Харон. Лорд Дансени.
Харон нагнулся и сделал очередной гребок. Ему было тоскливо, и все
вокруг выглядело серым и унылым.
Так было в течение не годов, и даже не столетий, но необъятных потоков
времени. Тяжесть прожитых лет и боль в натруженных руках стали для Харона
определенной богами судьбой и были в его понимании неразрывно связаны с
Вечностью.
Если бы даже боги послали ему встречный ветер, это лишь разделило бы
время в его памяти на две равные части.
Там, где он находился, все вокруг было настолько серым, что если бы в
царство мертвых вдруг проник луч света и на мгновение задержался на лице
самой царицы Клеопатры, его глаза этого бы даже не заметили.
Странно было то, что изменилось количество прибывающих мертвецов.
Раньше их бывало около пятидесяти за один раз, теперь же они мертвые
прибывали тысячами. Но не в обычаях серой души Харона было размышлять о
причинах подобных вещей… Харон нагнулся и сделал еще один гребок.
Затем какое–то время вообще никто не приходил. Для богов это было
необычно — не присылать никого с Земли в течение такого долгого времени. Но
богам виднее…
Затем пришел человек. Один. Маленькая тень, дрожа, в одиночестве
присела на скамью, и огромная лодка двинулась в путь. Только один
пассажир… Богам виднее.
Великий усталый Харон греб все вперед и вперед, сидя рядом с маленьким,
тихим, дрожащим призраком.
Голос реки звучал отчетливым знаком того, что где–то далеко рядом со
своими сестрами тихо плачет Печаль, что она не может умереть так, как на
холмах Земли умерли отзвуки человеческого горя, что она стара, так же стара,
как само Время, как боль в хароновых руках…
Лодка подошла к унылому берегу медленной, бесцветной реки, и маленькая
безмолвная тень, дрожа, сошла на берег. Харон развернул лодку и устало
пустился в обратный путь. И тут маленький призрак заговорил. Он сказал, что
при жизни был человеком.
— Я последний, — сказал он.
Никому до этого момента не удавалось вызвать на лице Харона улыбку, и
еще никто не заставлял его плакать…