный, колючий был. Потеряла потом. А тогда – еле встали, оглушенные – а налет не кончился еще, все свистит кругом, снаряды рвутся дальше, пыль столбом, крики – многих убило, ранило. Дошли до подвала и упали в него с подругой – и ужас! Мы не первые, мужчина какой-то, ему досталось здорово – лежит на полу в подвале, весь живот распорот и все внутренности вывалились... И крови... Как он дополз? Потом бомбежка кончилась и пришла машина типа «скорой» - в больницу раненых везти. Положили нас туда – а там женщина молодая, с ребенком на коленях, и без руки – только что оторвало, кровь льется, ее бинтуют наскоро, а она не плачет, ничего не говорит, смотрит только широко раскрытыми глазами – в шоке от боли… В больнице выяснилось, что в меня 2 осколка угодило: второй застрял в каблуке моего сапога, я сапоги на каблуке одела, и они мне ногу спасли. Врачи сказали, что если бы на сантиметр выше снаряд прошел – без ноги осталась бы, или в «лучшем» случае – хромой на всю жизнь…
– А с дедушкой как познакомились?
– Это как раз в 42-м было, в августе. Он военный тогда был, с зенитной батареей стоял недалеко от завода нашего. А около завода площадка спортивная была – и он с другими военными из гарнизона играть в волейбол пришел! Как в мирное время! А мы сидели с подругами – я уже еле ходила, не могла играть разумеется – мы сидели и смотрели, вспоминали, как было до войны. Так и познакомились. И всю зиму с 42-го на 43-й ходили слушали все оперетты и всю оперу, какую только давали в театре на Невском. Пешком туда ходили – с проспекта Маклина, и до театра. Артисты на сцене в шубах и пальто пели – пар изо рта шел… Один раз идем мимо церкви на Сенной – стоит. Возвращаемся обратно через три часа – уже нету церкви, снаряд попал…Так часто тогда было : туда идешь – стоит дом, обратно – нет дома… Только медмашины трупы грузят, и то что от людей осталось… Смотришь и думаешь – есть мы сегодня – и спасибо на том… И еще думала: неужели будет время, когда хлебом можно наесться будет? Этот даже не фантастикой казалось, а чем-то несбыточным…
– В 42-м уже тяжелее было, да?
– Конечно, в 41-м не такой еще голод был, и физических сил побольше было. Зима 41-го тяжелая была, лето тяжелое и опять зима – еще тяжелее стало. Вся жизнь состояла из работы на заводе, тушения пожаров, разбора завалов после бомбежек. Но люди не теряли уверенность в том, что мы победим. Были уверены – и все, и этим жили, и умирая передавали эту уверенность остающимся в живых. И не раскисали, не болели. Жили работая сколько могли, или умирали. Прорыв блокады, а затем и полное снятие – даже описать невозможно – все плакали, целовались, пытались качать друг друга, падали конечно, все обессиленные были… Но такой душевный подъем был – это забыть нельзя… Плакали, что пережили это, выстояли, не сдались сами и город не отдали. Казалось, что после этого уже не страшно ничего и ничто, невозможного больше нет...
Дедушка и бабушка поженились 24 января 1943 года, в этом году у них Благодатная свадьба – 70 лет вместе! Низкий им поклон за Победу, за Ленинград, и за то, что они просто ЕСТЬ...
– Бабушка, как ты про войну узнала? Откуда?
– Помню, что было утро, солнечное такое, живое – июнь ведь. Шла, торопилась куда-то и вдруг на улице подругу встретила, разговорились про экзамены, кажется, мы в институт поступили. И вдруг – «ждите важное сообщение», радио уличное заговорило. Раньше трансляторы на улицах были – на столбах, на углах зданий. Собрались под одним из трансляторов, ждем. И вдруг Левитан, всеми любимый диктор :«…началась война. Сегодня, в 4 часа утра фашистская Германия вероломно напала на СССР без объявления войны…» Затихло все, стоим ничего не понимаем, но как-то ни страха, ни испуга не было, непонятно и все. Все ужасы войны еще не ясны были. Вернулась я домой, стала ждать следующих сообщений.
– Бабушка, сколько тебе лет было?
– На начало войны – 19 лет; 30 мая день рождения. Я тогда в Ин.яз поступила, около Смольного, но все радости от того, что я студентка, разумеется ушли . Четко пришло понимание, что война – это серьезно и тяжело, что надо помогать стране чем смогу. Пошла работать на завод им. Ворошилова. Я оформляла документы, подавала заявки от добровольцев, в общем – распорядитель. И плюс училась – институт-то никто не отменял. Очень быстро жизнь изменилась, посуровели все лицами, люди близких на фронт отправляли, каждый день слезы… Первые потери начались, похоронки пошли…
– А какие-то моменты, которые особенно запомнились (может, и в тяжелом отношении)?
