Родовая память (часть четвёртая)
Из неволи в неволю…Потихому сменилась охрана с немецкой на американскую и они там ещё пробыли где-то до осени. Правда, на работы уже не гоняли, по лагерю передвигаться можно было свободно в любое время суток, да и кормить стали намного лучше прежнего. А что ещё нужно было людям четыре года, находящихся в жёстких рамках поведения, и единственным желанием которых были заглушить голод, согреться и не умереть. Послабление режима для них было уже счастьем и чуть ли не свободой. Американская администрация с каждым проводила беседы на тему, что не желает ли пленный остаться на западе. С отцом тоже разговаривали на эту тему предупредив, что при возвращении на родину его ждут сибирские лагеря как изменника. Не зная за собой ни каких грехов, он не поверил ни единому их слову и наотрез отказался остаться на чужбине. Да и тоска по дому была настолько велика, что ни о чём другом думать не мог и не хотел. Где-то в сентябре 1945 года их передали нашим работникам НКВД. Тут начались проверки, дознания, поиск врагов народа. Допросы проходили в манере сочувствующей беседы. Не знаю, как другие, но отец на радостях, что, наконец, кругом свои и в предчувствии скорого возвращения домой, подробно всё рассказывал о годах, проведённых в плену. Говорил эмоционально с пояснениями, сколько он повидал горя и зла, а вот попадались и добрые люди, как тот немец комендант, который не дал им умереть с голода. Он всегда во всём старался найти зерно хорошего, так и здесь. От радости, потеряв чувство опасности, общался со следователем, как с родным человеком, да, наверное, он ему тогда и казался самым близким после стольких лет чужой речи, зверского обращения, сжавшегося как пружина что бы не оступиться, расплата за что была жизнь. А тут размяк, а в органах явно был свой план и процент по выявлению врагов народа. Ну и зацепились, что «работал» он, дескать, возчиком в продовольственной команде у немцев. И поехал мой отец не домой, а на десять лет рубить Кузбасский уголёк, а в родных краях его счита-ли без вести пропавшим. В 1982 году, я хлопотала в городском военкомате по поводу ветеранских льгот для отца и так же правдиво и искренне рассказала военкому о всех его злоключениях, где был, что делал. Он послал запрос в Кемеровское КГБ. Оттуда пришло толстое дело и заключение, почему отец не имеет права купить один килограмм колбасы по государственным ценам и проехать бесплатно в городском автотранспорте. Вызвав к себе и тыкая этими бумагами в лицо, он начал меня стыдить за наглость, которую я себе позволила, придя к нему хлопотать за недостойного человека. Мне стало плохо. В голову пришло самое страшное, что отец был предателем и участвовал в карательных акциях, а иначе, почему такой натиск и оскорбления. Рыдая, я спросила военкома об этом. Он сказал, что ничего подобного не было, и показал заключение суда, по которому отца осудили именно потому, что он был возчиком в известный период своей жизни. Потом он отпаивал меня водой и извинялся за грубость. Наше поколение тоже в какой-то мере жертвы той войны, как и наши родители. Бедный отец был настолько затуркан этой судимостью и клеймом предателя, что сам, наверное, верил в свои несуществующие грехи. Я, на самом деле зная подробно всю его судьбу, даже не предполагала, что в Кузбассе он был по судимости, и жил в поселениях работая откатчиком вагонеток с углём в шахте. Живя на поселении, возле города Белово, создавалась видимость свободы. Вроде бы никто не охранял, получали зарплату, но необходимо было только один раз в неделю отмечаться в правоохранительных органах, и вёлся строгий контроль по месту работы. Персонально разбирался каждый случай опоздания и прогула и строго наказывался. Такой режим ответственности был не только на поселениях, а по всей стране. СССР в рекордные сроки восстанавливала народное хозяйство, и разгильдяйство не прощалось, вплоть до заключения на разные сроки. Расслабившись без конвоиров, отец с двумя