– Конечно, и тяжелые были, и совсем несуразный момент: я жила на пр.Газа на 3 этаже, а на первом магазин продуктов находился. Продукты уже по карточкам были. И я захожу туда, карточки у меня отоварены были, и тут я вижу – стоят мешки с бобами. Много так, в ряд. И без карточек купить можно. Я стою и думаю: надо мне бобов или нет? Бобы тогда не любила. И так и ушла из магазина, не купила. И всю блокаду эти мешки с бобами вспоминала – как было не сообразить купить? Но конечно про блокаду никто не знал тогда, и вообще не представляли – что это такое, да и никто на свете, я думаю.
– А обстрелы, бомбежки – ведь страшно...
– Страшно, конечно. Помню у меня на работе в комнате шкаф несгораемый стоял, большой такой, перегораживал помещение. И обстрел начался, сирена завыла, а я что-то оформляла, с документами работала – не успела выбежать. Вдруг как грохнуло - я только успела за шкаф на пол прыгнуть и сижу – голову обхватила. После налета поднялась, смотрю – окно, огромное такое, все разбито, а стеклами от него все насквозь прошито и утыкано – и стол, и документы, и шкаф… Спас меня шкаф этот.
– А про ранение расскажи...
– Это летом 1942 года было. Я уже была на казарменном положении, т.е. на заводе и жила, и работала. Домой ходила только соседку проведать – и обратно, я уже одна жила – родителей уговорила эвакуироваться на родину в Смоленск. Шла на завод и встретила одноклассницу бывшую – окликнула ее, пошли вместе. Стали новостями делиться и вдруг – артобстрел! А мы – на улице, до убежища далеко, побежали к ближайшему подвалу. И в это время снаряд около нас разорвался, не успели мы… Я упала. Очнулась – лежу в яме, подо мной просто лужа крови… Я перепугалась и скорее лицо руками ощупываю – целое ли? А то замуж не возьмут... Фух, целое лицо, я руками дальше – где рана? И прямо пальцами в нее, под коленом сразу, бр-р-р! Осколок этот 9 лет в себе носила, еле вытащили, берегла долго, как «укус войны»… Весь он рваный, колючий был. Потеряла потом. А тогда – еле встали, оглушенные – а налет не кончился еще, все свистит кругом, снаряды рвутся дальше, пыль столбом, крики – многих убило, ранило. Дошли до подвала и упали в него с подругой – и ужас! Мы не первые, мужчина какой-то, ему досталось здорово – лежит на полу в подвале, весь живот распорот и все внутренности вывалились... И крови... Как он дополз? Потом бомбежка кончилась и пришла машина типа «скорой» - в больницу раненых везти. Положили нас туда – а там женщина молодая, с ребенком на коленях, и без руки – только что оторвало, кровь льется, ее бинтуют наскоро, а она не плачет, ничего не говорит, смотрит только широко раскрытыми глазами – в шоке от боли… В больнице выяснилось, что в меня 2 осколка угодило: второй застрял в каблуке моего сапога, я сапоги на каблуке одела, и они мне ногу спасли. Врачи сказали, что если бы на сантиметр выше снаряд прошел – без ноги осталась бы, или в «лучшем» случае – хромой на всю жизнь…
– А с дедушкой как познакомились?
– Это как раз в 42-м было, в августе. Он военный тогда был, с зенитной батареей стоял недалеко от завода нашего. А около завода площадка спортивная была – и он с другими военными из гарнизона играть в волейбол пришел! Как в мирное время! А мы сидели с подругами – я уже еле ходила, не могла играть разумеется – мы сидели и смотрели, вспоминали, как было до войны. Так и познакомились. И всю зиму с 42-го на 43-й ходили слушали все оперетты и всю оперу, какую только давали в театре на Невском. Пешком туда ходили – с проспекта Маклина, и до театра. Артисты на сцене в шубах и пальто пели – пар изо рта шел… Один раз идем мимо церкви на Сенной – стоит. Возвращаемся обратно через три часа – уже нету церкви, снаряд попал…Так часто тогда было : туда идешь – стоит дом, обратно – нет дома… Только медмашины трупы грузят, и то что от людей осталось… Смотришь и думаешь – есть мы сегодня – и спасибо на том… И еще думала: неужели будет время, когда хлебом можно наесться будет? Этот даже не фантастикой казалось, а чем-то несбыточным…
– В 42-м уже тяжелее было, да?
– Конечно, в 41-м не такой еще голод был, и физических сил побольше было. Зима 41-го тяжелая была, лето тяжелое и опять зима – еще тяжелее стало. Вся жизнь состояла из работы на заводе, тушения пожаров, разбора завалов после бомбежек. Но люди не теряли уверенность в том, что мы победим. Были уверены – и все, и этим жили, и умирая передавали эту уверенность остающимся в живых. И не раскисали, не болели. Жили работая сколько могли, или умирали. Прорыв блокады, а затем и полное снятие – даже описать невозможно – все плакали, целовались, пытались качать друг друга, падали конечно, все обессиленные были… Но такой душевный подъем был – это забыть нельзя… Плакали, что пережили это, выстояли, не сдались сами и город не отдали. Казалось, что после этого уже не страшно ничего и ничто, невозможного больше нет...
Дедушка и бабушка поженились 24 января 1943 года, в этом году у них Благодатная свадьба – 70 лет вместе! Низкий им поклон за Победу, за Ленинград, и за то, что они просто ЕСТЬ...