приятелями решили бежать домой. Очень тосковал по Донским краям, а тут ещё в 1946 году пришло письмо с известием о смерти матери и это подтолкнуло на необдуманный поступок. Ушли в тайгу в выходной день якобы за грибами-ягодами и не вернулись. Через пару дней кончились харчи, и пришлось искать по дороге съестное. Какое-то время продержались на лесных ягодах, начали тощать. Выбрели на деревушку и принялись шарить по чужим огородам, думая разжиться картошкой. Тут их и повязали тунгусы, местные жители, и передали милиции. Прикинувшись заблудившимися, они покаялись и обещали, что такого больше не повторится. В тот раз их пожалели и не стали возбуждать уголовного дела, а, строго предупредив, препроводили обратно на поселение и жизнь пошла своим чередом. Отца долго мучили кошмары. Он стал заливать их водкой, благо появились деньги, да и компания была подходящая. Люди, окружавшие его, все были с разными, но одинаково страшными, судьбами. И испытывали тот же синдром войны, что и он. Так продолжалось до тех пор, пока у моего отца не стала, от тяжёлой работы, ущемляться паховая грыжа, доставляя ему невыразимую боль. Едва передвигаясь, он пошёл на приём к врачу. Ему предложили операцию и дали направление в больницу, а там его попросили явиться на следующий день, так как не было свободных мест. И так он проходил три дня, а свободной койки так и не было. Имея на руках направление на операцию, и восприняв его как освобождение, он само собой всё это время на работе не появлялся, Посетив больницу в третий раз и получив отказ, он решил зайти в шахтоуправление получить деньги, так как в этот день выдавали заработную плату. Подал кассирше свой пропуск. Та попросила его немного подождать и закрыла окошко. Через какое-то время из её помещения вышли двое здоровых мужиков, заломили отцу руки назад и поволокли в милицию. Тут же появился следователь и стал допрашивать, где он был три дня и почему прогулял. Перепуганный Николай показал ему злосчастное направление, и рассказал, всё как было. Тот не стал с ним долго возиться, и тут же порвав и выбросив его бумажку, завёл уголовное дело, а на завтра уже состоялся суд, отправивший бедолагу на два года лагерей. Вот это скорость, аж диву даёшься. Из зала суда он вышел уже под конвоем. С тоской смотрел арестант на идущих с шахты товарищей, закончивших свою трудовую смену. Конвоир посочувствовал и посоветовал не горевать, так как дома он раньше их окажется. Новая судимость покрыла ту пресловутую 58-ю статью, и действительно, летом 1948 года он оказался на свободе. Как говорится, было бы счастье, да несчастье по-могло. А так таскать бы ему свою вагонетку аж до самого 1955 года, и ещё неизвестно как в таком случае всё обернулось. Рассказывал, что лезли в шахту и не знали, вернутся ли назад. Техники безопасности фактически почти не было, То и дело гибли люди под обвалами породы и от взрывов газа. Кому они, бывшие военнопленные, нужны были по тем временам считавшиеся предателями, да и средств на ТБ после такой войны у государства просто не было. Восстанавливали страну, работая на износ, все без исключения. После суда его перевели из Белово. Бывал он в лагерях Ленинска Кузнецкого, Прокопьевска, Гурьевска. В лагере ему повезло, и его взяли на кухню поваром. Там с ним работала, отбывая свой срок, не знаю за что, молодая женщина, бывшая учительница из-под Пензы. У отца с ней были романтические отношения. Они вместе в 48-м году освободи-лись из заключения. Она пригласила его к себе в гости, и он гостил у неё пару месяцев. Всю жизнь вспоминал Пензенские грибы. Просила остаться и жить вместе, и он обещал вернуться, но обещанного три года ждут, как говорится. У него другое было горячее желание, как мания. Родина звала его, не давала осесть на другом месте. Вроде бы и не ждал его никто особенно, матери уже не было, а душа рвалась в дорогу, домой. Правда, пока был в Сибири, братья не забывали его, писали. Особенно помогала сестра Надежда посылками и деньгами.